Юрий Визбор

Юрий Визбор

Юрий ВизборТакая странная пора – взросление, короткая, но трудная и оттого – долгая. Стоишь в тёмной прихожей и не понимаешь, что происходит вокруг тебя и с тобой.

Из сумерек последнего лета детства выплыло облачком воспоминание: тёмная прихожая, дверь в комнату приоткрыта, свет падает наискосок – полосой, и приглушённый голос поёт под гитару.

В тревожной этой темноте спасал свет из приоткрытой двери и голос, на который хотелось идти, потому что он  успокаивал, согревал и вселял надежду.

Шагаю в свет. В маленькую комнату с плакатами и вымпелами на стенах.

Крутится гибкая грампластинка на стареньком портативном проигрывателе…

 

На плато Расвумчорр не приходит весна,

Не плато Расвумчорр всё снега да снега,

Всё зима да зима, всё ветров кутерьма…

 

Те, чьи детство и юность пришлись на время, которое принято называть «эпохой застоя»,помнят, конечно же, и такие проигрыватели, и такие гибкие грампластинки из журнала «Кругозор».

Одним из создателей журнала был Юрий Визбор. Он работал в журнале до июня 1970-го.

 

«Я был одним из трёх человек, которые основали этот журнал Кругозор. Мы его звали для себя Журнал с дыркой в голове. Но названия у него не было внятного. Назывался он Импульс. Название нас не устраивало. Лев Кассиль придумал название. Зашёл случайно в редакцию и очень быстро придумал название Кругозор».

 

Это время нынче многие ругают: ничего, мол, хорошего в нём ничего не было и быть не могло.

Жаль их.

Это не в том времени ничего хорошего не было, дорогие, это с вами ничего хорошего не случилось. И, вероятно, не случится уже.

Ежегодные туристические слёты были вполне обычным явлением, как и летние школьные лагеря и походные сборы, как и мечты о хороших кедах и рюкзаках, о палатках и ещё…научиться бы ставить палатку, разводить костёр и играть на гитаре.

Вряд ли меня поймут современные девочки, меня и мои сверстницы не всегда и не все понимали, но, тем не менее, всё так и было.

Жизнь школьная не замирала с наступлением летних каникул, а только начиналась.

Настоящая жизнь, в корне отличающаяся от кокона классных комнат, домашних заданий, контрольных работ и работ над ошибками.

Палатки, костры, гитары… Походы, переправы через реки и овраги. Всё надо было делать на чистовик. Сразу. Как во взрослой жизни.

Может, оттого и взрослели мы рано. Раньше, чем нынешние девочки и мальчики. Я о настоящем взрослении, о готовности и умении брать на себя ответственность за кого-то.

Что, впрочем, не исключало романтики. И мечты.

 

Крылья сложили палатки – их кончен полёт,

Крылья расправил искатель разлук – самолёт.

И потихонечку пятится трап от крыла...

Вот уж, действительно, пропасть меж нами легла.

 

В полоске света сгущаются и оживают тени, и звук гитары с пластинки сменяется звуком фортепиано.

Музыкальная школа. Мне лет тринадцать, кажется.

В пустом холодном классе ещё живёт эхо моих неумелых экзерсисов, гамм и этюдов.

Пианино расстроено. Я – тоже. Тихо ненавижу уроки музыки. Но хочу научиться играть  на гитаре.

 – Зачем тебе гитара, – смеётся педагог, – рыжая, с гибкими, цепкими руками. – Вот так хочешь? – пальцы её, совершив молниеносный переход от скучного этюда Черни, выдали что-то невероятное, и она запела хрипловатым низким голосом: «Сидели мы на крыше, а может быть и выше…»?

 – Нет, – отчаянно замотала головой я. – Так не хочу.

 – Скажите пожалуйста. А что ж ты хочешь?

 – Здравствуй, здравствуй, я вернулся…

 – Я к разлуке прикоснулся, – неожиданно подхватывает педагог, превратившись в девочку с копной рыжих волос, туго стянутых резинкой на затылке.

 

Я покинул край, в котором

Лишь одни большие горы,

Меж горами перевалы,

В том краю ты не бывала,

Там звезда есть голубая,

В ней угадывал тебя я.

 

Здравствуй, здравствуй, друг мой вечный!

