Причитание
О, Господи! Остави мне грехи,
чтоб я к Тебе мог чаще обращаться,
на лики глядя, тихо улыбаться,
но все ж любил и женщин, и стихи.
О, Господи! Остави мне грехи.
О, Господи! Испытывай меня,
чтоб выковать, как сталь, шальную душу;
и если все каноны я нарушу,
то дай мне шанс, хоть до исхода дня.
О, Господи! Испытывай меня.
О, Господи! Прости долги мои,
хоть и не много, но кому-то должен;
да и Тебе, как помню, правый Боже,
я задолжал. Прошу, их не таи!
О, Господи! Прости долги мои.
О, Господи! Не дай мне замолчать –
пером и кистью, даже просто жестом.
и пусть в Твоих руках я буду тестом,
не налагай мне на уста печать.
О, Господи! Не дай мне замолчать.
О, Боже! Не бросай наш грустный Мир.
Он, как дитя барахтается в луже,
и если даже он тебе не нужен,
оставь ему сияние порфир.
О, Боже! Не бросай наш грустный Мир...
Элегия
Идёшь и ждёшь...
А Вести нет и нет.
и взгляд скользит за муравьиным бегом.
И льётся дождь
на свете много лет,
являя связь между Землёй и Небом.
Вон ласточки мелькают над рекой,
спешат прожить прекрасные мгновенья;
и, опершись на чёрные коренья,
цветы приносят в душу нам покой.
В руке свеча...
Вдали звезда мерцает
то приближаясь, то меняя цвет.
И крик сыча,
взвиваясь, затихает,
тая в себе надежду на ответ.
А в тишине, гуляющей без платья,
цикада ткёт из Времени печаль
и падает на землю тихо шаль
туманного пушистого заклятья.
Идёшь и ждёшь...
А Вести нет и нет.
И взгляд скользит за муравьиным бегом.
И льётся дождь
на свете много лет,
являя связь между Землей и Небом.
Полёт над Голгофой
Ветра порывы
из Мёртвого моря
тайну скрывают
в текущих песках,
песню рождая,
струят в небесах,
белого солнца
мелодии вторя.
А на Лысой Горе зацветает миндаль,
толпы праздных зевак
разноцветно-нахальны
и я знаю, что всё это очень банально,
но рассвет наступает,
а следом – печаль.
Смотрят на мир
нежно-грустные лики,
взгляд отвести
невозможно от них
и проникает
Божественный стих
сквозь суету
и молитвы и крики.
А на Лысой Горе полыхает закат,
зажигая огни
алтарей и витрины;
и мне хочется верить, что все мы невинны,
но звенят в тишине
лишь молитвы цикад.
Вьются узкие улочки
серой змеёю,
чешуёю булыжника
влажно блестят;
и до неба дотронуться
гордо хотят
купола золотые,
плывя над землёю.
А на Лысой Горе плачет ветер без сна,
вырезая узоры
из лунного света.
И луна, в чем-то бледно-жемчужном одета,
по дороге бредет
безнадёжно одна.
Под шелест книг
Листы старинных книг тихонько шелестят.
А переплёт скрипит и пред туманным взором
там буквы ровно в ряд
шеренгами стоят,
слагаяся в слова движением нескорым.
И смысл неясных фраз является из тьмы,
как вспышки дивных звёзд на бархате небесном,
и буйный свет Луны,
и отзвуки весны,
и вечный шум сосны, и скука в ходе крестном.
Но свет иконных глаз с тоской глядит на мир
и рвётся пополам церковная завеса;
в сиянии порфир
поёт дьячок псалтырь
и ладана дымок окутывает чресла.
Но гаснут над землей священные огни,
и снова в небеса взмывает глас Пророка:
«Или, Или!
Лама савахвани?»*
И кровь вместо слезы вновь катится из ока.
---
*Боже, Боже! Почто ты меня покинул?
Творение
И свершил Бог к седьмому
дню дела Свои...
«Бытие». Глава 2
Был замысел и было воплощенье,
в горячке бился мозг, стучал в виски,
кровь в жилах доходила до кипенья
и глина плавилась под пламенем руки.
И в темноте неясные виденья
плясали, словно тени от костра,
но в этот миг ворвалось озаренье –
между Душой и Разумом искра.
А в мириадах отражений
лился свет
и появилося движенье
дней и лет.
