Жаклин де Гё

Жаклин де Гё

Четвёртое измерение № 20 (368) от 11 июля 2016 года

Первопроходческое

* * *

 

на подмостках стремительной юности ты и я

потеряли друг друга в мелькании мизансцен

в ежедневности ленинградского бытия

среди старых дворов и побитых дождями стен

среди бронзовых статуй и бликов речной воды,

под ритмичный тяжёлый рок и помпезный туш

разошлись по маршрутам каждый своей судьбы

обронив отражения парочки в пятна луж

толком не попрощавшись – не знали, что навсегда –

разбежались по свету, не оглянувшись вслед...

 

интересно, тебе б хотелось вернуться туда,

в зачарованный памятью «город, которого нет»?

 

чтобы снова стоять на балконе, смотреть во двор,

и курить незабвенный «Космос», и чтоб опять

ты привычно ругался, что псих у нас режиссёр,

и нельзя же в театре сутками пропадать

чтобы белая ночь перламутровой грустью мир

обволакивала, и пахло дождём, весной,

и чтоб где-то рядом, в одной из смежных квартир

пел с магнитофона ещё не погибший Цой...

 

Первопроходческое

 

За путеводною звездой лететь по гребням волн морских,

Скользить фигуркою резной до кромки шахматной доски

От зыбкой предрассветной тьмы до пустоты небытия,

От юного хмельного «мы» до грустного седого «я« –

Туда, где кончится доска и распадётся цепь минут,

Где больше нет в часах песка и обрывается маршрут,

Закат, и полночь, и восход сольются средь полярных вьюг,

И стрелка компаса замрёт, и всюду будет только юг,

И клацнет вечности затвор, в куски раскалывая лёд,

И, сбита выстрелом в упор, звезда с орбиты упадёт,

И твой ободранный фрегат, без парусов и без огней,

Безмолвно вмёрзнет в длинный ряд таких же призрачных теней…

 

Мальбрук

 

Marlbrough s'en va-t-en guerre,

Mironton, mironton, mirontaine...

Старинная солдатская песня

 

Шкатулка на комоде, старинный сувенир,

Мелодию заводит исправно репетир...

Солдатики в доспехах кружат под перезвон:

«Мальбрук в поход поехал...

...Мирантэн,

мирантэн,

миронтон»

 

Устал от пыльной скуки провинциальный мир,

И новые Мальбруки спешат надеть мундир,

Юнцы, сбиваясь в стаи под хлопанье знамён,

Задорно напевают:

«Мирантэн,

мирантэн,

миронтон!"

 

Где мальчик? Он в походе, и писем долго нет.

На стареньком комоде стоит его портрет.

В домах трясутся стены от топота колонн,

Грохочет марш военный:

«Мирантэн!

Мирантэн!

Миронтон!"

 

У Триумфальной арки построились полки,

Обвиты лентой яркой еловые венки.

На катафалках – лавры, печалится тромбон,

И мерно бьют литавры:

Мирантэн...

Мирантэн...

Миронтон.»..

 

Три залпа ухнут гулко – прощайте, «лорд Мальбрук»!

И выскользнет шкатулка из ослабевших рук,

И звоном захлебнётся заезженный рефрен:

«Бог весть... когда... вернётся...

...миронтон...

...миронтон...

...мирантэн.»..

 

Песенка английского моряка

 

Я навсегда запомню ту минуту

Когда мы отплывали из Плимута

Уже на небе занялась заря

Когда мы поднимали якоря

В рассветном небе надрывались чайки

И ветер надувал мою фуфайку

И остро пахло рыбой и смолой

И я не знал, вернусь ли я домой.

 

А после были штормы и туманы,

Чужие земли и чужие страны,

Мы плавали от родины вдали,

Неделями не видели земли.

Солёный пот с морской волной мешался,

Наш экипаж всё больше уменьшался,

Акулы пировали за кормой,

И я не знал, вернусь ли я домой.

 

Мы не нашли дороги в Эльдорадо,

Цинга и шрамы – вот и все награды,

Всё, что в карманах, тратили на ром,

Чтобы пореже вспоминался дом.

Мы до того от плаванья устали,

Что бунтом капитану угрожали,

И возвратившись наконец домой,

Я камни целовал на мостовой...

 

...А дома что? Всё продали с торгов,

Семья не вылезает из долгов,

Невеста, та, что обещала ждать,

Уже детей успела нарожать.

Всё изменилось – песни и фасоны,

Фасады зданий, нравы и законы,

И в Виндзоре сидит другой король...

...Я завтра уплываю.

Кто со мной?..

