Закон перелётных поэтов
(мини-повесть о пяти главах, с предисловием и эпилогом)
Предисловие
Пусть суетливые, пусть крикливые, зато они умеют сбиваться в стаи, хотя иногда сбиваются с пути.
Запредельно искренние птицы – эти ваши поэты, да и наши тоже.
Впрочем, не существует никаких «ваших» и «наших» поэтов, как не существует границ для слов, чувств, мыслей.
Как не существует границ вообще.
А те, которые придуманы, пусть остаются на совести деревянных людей – тех самых, которые мастерят клетки.
Пусть. Мы всё равно улетим. И других за собой позовём. Чтобы в конце концов вернуться.
И – кто знает, может быть, эти самые деревянные люди тоже станут поэтами?
И сломают границы, как клетки, и выпустят своих птиц, которые внутри.
Кто знает?
Я знаю.
Для этого и прилетела, об этом и расскажу.
Глава первая – «Библио-Глобус»
Через четверть века после того, как я покинула Москву, она начала мне сниться.
Не дома и улицы, не лестницы и балконы, не театры и площади.
Люди.
Я уехала в 1991-м, а через десять лет разлуки случились компьютер и интернет, так я познакомилась со многими из вас в первый раз.
Пролетели ещё 15 лет (с правом переписки), и «многие из вас» превратились в «свои в доску».
– А потрогать? – однажды завозмущалась маленькая девочка во мне, и я отправилась в билетную кассу.
– Вам туда и обратно? – взволнованно прочирикала птица в стеклянной клетке и в униформе.
– Какова цель вашего путешествия? – забеспокоилась другая, в похожей клетке, в похожей форме.
Я волокла чемодан с подарками, который был выше меня ростом, и пыхтела на своём, на птичьем:
– Туда и обратно – а то. У меня здесь, на другом полушарии мозга, моя семья, мои друзья, мои пациенты. Собаки мои. Неужели возможно не вернуться?
– Цель. Ну и вопросик, хорошенькое дело.
– Моя цель – рассказать о том, что наболело. О том, что мы все из одного яйца, что поэты – это перелётные птицы, что границы ваши нафиг не нужны, что...
Мой Чемодан сочувственно охает, взбирается на резиновую ленту и уплывает по направлению к самолёту, женщина в униформе косится на меня с подозрением и опаской, но рука её сама тянется к огромной печати, печать щелкает, будто клюв.
– Проходите, – бормочет сбитая с толку женщина-птица, а мне слышится:
– Пролетайте. Следующая остановка «Библио-Глобус».
Вот так прямо с самолета я попала в царство прекрасной Елены Черниковой, где узнала очень много и о москвичах, и о себе самой.
Надо сказать, что с первых минут меня совершенно сбило с толку то, что в зале сидело несколько знаменитых поэтов, писателей и литературных критиков, стало страшно – а вдруг им будет неинтересно со мной, но после того, как мы умудрились с Верой Кузьминой и Эммой Кайдас сфотографироваться в обнимку с Пушкиным, который, надо сказать, тот ещё проказник, стало чуть-чуть полегче.
Правда, после того, как вдумчивый Борис Кутенков выступил с обзором современной литературной жизни Москвы, я снова напряглась, испугавшись разоблачения (кто я и что я здесь делаю?..). Но случилось то, что спасло монреальского разведчика от провала – очаровательная хозяйка окружила меня заботой и вниманием, а умнейший Борис Берлин назвал своей «духовной матерью», и тут всё пошло на ура, я наконец смогла разлепить дрожащие от волнения губы и прочитать быстрым и неверным фальцетом свои стихи… и мурашки, и люди слушали и улыбались, и просили «ещё».
Тут я, пожалуй, сделаю лирическое отступление, и расскажу вам, отчего поэты не умеют читать свои стихи. О, конечно, не все. Но многие.
То есть, мы умеем, но дома, в глубокой тишине и уединении.
Перед зеркалом, из которого на тебя смотрит знакомая и помятая физиономия «…где-то я его/её видел?», перед ночным окном, в чёрном глазу которого отражаются одинокая табуретка, хромой стол и распевающая во всё горло пустая бутылка красного.
Зато на публике – ну никак.
Я, например, начинаю торопиться, тараторю, как ошпаренная.
Танечка Вольтская меня как-то спросила:
– Ну куда ты, скажи на милость, торопишься? Куда летишь? Читать надо медленно, с чувством, толком, расстановкой.
На что я честно ответила:
– Я читаю быстро, потому что боюсь – а вдруг слушателям уже надоело.
И многие из нас думают, как я. Точно вам говорю.
Потому что поэты – очень стеснительные птицы.
С нами бы поосторожней.
Но поосторожней не случилось.
Потому что на следующий вечер случился Музей Серебряного Века.
И так неострожно, что...
Глава вторая – Музей Серебряного Века
...Так неосторожно, что кусок моего сердца так и остался с этими чудесными детьми. А то и половина.
Но давайте я расскажу обо всём по порядку.
