Юрий
Васильев

 

Прощай, монаршеское счастье.
Не ужас важен, а тоска.
У океана в этой части
Нет суши. Даже островка.
Есть только море без Америк.
И солнце ниже облаков.
И есть надежда стать на берег,
Но далеко-предалеко.
Ах, иодированный запах!
Цинга зовёт в последний путь.
Тоска всегда сильнее страха,                                  
Настолько, что не повернуть. 

 

 

Давай запомним. Давай посмотрим,

Как снегопадом ложится время.            

Мой милый Отрин, нездешний Отрин,          

Ты ощущаешь себя не с теми.
Не всё конечно. И всё возвратно.
Но почему-то опять приснится
Планета Трутней, где, вероятно,
Стоит ракета в силках, как птица.
Движенье снега…. Ты врёшь, блаженный.
Мир единичен и одинаков.
Не существует других движений.
Не существует других Абзаков.
А разобраться – стекла границы –
Границы мира, где стол, диванчик,
Стремянка. Что же тебе приснится?
Чужие сосны. Наш одуванчик. 

 

Мечтать не вредно. Но утро бледно.
Тепло осталось в костре охраны.                              
И скачет полем мой рыцарь бедный,            
Намереваясь в чужие страны.
Где ждут навряд ли. Где он не нужен.
Где сектор сужен до направленья.
И конь ломает ледок на лужах.
И бог обычен на проявленья. 

 

Ах, речь больничная не пылка!
Ах, чувства сонные бледны!
Но жив, курилка! Жив, курилка!
Прощай, тоска и бодуны!                                 

Писал, старался бесталанно
Предостеречь и вразумить.
Внезапно встретил донну Анну –
Ах, Командор, как трудно жить,
Когда зима планету стёрла, –                                     
И впредь пришлось соображать,              
Кто держит исподволь за горло,
Чьих пальцев камень не разжать.
Предзимье. Осени кончина.
В гостиной зале – темнота.
Читает искренний мужчина
Любимой глупости с листа.
В окно заглядывают белки.
Скребут когтями о стекло.
И звёзды бус тусклы и мелки.
Но их так много… И светло
От снега ли. От ощущенья,
Что впереди не смерть, а даль.
Что всем прописано прощенье
От неба ли. От потолка ль… 

 

Ни слов, ни звуков не осталось.    
Всё замерло в истоме древней.
Глухое небо расплескалось
Над уплывающей деревней.            

Мы слишком заняты друг другом,
Чтоб исчерпать ночи беззвучье.
Над нами кружат тёмным кругом
Скопленья звёзд, листва да сучья.

Лишь только плеску нежной нимфы                                                      
Разрешено касаться слуха,
Да шепчет простенькие рифмы                           
Вселенная улитке уха. 

 

 

Весь этот век, такой бесплодный,
Есть дело наших горьких рук,
И за звездою путеводной –
Всё «как-нибудь, да недосуг».
Ах, эти страшные качели –
От тридцати до сорока,
Когда прикованы к постели
Душа и дело и строка.

И освещает сиротливо
Потухший свет моей звезды
И непосаженые сливы,
И несозревшие плоды. 

 

 

Уже листва перечеркнула строчек
Несбыточных осеннюю хандру.
Уже в графе «хочу» поставлен прочерк.
И если жизнь похожа на игру –

То чувствую – конечно, заигрался.
Пора-пора за листьями вослед.
Иных уж нет. А я, к стыду, остался.
Но нет обиды, как прощенья нет.
А что же есть? У разочарований
Предгрозья вдохновляющий озон.
Природа ждёт не новых расставаний –
Природа ждёт ещё один сезон. 

 

Холодной осени уверенный закон
Неумолим, жесток и однозначен.
И вечер сыр, и холоден, и мрачен.
И серый свет струится из окон.
И кажется, что вот она – опять….
Конечность мира вынесена в люди,
Как голова философа на блюде.
Способная трагичность доказать
Всего того, чем бредит христианство.
Душа нетленна, только тленна плоть.
И нас отождествляющий Господь
Прощает все грехи непостоянства.
И в аппарат вставляет киноплёнку,
Где в кадре листья кружатся, как ртуть.
Слетают под ноги и засоряют путь.
И всех метлою – под одну гребёнку.
Безлично. В мусор. Вечно. Навсегда.
В перерожденье. В зиму. В никуда.

 

Ты знаешь, наверно, душа доросла.
И как-то под вечер слепого числа
Она заняла моё тело.
Я думал о вкусном и вдруг перестал.
Как будто насытился, будто устал.
Как будто завеса слетела.
И крестик на шее, и лёд в голове.
И сорок шесть строчек в бездарной главе,
Которая пишется снова.                                  
Настал собеседник на кухне ночной –
Он хлебом насущным поспорил со мной,
Что созданы мы для иного.
Но спорщик растаял у края стола.
Я ел бутерброд. А душа – доросла...

 

 

Уже закончилось кино.
Да решето звездами полно.
Ультрамариновая полночь
Рукой нашаривает дно.
От двух теней поверх земли
Два полукружия остались.
Быть может, ангелы слетались.
Быть может, демоны ушли.

 

 

 

Поры унылой горькая вода
Ещё пока накрапывает в землю.
Я как вода – исчезну без следа,
Хоть разумом я это не приемлю.
Я просочусь. И в недра протеку.
И понесут неведомые реки
Всего меня. И руку. И строку.
И всё, что было раньше в человеке, –
И мысли, и сомнения, и боль –
Вольются в море медленной Вселенной
Вдоль тонких линий, новых судеб вдоль
Я покачусь монеткой неразменной.
И из меня произойдут года.
И города. Скопления предметов.
И самая далёкая звезда.
И сайты забубённейших поэтов.
Я управляю сочетаньем форм,
Неведомых для нынешнего света.
Но Времени бессмертный бутафор

 

Твердит душе неслышно: ты ли это?                                              

 

Да я же! Я! Как пугало, один –                       

Промок сентябрь. Бесконечны сутки. 
Горчат привычно ягоды рябин.