Вот и кофе, вот и свечи,

Вот созвездье голубое,

Вот и мы вдвоём с тобою.

Наши дни бегут к закату,

Мы, как малые ребята,

Взявшись за руки, клянёмся,

То ли плачем, то ль смеёмся.

 

Здравствуй, здравствуй, милый случай!

Здравствуй, храбрый мой попутчик!

Разреши идти с тобою

За звездою голубою

И на рынок за хлебами,

И с корзиной за грибами

И нести вдвоём в корзинке

Наших жизней половинки.

– Яна Викторовна, сыграйте ещё что-нибудь такое. Пожалуйста…

 – Это Юрий Иосифович Визбор, а не «чтонибудьтакое», – строго отвечает Яна, и пальцы её бегут по клавишам:

 

С моим Серёгой мы шагаем по Петровке,

По самой бровке, по самой бровке.

Жуем мороженое мы без остановки –

В тайге мороженого нам не подают.

То взлёт, то посадка,

То снег, то дожди,

Сырая палатка,

И почты не жди.

Идёт молчаливо

В распадок рассвет.

Уходишь – счастливо!

Приходишь – привет!

 

Этот урок я запомнила на всю жизнь.

Дома теперь только и было разговоров о гитаре, походах, палатках и кострах.

Ни о чём этом родители, разумеется, и слышать не хотели.

В походы, впрочем, отпускали.

Я бросила музыкальную школу, отмучившись ещё год.

Яна уволилась. Вышла замуж, уволилась и уехала, на прощание взяв с меня слово, что не брошу уроки музыки.

Слова я не сдержала. Выросла. Из трудного детства перекочевала в трудную юность.

Выросла и моя мечта: теперь это была поездка на Грушинский фестиваль, конечно же, чтобы услышать «вживую» Городницкого и Егорова, Окуджаву и Дольского. Но, прежде всего – Юрия Визбора.

Полоска света бледнеет.

В комнате тихо. За окном – снегопад. Человек с гитарой у окна негромко поёт… песню Визбора.

Ищи меня сегодня среди морских дорог,

За островами, за большой водою,

За синим перекрестком двенадцати ветров,

За самой ненаглядною зарею.

 

Здесь горы не снимают снегов седых одежд

И ветер – лишь неверности порука.

Я здесь построил остров – страну сплошных надежд

С проливами Свиданье и Разлука.

 

Не присылай мне писем – сама себя пришли,

Не спрашивая тонкого совета.

На нежных побережьях кочующей земли

Который год всё ждут тебя рассветы.

 

Пока качает полночь усталый материк,

Я солнце собираю на дорогах.

Потом его увозят на флагах корабли,

Сгрузив туман у моего порога.

 

Туман плывёт над морем, в душе моей туман,

Всё кажется так просто и непросто...

Держись, моя столица, зелёный океан,

Двенадцать ветров, синий перекресток!

 

Синий перекрёсток – не просто некая метафорическая «фигура речи». Он на самом деле существует.  Все встречи, так или иначе оказавшие влияние на мою жизнь, происходили именно на нём. Вокруг – синие города, синие деревья, синие ветра играют синими парусами.

И надо всем этим миром качается звезда по имени Визбор.

Повезло тому, кто видит её свет.

Тем же, кто морщится недовольно, вслух или про себя проговаривая: «опять эти барды...», могу только посочувствовать.

Такая поэзия вам и не снилась, дорогие эстеты.

 

А будет это так: заплачет ночь дискантом
И ржавый ломкий лист зацепит за луну,
И белый-белый снег падёт с небес десантом,
Чтоб чёрным городам придать голубизну.

И тучи набегут, созвездьями гонимы.
Поднимем воротник, как парус декабря,
И старый-старый пёс с глазами пилигрима
Закинет морду вверх при жёлтых фонарях.

Друзья мои, друзья, начать бы всё сначала,
На влажных берегах разбить свои шатры,
Валяться б на досках нагретого причала
И видеть, как дымят далекие костры.

Ещё придет зима в созвездии удачи,
И лёгкая лыжня помчится от дверей,
И, может быть, тогда удастся нам иначе,
Иначе, чем теперь, прожить остаток дней.

Нет, в чём-то я с ними согласна.

Всяк, худо-бедно освоивший три аккорда, именуется нынче бардом.

