Жанна Жарова

Жанна Жарова

Четвёртое измерение № 9 (213) от 21 марта 2012 года

У месяцев – мужские имена

 
* * *
 
Не поминайте зиму всуе:     
Она по графику придёт,
В двуцветной гамме нарисует
И гололёд – и Новый год.
 
Отретуширует умело,
Не выставляя напоказ,
Укрыв, что за год наболело,
Подальше от нескромных глаз.
 
Исчислит квадратуру круга,
Затупит острые углы.
Твой профиль выморозит вьюга
На стёклах остриём иглы.
 
Зимой и выпуклей, и чётче,
Рельефней станет мой рассказ.
Она сама расставит точки
Над «і», над «ё», в конце ли фраз.
 
А многоточий неизбежность,
Что жизнь так щедро дарит нам,
И слога лёгкую небрежность
Безжалостно отправит в спам, –
Взамен оставив грусть и нежность,
Волос предательскую снежность
И тягу грешную к стихам.
 
* * *
 
У месяцев – мужские имена.
А между тем ведь трём четвёртым года –
будь осень то, зима или весна –
суть женская назначена природой
и русским языком. И лишь одно
иначе лето определено.
Оно – «оно». И в нём двойное дно:
мужское в нём и женское начало.
Оно пьянит, как терпкое вино, –
заметим здесь, что и вино – «оно»,
и море – тоже: в нём песок и скалы,
волна и берег, лодки и причалы…
Но возвратимся к лету. Пригуби
и ­– пей его до дна. И – полюби! –
его жару и зной, шальные ночи,
хмельные дни и пьяную волну,
его ветров звенящую струну,
когда прибой смеётся и грохочет,
и – штиля неожиданный покой…
Продли его неспешною строкой –
ведь лето тоже уходить не хочет.
Но времени неумолимый ход
его торопит. Осень в свой черёд
заплачет ливнями, потом зима завьюжит…
Дожди и слякоть, гололёд и стужа –
три месяца и три, но это всё не в счёт, –
и лишь весна гонцов своих пошлёт
за новым летом, и начнем сначала
счастливых летних месяцев отсчёт:
июнь, июль и август…
Жаль, что мало.
 
Абстрактное
 
Куб комнаты моей. Квадрат окна.
Прямоугольных полок силуэты.
Простая геометрия предметов
могла бы стать основой для сюжета
абстрактного, тем более что света
ещё с утра квартира лишена.
Мои соседи говорят, что где-то
авария, должно быть. До рассвета
починят вряд ли.
Впрочем, «ночь нежна»*,
и тишина…
Да стоит ли об этом?
Последний штрих ночного полотна –
входная дверь.
Она отворена:
ведь завтра, говорят, придёт весна,
а там, глядишь – и снова будет лето…
---
*«Ночь нежна» – роман С. Фитцджеральда
 
Пляж
 
И зной полуденный, и плеск весёлых волн,
И звонкий гомон детворы на пляже,
И рифмы наплывают: «быстрый чёлн»,
И «летний день струится, негой полн»…
Но это всё – архаика, и даже
Немного плагиат.
                        Одесские пейзажи
По-современному сегодня говорят:
Вот парашюты в воздухе парят,
Виндсерфинга скользит весёлый парус,
И дельтаплана легкое крыло
На струи восходящие легло
И облаков распарывает гарус.
 
На водных лыжах юный полубог,
Два полукружья пенные вздымая,
Как крылья ангела, за катером летит.
А прочий пляжный люд на берегу сидит
И, объявлениям по радио внимая,
(Ни слова, впрочем, в них не понимая),
В неразберихе тел, голов и ног
Дитя чужое безуспешно кличет,
Что тут же где-то безутешно хнычет, –
Но в общем говоре не слышен детский писк.
А день всё длится, и слепящий солнца диск.    
Меж тем лениво катится к закату.
И мамы отыскались, и ребята
И, за руки держась, идут домой.
Пустеет пляж.
            И стих беспечный мой,
Как этот день, что завтра канет в Лету,
Кончается.
            Но длится лето!
 
Моя Одесса
 
Кирпичная стена и дикий виноград,
В чугунных вензелях затейливый фасад,
Над Дюковским прудом склонившаяся ива
И трёх мостов сквозная перспектива.
 
Создатель эсперанто Заменгоф –
Во дворике, на клумбе для цветов.
Зачем он здесь? И по какому праву
Так строго смотрит сквозь очков оправу?
 
От створного огня на небе красный луч,
И пламя «Крекинга» на фоне низких туч,
Приморского бульвара колоннада,
Лузановка, Фонтаны и Отрада,
 
Где яркий солнца свет слепит глаза
И спорят неба синь и моря бирюза,
И жёлтая скала, и зелень трав на склоне,
И два шара на нашем Ланжероне.
 
Мощёный плиткой двор – коленки в синяках,
И вкус шелковицы забытый на губах,
«Соборка», Воронцов, проход Пассажа
И жаркий полдень городского пляжа…
 
Всё это – город мой. Я здесь живу.
Я – в нём, и он во мне – во сне и наяву.
Здесь всё понятно, близко и знакомо.
Я здесь живу. И только здесь я – дома.
 
Тени на стене
 
Быть может, лучшие стихи
Уже написаны однажды,
Уже звучали в тишине,
Уже читались наизусть
И, так обманчиво легки
И так застенчиво отважны,
Ажурной тенью на стене
Дарили радость или грусть.
 
Быть может, главные слова
Уже когда-то прошептались
Одним дыханьем у виска,
Движеньем пересохших губ,
Уже кружилась голова
И руки жаркие сплетались,
И цель желанная близка,
И кто-то нежен или груб.
 