Я по жизни очень люблю детей. Может быть оттого, что сама себя чувствую внутри совершенным ребёнком. Только это секрет и строго между нами.
Живёт в Москве чудесная писательница Ирина Витковская.
Мы с ней давно дружим и даже пересекались пару раз, что называется «вживую».
Ирочка – вся, целиком, состоит из доброты, той самой, которая происходит из русских народных сказок.
Кстати, вы же помните, что я говорила в самом начале? Про то, что все мы из одного яйца? Так вот. Одним из доказательств нашего «однояичного» происхождения, служат народные сказки мира. Во всех сказках и легендах, начиная со «Сказания о Гильгамеше», прослеживаются одни и те же мотивы, напевы, герои, по которым так тоскуют наши измученные в клетках сердца.
Вот, например, Ирочка – она явно появилась из сказки, из того же «Гильгамеша», честное слово. Из той самой Месопотамии, которая и есть родина письменности. Может быть, поэтому, для меня это место – пуп Земли.
(Жалко только, что всё время кровоточит…).
Это был детский театр.
Возраст от 6 до 16. Чистые сердца. И театр - чистый. Воистину: «Пять с плюсом».
Ребята исполняли на сцене рассказы Иры Витковской, Бориса Берлина и мои.
Не просто читали наизусть.
Исполняли – талантливо, живо, ярко, больно.
Так больно, что, говорю же, половина моего сердца теперь навсегда с ними.
Потому что именно эти дети – наше будущее.
И спасибо Ирочке не только за её писательский талант.
Спасибо ей за талант человеческий.
Что же касается писательства, то всё ещё проще.
Писать стоит только так, чтобы не было стыдно перед собственными детьми. Это и есть главный критерий литературы. Всё остальное – умные слова.
В тот незабываемый вечер на сцене Музея Серебряного Века светлые дети читали мои мурашки.
Есть видео.
Обязательно выложу в интернете. Посмотрите.
Потому что – мурашки по телу. До сих пор.
Глава третья Дом Зарубежья
...До сих пор мурашки по телу, как вспомню тот вечер.
Третий вечер в Москве.
Дом Зарубежья.
Вечер Бориса Берлина – загадочного писателя из Израиля, того самого, который время от времени прилетает на Остров Принца Эдуарда и пишет там свою Сагу.
Именно так с недавнего времени я называю его прозу.
В тот вечер Борису было задано много личных и достаточно интимных вопросов (не без моей помощи, кстати), но сегодня не о них.
Сегодня я хочу сказать хотя бы несколько слов о том, что нам поведал Борис в тот памятный вечер.
О его новом романе с чудесным названием «Гипоталамус из Месопотамии».
Впрочем, зачем лишние слова.
Вот отрывок из романа.
С любезного разрешения автора я публикую его здесь.
«Мальчик идёт по пыльной дороге. У него опущенные плечи и золотистый затылок. Рядом с ним неторопливо семенит ослик, плавно покачивая влажными боками. На серой спине его небольшие тюки с глиняными табличками, которые мальчик бережно поддерживает рукой. Ослик идёт сам, ибо знает, что мысли хозяина заняты совсем другим. С той самой минуты, как они вышли за ворота, у него не выходят из головы слова, приснившиеся ему этой ночью: “Из Халдеи в землю Ханаанскую – встань и иди. Из дома отца своего в землю, которую укажу тебе – встань и иди. Туда, где истекают зеленью и прохладой масличные рощи, где наливаются силой и радостью хлебные поля, где полуденное солнце ласкает и мнёт виноградные гроздья – встань и иди. И будет эта земля для тебя и потомков твоих, и настанет благодать. Веришь ли мне?”
Мальчик верит.
– Эй, Гиппи! Учитель ждёт нас к полудню, поторопись, слышишь?
Ослик послушно ускоряет шаг. Глиняные таблички постукивают в своих тюках, и ещё не написанные слова рождаются в золотоволосой голове Сима – так зовут мальчика, и он рыжий, как и его отец Фарра.
Скоро, совсем скоро, эти слова будут написаны, и весь мир, все глиняные таблички на свете не смогут вместить их. Всё, что ещё будет придумано и свершится, как и то, что не свершится никогда, все ради слов этих, которые слаще винограда и страшнее пули.
Пока же: встань и иди – как первый выстрел.
Встань и иди…».
Борис Берлин.
«Гипоталамус из Месопотамии».
Читайте.
Читайте наши стихи, рассказы, новеллы, романы.
И пусть слова станут как пули, но поразят не смертью, а красотой.
Той, которая существует на самом деле.
Глава четвёртая – Булгаковский Дом
... Оказалось, он существует на самом деле. Этот невероятный дом с невероятнейшей же в нём атмосферой.
И Коровьев кривлялся у входа.
И Азазелло подмигивал.
И чёрного Кота я видела.
И в дымчатое зеркало заглянула.
Вот только о том, что оно мне показало – не расскажу.
Время ещё не пришло. Расскажу о другом.
Расскажу об атмосфере.