И разуму от вариантов жутко...

 

 

Легкий снежок на воротничке.
Косточка в окороке.
Точка в строке – клад.
Закорючки-тапочки
Лампочка в уголке.
Ёлки светят тускло.
Салат, как искусство.
Кот ответит узко
Языком русским.
С шерсти – ток. Итог – слог.
Грузинам – грусть.
Кретинам – Крит.
Грязнулям – грязь.
Изрёк – хрясь.
Душа горит – любить Русь,
Если боле некого.
Я боюсь – бьюсь.
Начеку – человеково.
Что-то есть вечное –
Нет, не аптечное.
Античное, огуречное, широкое,
Как речь, доступное.
Словно пугало, одинокое.
Крупное, но конечное, конечно.
Первому встречному
Предназначенное общение.
Ощущение обобщения
Понятия драк. Подарок
В виде того, что нельзя потрогать.
Из двух заварок чай-дёготь.
Не сматериться – заматереть.
Пройдено две трети – считать: треть.
Выглядеть молодо. Даже юно.
Одеваться модно. Задевать струны.
«Мыслю» – существительное.
А «Глагол» – глагол.
Ознакомительное прочтение.
Удивительно.
Про чтение. Предпочтение –
Обильный стол

С другими частями речи.
На вилку наречие.
Человеку – человечье!
Фоновый рисунок – клеточка.

 

Человек-деточка
В люльке Вселенной. Проходим дроби.
Немножко срыгнули. Эстета коробит.
Ещё не взрослый. Уже продан. Предан. Придан.
Прозекторской Космоса на эксперименты.
Ну хорошо. Ладно. Разумный, привитый на рудименты
Искоса
Скальпелем.
Первое увечье.
Неживому не больно. 
Человеку – человечье!
Не зверское. Не птичье. Не предметово. Живое.
Разумное. Подтверждённое головою.
Обличье легче
менять, чем мысли.
Бог с тобою – искусство в загоне.
Даже в хлеве. Назову в гневе
Нарицаю, что есть.
Обоняйте, эстеты, запахи овечьи.
Подарите Еве загар на плечи.
Солдату – эполеты. Жениха – деве.
Пейте, курите.
Человеку – человечье!
Хотя бы теплинку.
Хотя бы крестик
На тощую шею.
Осетровую спинку.
Слова из просторечья.
Мол, я так не умею – предаваться
Лести, как форме общения.
Человеку – человечье!
Срочное сообщение.
Легкий снежок на ворсинках воротника.
Клоуны дерутся из-за колпака.
Вызрел выстрел дуэли.
Поэтам Земли
Опостылели поэтические костыли –
Один на брата.
И тот захватан.
Даже обложки журналов, пожелтев, облетели
Всхотели рифмы? Свинца всхотели?
Свеча горела.
Крылья махали.
Я вас любил.
Родимые дали.
Но пишем Вечностям. Бубним. Талдычим.
Оставим личностям Млечности.
Преувеличим.
Пропащим – рукописи, гниющие воплощением.
Пушкин, и иже…, у вас за прощением
очередь лирически воздающих
Вознесенскому – вознесенское.
Бродскому – бродское
Чаще. Тоньше. Чутче.
Полный абзац. Ручка у чукчи
Гелевая.                                                          

 

Давайте Гоголево отселева.                   

Да и Гегелево.                                           

На всякий Слуцкий –
Прозы тарелку
С(к/л)ушайте – не плачьте.            
Передайте по цепочке духом
нищего – увечье.
Лермонтову – лермонтово.
Тютчеву – тютчево.
Фетову – Фетово.
Человеку – Человечье!
То же горе. Та же радость.
Красный снег на Чёрной речке.
Ни получки, ни заначки.
Человеку – человечье!
Обеспеченная старость.
Застрахованная нежность.
Омобиленная дружба.
Ты хотел – тебе досталось.
Драгоценных строчек между
Музам трепетная служба.
Ты выходишь в обращенье,
как монета. Как воззванье.
Что ещё поэту нужно?
Для чего отягощенье,
Деньги, дачи, девки, з(д/в)анья?
А над крышей – только небо,
Не потраченное молью.
А над крышей звёзд жемчужных
Графоманское раздолье.
Наделять мы будем вечно.
Казаху – казахово
Узбеку – узбечье.
Мы все одинаковы.
Человеку – человечье.
Равному – равное.
Странному – странное.
Главному – главное.
Чему ты рада, линия-автострада?
Сначала в гору. Потом в небо.
За рулём человек превращается в недо-
мыслящее прилагательное к авто.  
Легко отвечает на вопрос «Какой?», а не «Кто?»
Руки вросли в руль. Это не то. Сто.
Скорость мышления – ноль.
А на цепи у будки
Все одинаковы,
Минутка к минутке.

Собаке – собаково.
Луна на небе – спеши выть.
Прикованной, неголодной не страшно жить.
У ветра в калитке нет альтернатив
Сорваться бы с привязи – и лети в….
Ласковый гав мой

не в кого вдохнуть? На душе излишне светло?
Хочешь коснуться губами

Того, кто сидит между нами?
Горячего лба? Назло.
Впереди лобовое стекло.
Клубы дыма. Из одного клуба –
Собачья Судьба.
Ну что, легче?
Человеку – человечье!