Но в бардовской песне есть высоты недосягаемые. Как и в поэзии.

Не каждый, бубнящий в рифму – поэт, как и далеко не каждая саморефлексия – поэзия.

О чём они, стихи и песни Юрия Визбора? Ни надрыва в них нет, ни пафоса, ни этой безликости нынешней поэтической, в которой, кажется, есть всё: рифмы, ритмика, метафора. Но зачастую нет главного. Самого поэта. Души.

Вот это самое-самое главное и живёт в каждой строке Визбора. Ещё – в них нет фальши.

И дышит чистой воды поэзия. 

О чём же должна быть настоящая поэзия? Да о чём угодно. О том, что зима будет большая, например…

 

А зима будет большая…
Вот, гляди-ка, за рекой
Осень тихо умирает,
Машет жёлтою рукой.

Плачут мокрые осины,
Плачет дедушка Арбат,
Плачет синяя Россия,
Превратившись в листопад.

И, сугробы сокрушая,
Солнце брызнет по весне…
А зима будет большая  –
Только сумерки да снег.

 

И о том, что для настоящих мужчин важно и должно: движение вперёд и…победа над  собой.

 

Вот это для мужчин –
Рюкзак и ледоруб,
И нет таких причин,
Чтоб не вступать в игру.
А есть такой закон  –
Движение вперёд,
И кто с ним не знаком,
Навряд ли нас поймет.

         Прощайте вы, прощайте,

         Писать не обещайте,

         Но обещайте помнить

         И не гасить костры

         До после восхожденья,

         До будущей горы!

И нет там ничего –
Ни золота, ни руд,
Там только-то всего,
Что гребень слишком крут.
И слышен сердца стук,
И страшен снегопад,
И очень дорог друг,
И слишком близок ад.

         Прощайте вы, прощайте,

         Писать не обещайте,

         Но обещайте помнить

         И не гасить костры

         До после восхожденья,

         До будущей горы!

Но есть такое там,
И этим путь хорош,
Чего в других местах
Не купишь, не найдёшь:
С утра подъём, с утра,
И до вершины бой.
Отыщешь ты в горах
Победу над собой.

         Прощайте вы, прощайте,

         Писать не обещайте,

         Но обещайте помнить

         И не гасить костры

         До после восхожденья,

         До будущей горы!

 

Отголоски последней – тогда ещё люди верили в то, что она была последней – войны слышны во многих его стихах и песнях. В пьесе «Берёзовая ветка» Визбор называет войну своим врагом. Личным врагом.

«В байдарочном походе по реке Жиздре, протекавшей в брянских лесах, мы натолкнулись на удивительный след войны. Четверть века назад какой-то солдат повесил на берёзу винтовку. Четверть века она висела на этой берёзе. Сталь ствола съела ржавчина, ремень сгнил. Но ложе приклада приросло к берёзе, стало её частью, и сквозь этот бывший приклад уже проросли, пробились к солнцу молодые берёзовые ветки. То, что было орудием войны, стало частью мира, природы. И я тогда подумал, что это и есть – я, мы, моё поколение, выросшее на старых, трудно затягивающихся ранах войны… Война убила не только тех, кто пал на поле боя. Она была суровым рассветом нашего послевоенного поколения. Оставила нам в наследство раннее возмужание, жидкие школьные винегреты, безотцовщину, ордера на сандалии, драки в школьных дворах за штабелями дров. Война была моим врагом – личным врагом».

 

Горит лампада под иконой,
Спешит философ на экзамен.
Плывут по Охте полусонной
Трамваи с жёлтыми глазами.
И заняты обычным делом
Четыре ветра над верстами
По городам заледенелым,
По белым ставням.

Поземка бьёт в стальные двери,
Приказы свернуты петлёю,
Турбины Ту ревут, как звери,
И мы прощаемся с землёю.
На целый час сплошного неба,
На шестьдесят веков горячих.
И под крылом земные недра
Открыты зрячим.

Вот пехотинец роет снова
Окопы маленькой лопатой.
На чёрных просеках сосновых
Лежат немецкие гранаты.
Лежат, разложены по нишам,
Под голубой звездою Вегой,
По чёрным ящикам, прогнившим
Под талым снегом.

Лежат на сопках отдалённых
Во тьме лихие командиры,
Лежат работники района
В своих протопленных квартирах.
Лежит провинция глухая,
Встают строительные роты,
И долго песня затихает
За поворотом.