 

Лето в деревне

 

А это был просто дом – он стоял у реки

И от него спускалась тропа к мосткам,

И лодка качалась у берега, и нырки

Плескались в мутной воде, ловили малька,

И на перекате дробился солнечный свет,

А ивы сплетали ветви в густую тень,

И весла к уключинам ладил с улыбкой дед.

И мне было восемь лет.

Нет.

Наверное, семь...

 

Межсезонье

 

Прощай! С уходом летних дней

Сама судьба разводит нас...

Средь облетевших тополей

Плетётся старый дилижанс.

 

Прощай! Развесил остролист

Свой алый бисер вдоль дорог.

А день так холоден и чист,

И пахнет прелью ветерок.

 

Прощай! Вернись обратно в дом,

Присядь привычно у огня,

Заполни чтеньем и вином

Свой первый вечер без меня.

 

Прощай! С высокого холма

Я оглянусь в последний раз...

И дальше к станции «Зима»

Покатит старый дилижанс.

 

Вечер перед Рождеством

 

Дождливый сумрак зимнего Шанхая

Декабрь, сочельник, 31-й год...

Хозяйка дома ёлку наряжает

Дюк Эллингтон по радио поёт,

 

Пахучие хвоинки колют пальцы

И сквозь гирлянды пёстрой мишуры

Белеют марципановые зайцы,

Мерцают разноцветные шары,

 

Но вдруг в переплетеньи тёмных веток

Почудится вечерний зимний плёс,

И тени на снегу, и силуэты

Трёх над рекою стынущих берёз,

 

В морозном небе тающие звоны,

Багрового заката тусклый глаз...

 

Как грустно смотрит с золотой иконы

В огонь лампады мудроликий Спас...

 

Бах. Токката и фуга ре минор

 

В узорно-тёмных стёклах витража

Дробится лунный луч – живой, искристый,

Огонь свечи, от сквозняка дрожа,

Бросает свет на пальцы органиста

И клавиши.

Танцуют на стене

Размытые изломанные тени.

Созвучья рвутся вверх – туда, к луне, –

И по регистрам, словно по ступеням,

Взмывают с эхом наперегонки

Под купол, к нарисованному раю,

И вздохи труб протяжно-глубоки

И в сумраке соборном замирают

Аккорды, улетая в горний мир,

Откуда и мелодия и гений

Пришли когда-то...

И блестит сапфир

Ночного витража,

И вдохновеньем

Токкату наполняет органист –

Как будто два крыла, порхают руки,

Душа, сливаясь с музыкою, ввысь

Летит, тоскуя, растворяясь в звуке...

 

А в нише, между мраморных святых,

Дух призрачный ушедшего таланта

Стоит и слушает – украдкой в мир живых

Слетел он посмотреть на музыканта

 

Ноябрьская сказка

 

Осень идёт по пустынному парку,

Красит мир в цвета золотистых грёз,

А за нею украдкой – предзимний карлик,

Седой и завистливый.

Он замёрз

В своём недоделанном полумире,

Где бесснежье выстуживает ноябри,

Где тучи, тяжёлые, словно гири,

Гнут к земле деревья и фонари;

Он тоже хотел бы уметь из предсмертья

Творить щемящую красоту –

Закручивать пёстрою круговертью

Ветер, листья, печаль и мечту,

Вплетать в вихры поредевшим кронам

Отблески солнца, и тонкую вязь

Ветвей чертить в синеве небосклона...

Но у него получается только грязь

И серые лужи на серой глине

Или чёрные – на асфальте аллей,

И он бредёт и бредёт в унынии

За осенью, тайно следит за ней,

Издали смотрит на плащ разноцветный,

Греется эхом певучих слов,

И оброненные золотые монеты

Превращает в гниль своих медяков...

 

Июньское

 

Пить не надо из лужи – тогда вы не станете танком,

И не будете ползать со скрежетом на сеновал.

На Ивана Купалу в лесу расцветают поганки,

Потому что Мичурин так Дарвина истолковал.

Солнце медленно катится с неба на чахлые ёлки,

Кто-то лето повесил сушиться на старый забор,

А в подзорной трубе копошатся цветные осколки

И похож на посевы бактерий их пёстрый узор.

Всё проходит – бывал я и чистым, но чаще нечистым,

Не всегда шёл по жизни легко, но всегда налегке,

То морского козла на щите забивал с толкинистом,

То бездумно храпел до утра под щитом в гамаке...

Завтра выйду к железной дороге по ясным полянкам,

Откопаю зарытый под насыпью в детстве талант,

Поклонюсь на прощанье давно облетевшим поганкам,

И по шпалам уйдёт в горизонт ржавый мой Росинант.