Но каждым летом старый сад
Рядится в новые одежды,
И вновь при свете фонаря
Танцуют тени на стене.
Слова по-новому звучат,
И кружат голову надежды,
И занимается заря
Над старым миром в тишине.
 
Осенние игры
 
Играла все роли – по книжкам,
по песням – под звон гитарный.
А нынче, как третий лишний,
бреду переулком странным,
где тени наши сплетались,
а память письма листает…
Так листья листает осень –
сорвёт, покружит и бросит.
Швыряя каштанов горсти,
как игральные кости,
сентябрь – босяк голоштанный,
лихой сорванец бесстыжий,
раздел догола платаны.
А следом октябрь рыжий
со мной в поддавки играет.
Игра на диво простая,
и я всё на кон поставила –
и выиграла, но осталась
ни с чем – ведь такое правило.
Играла – и доигралась…
 
Полотна Ван Гога
 
Спирали дерзкий завиток –
В нём ветра южного порывы…
…Тупая боль сверлит висок,
Но кисти бешеный мазок
Рисует дерева извивы,
И как струится лампы свет,
И люди скудный свой обед
Едят – лишь кофе да картофель…
Вот молодой крестьянин в профиль,
Вот на холсте цветёт ирис,
У края поля кипарис,
Как часовой, стоит на страже…
…Хранят портреты и пейзажи
Руки порывистый полёт.                           
В них мысль художника живёт,
Как пойманная в клетку птица:
Она на волю, к нам стремится –
Лишь рама выйти не даёт…
 
Зеркало
 
Сквозь зеркало – за грань, где явь – не явь,
А только тень – твоя, как ни лукавь, –
Где Свет и Тьма свершают свой обряд
И возникает мира дубликат.
 
Там, в этом мире – всё наоборот:
Кто прав, кто «лев» – никто не разберёт,
И время вспять, наверное, течёт.
Пожить бы там – без горя и забот…
 
Но там засел безжалостный двойник.
Он каждый жест мой повторять привык.
Он без прописки в зеркале живёт
И обо мне всё знает наперёд.
 
И всё же я шагну когда-нибудь
Сквозь зеркало, в его двойную суть.
Быть может, там, за гранью бытия,
Пойму я наконец, кто – он, кто – я…
 
Старый дом
 
Пустой квартиры полумрак,
где звуки тонут, как в тумане,
и лишь часы своё «тик-так»
твердят, и мирно на диване,
клубком свернувшись, кошка спит,
и время на оси скрипит…
 
Я прихожу сюда одна.
Пушистой шалью тишина
Мои укутывает плечи.
Темнеет. Наступает вечер
(здесь подошла бы рифма «свечи»,
но это так – «фигура речи»!),
и освещает лишь ночник
журнальный столик, стопку книг.
За гранью светового круга –
предметов изменённый лик,
и в старом зеркале двойник
маячит тенью вместо друга.
 
Я здесь живу. Здесь мой очаг.
Здесь мной был сделан первый шаг.
Здесь, верно, будет и последний…
А впрочем, выспренние бредни
об этом, право, ни к чему!
Я рада дому своему:
здесь всё до мелочи знакомо,
и дочь когда-то из роддома
под крышу этого же дома
мы принесли (а лет тому –
о том не скажем никому!).
 
Живую память этих лет
и тени тех, кого уж нет,
мне дом сегодня возвращает:
хранит портреты на стене
и странным эхом в тишине
по именам их окликает.
Его язык понятен мне –
он, как и я, по ним скучает.
Он вместо них меня встречает,
«глазком» подмигивает мне,
и занавеска на окне,
как верный пёс, хвостом виляет.
 
Память
 
Захлёстывает вал воспоминаний.
Я в них тону. Зелёная волна
Моею памятью безжалостно играет.
Водоворот событий и имён
Меня кружит, в нём тонут чьи-то судьбы,
И в плеске волн я слышу голоса
Людей, чьи лица помню только я.
Мне их не удержать – они уходят.
Уже ушли – их нет!
Растаял след
Кругами по воде...
Но я – жива.
И я могу – должна! –
                        Спешу, пытаясь
Сквозь толщу вод размытые черты
Былых времён из памяти извлечь.
Там тихо, глубоко, темно...
                                   Хватаюсь,
Как за соломинку, за нить из строк неровных
И, торопясь, взахлёб, ищу слова –
Ведь память о минувшем только Слово
И может, и должно
Спасти и сохранить.
 
Время
           

Да и вспомнят ли нас добрым словом когда-то?

Евгений Матвеев

 
Как некая субстанция, которой
подвластны наши души и тела,
младые помыслы и взрослые дела,
на кухне за полночь баталии и споры,
душевные под рюмку разговоры, –
оно – всё то, чем жизнь полна была –
но дождевыми каплями стекла
по плоскости оконного стекла.
 
И голышом, в чём мама родила,
когда-нибудь на суд его предстанем,
и не укрыться ёжиком в тумане…
Лишь ночью – опускаемся на дно
подводной лодкой жёлтой, и оно, 
как кошка мышкою, играет нами
виденьем или виденьем – и снами,
что разгадать вовек не суждено.
 
И не уйти, не вырваться из плена,
покуда кровь струится в наших венах
и пульсом бешеным стучит в висок.
А после, когда времени песок
надёжно спрячет под своим покровом
нагую череду прошедших лет, –
в чьей памяти отыщется наш след?
Помянет ли нас кто-то добрым словом?