Лежат заботы на мужчинах,
На их плечах тяжёлым небом.
Пылает ножик перочинный,
Очнувшись рядом с чёрствым хлебом.
Лежит поэт на красных нарах,
И над его стоят постелью
Заиндевелые гитары
Поморских елей.

Лежат торжественные думы,
На облаках найдя спасенье.
Вот набираем высоту мы
По тыще метров за мгновенье.
Летим, как Божие созданье  –
Неповторимое, слепое,  –
На невозможное свиданье
С самим собой.

 

 Вот небольшой отрывок из его автобиографии.

 

«О себе я полагал, что стану либо футболистом, либо лётчиком. Под футбол подводилась ежедневная тренировочная база в Таракановском парке. Под небо существовал 4-ый московский аэроклуб, куда я с девятого класса и повадился ходить.

Дома мне никакой жизни не было и я мечтал только о том, что я окончу школу и уеду из Москвы в училище. Я даже знал в какое – в г. Борисоглебске. Два года я занимался в аэроклубе, летал на По-2 и чудесном по тем временам Як-18. Когда окончил учёбу (в десятый, класс был переведён условно! из-за диких прогулов и склонности к вольной жизни) и получил аттестат зрелости, вообще переехал жить на аэродром в Тайнинку. Но однажды туда приехала мама и сказала, что она развелась с отчимом. С невероятной печалью я расстался с перкалевыми крыльями своих самолётов и отправился в душную Москву поступать в институт, куда я совершенно не готовился. Три ВУЗа – МИМО, МГУ и МИГАИК – не сочли возможным видеть меня в своих рядах. В дни этих разочарований мне позвонил приятель из класса Володя Красновский и стал уговаривать поступать вместе с ним в пединститут. Мысль эта мне показалась смешной, но Володя по классной кличке Мэп (однажды на уроке он спутал английское слово мэм с мэп) уговорил меня просто приехать и посмотреть это офигительное здание. Мы приехали на Пироговку и я действительно был очарован домом, колоннами, светом с высоченного стеклянного потолка. Мы заглянули в одну пустую и огромную аудиторию – там сидела за роялем худенькая черноволосая девушка и тихо играла джазовые вариации на тему Лу-лу-бай. Это была Света Богдасарова, с которой я впоследствии написал много песен. Мы с Мэпом попереминались с ноги на ногу и я ему сказал: Поступаем.

Был 1951 год. Я неожиданно удачно поступил в институт и только много позже, лет через десять, я узнал, что мне тогда удалось это сделать только благодаря естественной отеческой доброте совершенно незнакомых мне людей. Потом были – институт-песни, походы-песни, армия на Севере, возвращение, дети, работа, поездки, горы, море и вообще – жизнь.

Но обо всём этом – уже в песнях».

Позволю себе добавить несколько строк.

Он родился 20 июня 1934 года в Москве, в семье командира Красной Армии. Мать  – Мария, урождённая Шевченко, отец – Юзеф Визборас. В 1937 году отец Юрия был репрессирован. В 1958 году его посмертно реабилитировали. В 1941 году семья переехала на Сретенку.

 

А помнишь, друг, команду с нашего двора,
Послевоенный – над верёвкой – волейбол,
Пока для секции нам сетку не украл
Четвёртый номер – Коля Зять, известный вор.

А первый номер на подаче – Владик Коп,
Владелец страшного кирзового мяча,
Который если попадал кому-то в лоб,
То можно смерть установить и без врача.

А наш защитник, пятый номер – Макс Шароль,
Который дикими прыжками знаменит,
А также тем, что он по алгебре король,
Но в этом двор его нисколько не винит.

Саид Гиреев, нашей дворничихи сын,
Торговец краденным и пламенный игрок.
Серега Мухин, отпускающий усы,
И на распасе – скромный автор этих строк.

         Да, вот это наше поколение  –

         Рудиментом в нынешних мирах,

         Словно полужесткие крепления

         Или радиолы во дворах.

А вот противник – он нахал и скандалист,
На игры носит он то бритву, то наган:
Здесь капитанствует известный террорист,
Сын ассирийца, ассириец Лев Уран,

Известный тем, что, перед властью не дрожа,
Зверю-директору он партой угрожал,
И парту бросил он с шестого этажа,
Но, к сожалению для школы, не попал.

