Юрий Семецкий

Раньше бывало выйдешь зимой из клуба — 
город, снежком укутанный, седовлас,
рядом девчонка трётся, смеётся глупо,
словно не в курсе, что бедствует Гваделупа,
или не знает про гибнущий Гондурас.

Нежно её улыбку возьмёшь в ладони
мол, погоди смеяться над всем подряд...
Мы не могли подумать, что «Курск» потонет,
и ничего не слышали про мельдоний,
но обошлись без пары Олимпиад.

Вместе букварь был пройден до половины,
мы заблудились где-то на буквах «оп».
Тот, кто не скачет, вечно во всём повинен.
А на страну накатывалась лавина,
и не случилось вовремя крикнуть: стоп!

Время уходит, тянется по минуте
из гондурасов бедных и гваделуп,
манит простором... А голову так закрутит,
что убедишь себя: круто ведь было. Круто!
И улыбнёшься одним уголком губ.
02.07.2016
 

Вот вы говорите, мол, деньги, карьера, власть.
А я смотрю на неё и думаю: может, её украсть?
Спрятать от глаз посторонних в каком-нибудь горном ауле,
где люди безмолвны, где звёзды и горы уснули
столетья назад.
Лишь ветры стремительны там, лишь буанзу глазаст,
и носится вместе с ветрами по склонам,
и смотрит в долину, чей контур изломан.
Он страж этих мест. 
Он страшен, свиреп,
и он понадёжнее нравственных скреп.

Я ей приносил бы цветы по утрам и смотрел
на полные губы, на робкий румянец, что мил, но не зрел,
на веки дрожащие, на прядку волос на щеке...
Так смотрит лишь сука с мольбой о пропавшем щенке,
не видя пискли,
на верных друзей, на людей, что его унесли,
и тлеет пустая надежда во взгляде,
и взгляд говорит осуждающе: я-де
служила добру,
желала добра...
Эта любовь не сука, эта любовь хандра.

Вот вы говорите, что любовь — это просто вид
расстояния между «да» и падением андрогенов в крови
до минимального уровня, уровня непонимания.
Но любовь — это не врозь, не мания,
любовь — это там,
где превращается в плазму метан,
где скрепы духовные неосмотрительно хрупки...

Ведь ты же хотела привязать меня к своей юбке,
так что же теперь
ты гложешь меня,
это стихотворение обвиня- 
я во лжи?
03.10.2015

Вчера был дождь. Подумаешь — вода.
Он лил и лил, качалось небо грозно.
Сверкалось, громыхало, паровозно
гудели вместе с ветром провода.

Мы с ней не замечали — чай остыл.
А поезд шёл и шёл сквозь бунт стихии,
пыхтел потешно... ветками сухими
нам кланялись деревья и кусты.

Она металась между «да» и «нет»,
и таинство древнейшего обряда
свершалось, и волнующий порядок
наметился в движении планет.

Но ей прижаться к моему плечу
мешали груз потерь и взгляд усталый...

Я удержу! Во что бы то ни стало.
Не бойся. Падай, падай — подхвачу.
30.11.2015

Оно приходило утром, всегда с «Вестями».
Он молча смотрел и слушал, и ел котлету.
Казалось, ещё немного, и всех затянет
в расколотое картечью чужое лето.

Жара наступала с юга и била в ноздри
прикладом и сапогом, и виной солдата...
Он видел горящий Боинг, но было поздно
просить, умолять, разыскивать виноватых.

Когда завершались «Вести», Оно стояло
удушливым смогом или струилось потом,
и страшно хотелось спрятать под одеялом
весь мир, но слезам не верят, и ждёт работа.

В тот день он из дома вышел. Безумство - следом.
Метро, «комсомолка», тормоз, визжащий дико.
Его затянуло всё же в чужое лето,
пропахшее новостями ещё до вскрика.
22.08.2014

Ты запомнишь время, когда с утра,
подмигнув — не стыдно же ей нахалке — 
по туннелю гулкому на каталке
повезёт грудастая медсестра.

И тогда туманный осенний свет
замаячит лампой в конце туннеля,
мир качнётся, словно упитый хмелем,
и растает медленно в голове.

Ты ещё услышишь, как потрясён
анестезиолог — совсем девчонка:
— Не найду артерию. Пульс нечёткий.
Подготовьте левую.
Вот и всё.

***
Ты лежишь в палате, а свет в окне
дланью ласковой гладит. 
«Боже?»
Слышишь голос: 
— Дыши, дыши! Ты же можешь!
И удивляешься: 
«Это мне?»
08.03.2015