Был замысел и было воплощенье, –
материализация идей,
вселенной пульса ровное биенье
уравновесило пылание страстей
и пламя ткало мира покрывало,
срывая с плеч накидку темноты,
и всё, чего смертельно не хватало,
вдруг появилось в ликах Красоты.
Но множились, мерцая,
отраженья,
вплетаясь в лики Майи
и круженье.
Был замысел и было воплощенье,
и вспышки света раскололи тьму,
тысячелетья длилося мгновенье,
но лишь мгновеньем виделось Ему.
И было рук уверенных движенье,
слиянье воли Мира и Души:
был замысел и было Сотворенье,
зачатое в безвременной тиши.
И в день Седьмой настал
покой,
по сердцу полоснув
тоской...
* * *
Лежит мой путь сквозь мрак
непознанной души
и искры от костра
в ней выжигают знаки;
их не могу прочесть
я в паутине лжи,
и вот бредут в бреду
мечты и зодиаки.
Лежит мой путь вперёд,
а может быть назад
и вверх, и в глубину,
и в смысл да и в бессмыслье,
и слёзы на глазах,
когда вишневый сад
теряет на ветру
сон лепестковых мыслей.
И я бреду, бреду
по выжженной стране
сквозь дым и суету,
сквозь однотонность будней.
Мой Бог, прошу скажи,
назначено что мне?
– Светить, мой друг, светить,
как не было бы трудно.
Я в этот мир пришёл
с вопросом на устах:
о Господи, скажи,
где можно приклониться?
Он мне глядит в глаза
и отступает страх:
– Нигде, ты на Земле
залётная жар-птица.
* * *
Закат плыл фиолетовою дымкой
в агонии минут последних дня;
и ранами Христовыми садня,
летел журавль стокрылой невидимкой.
Взбивая пену мелких облаков,
перемешав и время, и пространство,
одетый в белокрылое убранство,
он плыл туманом безмятежных снов.
В немой молитве судоржно застыв,
деревья ветви голые взметнули
и предзакатным вечным сном заснули,
ничто не позабыв и не простив.
А он летел легко и высоко,
сам превращаясь в звёздное сиянье;
и это было полное слиянье
мечты и яви белых облаков.
И виделась Судьба нам триединой
в закате догорающего дня;
последний луч, сверкающий и длинный,
а на конце – давящая петля.
В тумане
Кто ты, Дева из тумана –
вихри чёрные волос,
в платье, вытканном обманом,
словно кровью, что из раны
капает весной с берёз.
Кто ласкает твои пальцы,
припадая к ним слегка?
И несутся облака
в клочьях пены на боках,
и белеет небосвод,
как холст на пяльцах.
Кто ты, Дева из тумана –
родники печальных глаз?
С гибкостью звериной стана,
кожей, пахнущей шафраном,
проплываешь мимо нас.
Вновь мелькают чьи-то тени,
не касаясь и маня,
и густой туман кляня,
тихо падаем с коня
и надеемся
обнять твои колени.
Кто ты, Дева из тумана –
Вихри черные волос?
С кожею влекуще пьяной,
без малейшего изъяна,
белой, как кора берёз.
Подойдёшь ты тихой тенью,
наполняя нас тоской,
и недрогнувшей рукой, –
«Со Святыми упокой» –
как детей
прижмёшь к своим коленям.
Память
Когда вдруг повстречаются глаза,
рука к руке – о, нет – не прикоснётся,
лишь что-то лёгкое меж нами пронесётся
и по щеке покатится слеза.
В каком миру, когда встречались мы,
где были близки, дружны иль враждебны?
Делили у костра кусочек хлебный
иль просто пожалели грошик медный,
забыв: «Не зарекайся от сумы».
А может быть, в объятьях жаркой страсти
мы задыхались, наслаждаясь счастьем.
Когда вдруг повстречаются глаза,
начнут всплывать перед тобой виденья
в причудливых извивах, как коренья
и неотступные, как майская гроза.
Неуловимым запахом духов
иль опьяненьем древних благовоний
тебя пронзит в пылу лихой погони,
в душе Священный колокол зазвонит
и сразу стихнет дробный звон подков.
А конь твой побредёт без принужденья,
оставив радости, желанья и мученья.
Когда вдруг повстречаются глаза
среди толпы, бушующей над бездной
и станет всё предельно бесполезным,
сто будет против и один лишь – за...