А вот и сходятся два танка, два ферзя,
Вот наша Эльба, встреча войск далеких стран:
Идет походкой воровскою Коля Зять,
Навстречу – руки в брюки – Левочка Уран.

Вот тут как раз и начинается кино.
И подливает в это блюдо остроты
Белова Танечка, глядящая в окно, –
Внутрирайонный гений чистой красоты.

Ну что, без драки? Волейбол так волейбол!
Ножи отставлены до встречи роковой,
И Коля Зять уже ужасный ставит «кол»,
Взлетев, как Щагин, над веревкой бельевой.

         Да, и это наше поколение –

         Рудиментом в нынешних мирах,

         Словно полужесткие крепления

         Или радиолы во дворах.

…Мясной отдел. Центральный рынок. Дня конец.
И тридцать лет прошло – о Боже, тридцать лет!  –
И говорит мне ассириец продавец:
«Конечно, помню волейбол. Но мяса нет!».

Саид Гиреев – вот сюрприз! – подсел слегка,
Потом опять, потом отбился от ребят.
А Коля Зять пошёл в десантные войска,
И там, по слухам, он вполне нашёл себя.

А Макс Шароль – опять защитник и герой,
Имеет личность он секретную и кров.
Он так усердствовал над бомбой гробовой,
Что стал членкором по фамилии Петров.

А Владик Коп подался в городок Сидней,
Где океан, балет и выпивка с утра,
Где нет, конечно, ни саней, ни трудодней,
Но нету также ни кола и ни двора.

Ну, кол-то ладно – не об этом разговор, –
Дай Бог, чтоб Владик там поднакопил деньжат.
Но где найдёт он старый cретенский наш двор?  –
Вот это жаль, вот это, правда, очень жаль.

Ну, что же, каждый выбрал веру и житьё,
Полсотни игр у смерти выиграв подряд.
И лишь майор десантных войск Н. Н. Зятьёв
Лежит простреленный под городом Герат.

Отставить крики! Тихо, Сретенка, не плачь!
Мы стали все твоею общею судьбой:
Те, кто был втянут в этот несерьёзный матч
И кто повязан стал веревкой бельевой.

         Да, уходит наше поколение –

         Рудиментом в нынешних мирах,

         Словно полужесткие крепления

         Или радиолы во дворах.

 

В 1955 году Визбор окончил МГПИ по специальности «Русский язык и литература». С августа по сентябрь работал по распределению учителем средней школы на станции Кизема Печорской железной дороги (Архангельская область). В октябре того же года был призван в ряды Советской Армии. Проходил срочную службу в воинских частях, расположенных на территории Кандалакшского горсовета Республики Карелия (ныне Мурманская область). К концу службы был радистом 1-го класса, чемпионом военного округа по радиосвязи. Сочинял стихи и песни на армейские темы, публиковал их в газете соединения и военного округа.

В октябре 1957 года уволился в запас из армии в звании старшего сержанта и начал работать журналистом. Был одним из организаторов звуковой газеты «Говорит Комсомолия». Песни Визбора, распространяемые в неофициальных магнитофонных записях, приобрели популярность среди интеллигенции – сперва в Москве, а затем и по всей стране. В 1962 году принял участие в создании радиостанции «Юность».

В 1964 году выступает как создатель жанра «песни-репортажа»: в № 1 звукового журнала «Кругозор» публикуется первая такая песня – «На плато Расвумчорр».

Занимался альпинизмом, участвовал в экспедициях на Кавказ, Памир, Гиссаро-Алай и Тянь-Шань; был инструктором по горнолыжному спорту.

 

Лыжи у печки стоят,
Гаснет закат за горой.
Месяц кончается март,
Скоро нам ехать домой.
Здравствуйте, хмурые дни,
Горное солнце, прощай!
Мы навсегда сохраним
В сердце своём этот край.

Нас провожает с тобой
Гордый красавец Эрцог,
Нас ожидает с тобой
Марево дальних дорог.
Вот и окончился круг –
Помни, надейся, скучай!
Снежные флаги разлук
Вывесил старый Домбай.

Что ж ты стоишь на тропе,
Что ж ты не хочешь идти?
Нам надо песню запеть,
Нам надо меньше грустить.
Снизу кричат поезда –
Правда, кончается март...
Ранняя всходит звезда,
Где-то лавины шумят.