С атмосферой в Булгаковском Доме всё очень просто.
Это – атмосфера настоящей, чистой, незамутнённой любви.
И не надо мне говорить, что слово «Любовь» истаскано и потёрто, словно рукава коровьевского пиджака.
Есть, есть у меня и на это свои доказательства.
Ах, дорогие мои москвичи! Вы и сами не подозреваете, какие вы счастливые люди!
Какая ошалелая бродит меж вами Любовь...
Бродит по слякотным улицам, несёт себя, словно испуганные жёлтые цветы, заглядывает преданно в зашторенные глаза.
– Пусти, – кричит. – Возьми меня к себе.
Кричит, как рыба. Открывает немой рот, машет ветками-руками, и растёт, растёт. Тянется к небу. А хочет в окна. К вам.
Люди бегут по улицам и не слышат. Будто кто звук выключил.
Не будем искать – кто. Куда проще – этот самый звук заново включить.
Именно за этим пришёл в тот вечер Саша Карпенко в Булгаковский Дом.
И нас с собой позвал. Меня и Бориса Берлина.
– Пошли, – говорит. – Я почитаю свои стихи, Лада – стихи и мурашки, Борис – рассказы. Люди придут. Людям будет по душе.
Так и сказал. «По душе».
Хорошо сказал. А было – ещё лучше.
В звенящей и какой-то абсолютно хрустальной тишине, с невероятной сцены Булгаковского Театра Саша читал свою потрясающую Летицию.
«Душа, как скрипка, пела
На синем вираже,
Летиция летела,
И не было предела
Измученной душе».
И Летиция летела.
И вы начинали слышать слова Любви.
Той самой, которая раньше кричала, как рыба. Молча.
А сейчас, прислушайтесь, мурлычет внутри каждого из вас.
Приходите почаще в Булгаковский Дом.
Слушайте нас.
И мы расскажем, что любить – это не больно. И, что самое главное, потом – светло.
Глава пятая – Китайский Лётчик Джао Да
...Потом было светло.
Светло и странно, что мы редко себе такое позволяем.
Собраться всем вместе в знаковом месте со странным названием, заказать белого вина, пахучего сыра и смеющегося винограда, а потом набраться смелости, выйти к микрофону и рассказать о сокровенном.
Увидеть среди восторженных глаз друзей знакомые до мурашек лица.
И понять, что твои собственные дети свалились как снег на голову, прилетели в первый раз жизни в Москву, чтобы поздравить тебя с днём рождения, познакомиться с твоими друзьями, выступить наравне со всеми со сцены, а потом умотать гулять по ночной Москве с вновь обретёнными родственниками и друзьями, чтобы долгие годы после, начинать свои письма тебе с одной и той же фразы:
«С той поры, как случилась Москва…».
Случилась, чтобы повториться вновь и вновь. И во мне, и в них, и в их детях тоже.
Рецепт долгой жизни прост. Проживать каждое её мгновение на полную катушку так, чтобы воспоминаний хватило и на правнуков. И – ах – на ночь по столовой ложке любви. Да и не на ночь тоже. Попробуйте.
Это я вам как врач говорю. Ну, или если хотите, как поэт. Какая, собственно, разница?
Последний вечер в Москве был неописуем.
– Требую повторить! – кричит избалованная маленькая девочка внутри.
Её избаловала Москва.
И все вы – мои друзья-поэты, даже если вы пока не поэты.
Не сомневайтесь, всё самое хорошее ещё впереди.
И поэтому – почему бы не повторить, ребята?
Эпилог
В черновиках моя мини-повесть называлась «Возвращение блудной дочери».
Название, конечно, двусмысленное.
Несколько раз я пыталась его «причесать» и привести в «божеский» вид , но ничто не помогало. Варианты, предложенные друзьями, тоже казались сомнительными, как то: «О блудной дщери замолвите слово» и «Москва-искусительница».
А потом я послушала своё сердце и перевела на человеческий язык вот что:
– Дорога проторена. Ни о какой блудной дочери не может быть и речи. Надо приезжать почаще, тогда и названий не понадобится.
Есть же на свете перелётные птицы.
Так почему же не быть перелётным афишам?
Вот они несутся по небу – пестрые, шумные, непохожие на всё, что было раньше.
Летят из Монреаля в Москву, хватают тебя в охапку, кружат, напевают:
– Следующая встреча совсем скоро.
И ты улыбаешься и киваешь.
Ещё бы. Ведь чем дальше – тем интереснее. Есть такой закон. Закон перелётных афиш. То есть поэтов. Ну, вы меня поняли.
«Войди и помни» – театрализованное представление с элементами мистики.
Мистикой не решаюсь заниматься в одиночку.
Идею поддержала и свои стихи почитает моя добрая подруга Таня Вольтская.
Москва, конец мая – начало июня 2019 года.
Приходите.
И мы повторимся вновь.
Лада Миллер
Публикуется впервые
Москва, декабрь-2018
Эпизоды поэтических действ в Белокаменной
Фотографии предоставлены автором