И вот тогда из глубины веков
в душе искринка памяти проснётся,
перед глазами Вечность пронесётся,
рука руки нечаянно коснётся,
душа освободиться от оков.
И осенит вдруг в этот миг прозренье,
что ты вне власти Смерти и Рожденья.
…о Пророке
И крест свой бережно нести
нам завещание оставил,
сказав последнее «прости»,
хотел Он в небо вознестись,
но возвратился. Против правил.
Кричал Он: «Не убий, а то
найду и под землёй достану!»
Змееплетущимся хлыстом
вода шипела под мостом
и ветер рвал его сутану.
Ревел звероподобный век
в крови по горло, даже выше.
И плакал Богочеловек,
прервав на миг свободный бег,
сквозь рёв тот музыку услышав.
И позабыв страданье тел,
стряхнув с сандалий клубы пыли,
он тихо-тихо прохрипел:
«Не поступай, как не хотел,
чтобы с тобою поступили...»
И крест свой бережно нести
нам завещание оставил.
Сказав последнее «прости»,
хотел Он в небо вознестись,
но возвратился. Против правил.
Рисунок
Контраст белых стен и безоблачной сини.
Глаза отвести невозможно от линий.
И Солнце на стенах горит отраженьем,
сплетая въедино покой и движенье
и маревом воздух плывет в томной лени,
ломая и морща крутые ступени.
Но бьются на части оконные стекла,
слагаясь осколками в драмы Софокла,
в себе отражая и судьбы, и лики,
и дрожь вееров, и кинжалы, и пики.
И тихо скользят, протекая сквозь пальцы,
узор вышивающих нитью на пяльцах.
Глубокие тени ресниц на ланитах
скрывают в глазах, что еще не забыто,
и локон в руке змейкой тонкою вьется,
как будто волнуясь, струится и рвётся.
Плывёт тишина в ярком свете агоний
и нежится в мягкой прохладной ладони.
Ни о чём
Листья,
летящие в выси,
тихо
поют под Луной.
Звёздною
пылью повисли
чьи-то
неспешные мысли,
бродят
ночною тропой.
Руки
плетутся в движеньях,
пальцы
бегут по ладам.
В мягких
извивах кореньев
льётся
нездешнее пенье,
словно
скользит по годам.
Сколько
осколков мелодий
в Вечность,
звеня уплыло...
Краски,
забытые вроде,
снова
упорно выводит
чьё-то
шальное перо.
В небе
заметно смятенье,
тучи
плывут над землёй.
Ветви
раскинули тени,
будто
куда-то ступени
манят,
ведут за собой...
Колокольный звон
Печальный звон колоколов
в закате, лишь возникнув, тает,
туманом белым проплывает
поверх опущенных голов,
слегка дрожит и исчезает.
Мерцают свечек огоньки
и лики будто оживают,
глаза, что души нам пронзают,
горят во тьме, как угольки –
то вспыхнут враз, то затухают.
А небо светится едва
и тихо-тихо умирает.
В тоске кузнечик причитает,
но не понять его слова.
И выпь безудержно рыдает.
И мягкий ветер на бегу
взрывает шум листвы осины,
такой тревожный и красивый,
как колокольчик на лугу;
он прочит зимнюю пургу.
Печальный звон колоколов
звучит, как уходящих души.
Он, вроде, никому не нужен,
но так велик его улов.
Прощальный звон колоколов.
* * *
Не бойся, друг мой, умереть.
ведь всё равно, Она придёт
и грянет труб зелёных медь,
и мы отправимся в полёт.
В последний путь последний раз,
последний взгляд печальных глаз,
последний смех, последний крик,
последний вздох, последний миг.
И чьих-то слёз тепло и боль –
щемящая на ранах соль,
и лиц знакомых белизна,
и гор бесстрастные глаза.
Под нами Мир, над нами Свет,
и ни часов, ни дней, ни лет,
ни гроз, ни снега, ни дождей,
а главное – там нет людей...
Не бойся, друг мой, умереть –
ведь всё равно Она придёт,
и задрожит земная твердь,
свершая времени отсчёт.
И Мир пребудет без тебя,
не ощутивши твой уход,
и ночь придёт на смену дня,
а мы отправимся в полёт.
© Юрий Топунов, 1994 – 2012.
© 45-я параллель, 2012.