 

В начале марта 1984 года в альпинистском лагере «Цей» Визбор пишет свою последнюю песню – «Цейская».

Юрий Визбор скончался в Москве 17 сентября 1984 года, на 51-м году жизни. Похоронен на Кунцевском кладбище.

 

Нас исполняет музыка по лицам,
Нас исполняют судьбы, как по нотам,
Записанным в нестойкие страницы
Каким-то всё напутавшим Фаготом.
В тех нотах есть живущие фигуры
И те, кто попрощались, улетая,
Но в самой середине партитуры
Есть наша с вами песенка простая.

         Смотрите, не забудьте позвонить

         В тот час, когда настанет непогода,

         Какое б ни случилось время года, –

         Чтоб этот час нам вместе пережить.

         Смотрите ж, догадайтесь промолчать,

         Когда нахлынет небо голубое,

         Чтоб эта мысль явилась нам обоим –

         Друг друга ненароком повстречать.

В наш век всему простому мало места –
Из старого лишь моден перстень старый.
Я сам поклонник джазовых оркестров,
Но верю в семиструнную гитару.
И верю, что разлука есть потеря,
Что честь должна быть спасена мгновенно.
Я вас люблю – я в это тоже верю,
Хоть это, говорят, несовременно.

         Смотрите, не забудьте позвонить

         В тот час, когда настанет непогода,

         Какое б ни случилось время года, –

         Чтоб этот час нам вместе пережить.

         Смотрите ж, догадайтесь промолчать,

         Когда нахлынет небо голубое,

         Чтоб эта мысль явилась нам обоим –

         Друг друга ненароком повстречать.

Что было, то забудется едва ли.
Сорокалетье взяв за середину,
Мы постоим на этом перевале
И молча двинем в новую долину.
Там каждый шаг дороже ровно вдвое,
Там в счёт идёт, что раньше не считалось.
Там нам, моя любимая, с тобою
Ещё вторая молодость осталась.

 

В августе 1985 года группа альпинистов под руководством мастера спорта международного класса В. Кавуненко совершила первовосхождение на безымянную вершину на Памиро-Алае и назвала её пиком Визбора. На Тянь-Шане появился перевал Визбора, на Кавказе – ещё один пик Визбора, на Алтае – пик барда Визбора. На Памире и в Забайкалье есть перевалы Визбора.

Я сердце оставил в Фанских горах,
Теперь бессердечный хожу по равнинам,
И в тихих беседах и в шумных пирах
Я молча мечтаю о синих вершинах.

Когда мы уедем, уйдём, улетим,
Когда оседлаем мы наши машины,
Какими здесь станут пустыми пути,
Как будут без нас одиноки вершины!

Лежит моё сердце на трудном пути,
Где гребень высок, где багряные скалы,
Лежит моё сердце, не хочет уйти,
По маленькой рации шлет мне сигналы.

Я делаю вид, что прекрасно живу,
Пытаюсь на шутки друзей улыбнуться,
Но к сердцу покинутому моему
Мне в Фанские горы придется вернуться.

 

Сотрудники Московского городского центра авторской песни (КСП) и Фонда памяти Юрия Визбора установили мемориальную доску, церемония открытия которой состоялась 10 октября 2015 года в Москве, на Сретенке, по адресу: Ананьевский пер. 5, стр. 7 (ст. м. «Сухаревская»). Авторы доски: скульптор А. С. Забалуев, архитектор М. В. Корси. Праздник, посвящённый этому событию, продолжился песенным вечером «Здравствуй, здравствуй, мой Сретенский двор…» в формате традиционной программы Центра авторской песни (КСП) «Споём вместе» в Лектории «1С» по адресу: ул. Селезнёвская, д.34 (ст. м. «Достоевская»).

Но память о поэте живёт, конечно, не в камне, а в каждом из тех, кто помнит его песни, его негромкий голос, добрый и немного печальный взгляд, его улыбку. В каждом из нас.

 

Людмила Шарга

Специально для альманаха-45

 

Август-сентябрь 2016 года

Одесса

 

Иллюстрации:

Фотографии Юрия Визбора разных лет.

Все снимки – из открытых интернет-источников

Подборки стихотворений