Красный закат
Красный закат. Он погоду к утру переменит,
В пламени алом купают бока облака.
Скоро их ночь в антрацитную пыль перемелет.
Ну а пока ослепительна красок река.
Светлое быстро темнеет в сгустившемся зареве,
Тёмное тонет в потоке багровых гримас.
Красное с чёрным всю скатерть небесную залили ‒
Словно хмельные гусары запели цыганский романс.
Хлюпнула громко под коркой ледовой водица,
Кто-то за дачным штакетником в лужу залез.
Вот промелькнула вдали одинокая птица,
Тёмная точка на светлом остатке небес.
Снова в Россию приходит эпоха загадок.
Время над ними тебе поразмыслить, поэт.
Красных за век повидал ты немало закатов,
Что же за ветер подарит нам завтра рассвет?
* * *
В деревянном старом доме
Мы ночуем на соломе,
В этом доме домовые
До утра в сенях стучат.
Что-то очень дорогое
И родное сердце ловит
Друг у друга в потонувших
В чёрном омуте очах.
Не спугнуть бы только словом,
Даже вздохом, даже думой
Из глубин души поднявшееся
Чистое тепло.
Много лет назад за Волгой
Или, может быть, под Тулой
Пролилось оно на сердце
И на дно его легло.
Мы его похоронили,
Нам казалось, и надолго
Заросло оно рубцами,
Да, видать, не до конца.
И теперь опять под Тулой
Или, может быть, за Волгой
Всколыхнула души память,
Растревожила сердца.
Нам бы утром да при солнце
Улыбнуться бы друг другу
И запомнить, и запомнить
Полуночные глаза.
До свидания, деревня,
До свиданья пятый угол,
Там, где теплится лампада
И темнеют образа.
Патмос на Катуни
Мы шли по лесу, осенью зажжённому,
мы подошли к висячему мосту,
и замерли на нём заворожённо,
робея наступить на красоту.
Река, замедлив бег и даже пятясь,
чертила бирюзовый серпантин.
В нём плыл подобьем струга чудный Патмос*‒
как светлый вестник и такой один.
На струге этом службу нёс Макарий,
он завещал Алтаю Новый Свет…
В Катуни блики светлые мелькали,
как явленного будущего след.
Пылали всюду лиственницы жарко,
сбивая с кедров царственную спесь.
Владыка Хронос, ревностный служака
всех перемен,
как будто замер здесь.
Когда-то обещало Откровенье, ‒
земную и небесную войну, ‒
она же здесь закатом багровела,
преображалась в мир и в тишину.
___
* Небольшой остров на реке Катунь в Горном Алтае, названный в честь греческого острова Патмос, где согласно христианскому преданию последние годы жил и писал своё «Откровенье» апостол Иоанн. На острове, освящённом в 1855 году, был построен храм и его посещал митрополит Московский и Коломенский Макарий, «апостол Алтая». В 1920-е годы храм был уничтожен, а в 2000 году построен заново как храм апостола Иоанна Богослова.
* * *
В голове у меня
Среди жёлто-зелёных сосёнок
Протекает ручей,
Он ленив, словно пленная рысь.
Но ведь где-то бежит
По холодным камням, как бесёнок,
И сверкает на солнце
Весёлыми пятками брызг.
Это память меня
Возвращает на горные тропы.
…По компьютерным клавишам
Пленными пальцами бью,
Всё пытаюсь вдохнуть
В чёрно-белые строгие строфы
Синь алтайских вершин
И сердечную нежность свою.
Состязаться с природой ‒
Привычное дело поэта
И, конечно, проигрывать
Спор в безнадежной борьбе.
О, ручьи!
О, Катунь!
О, Белуха!
Полцарства за это!
Но вторые полцарства
Оставлю стихам и себе.
2004
Телецкое озеро
Есть в наших играх ещё не открытые козыри,
Есть на земле не затоптанные родники,
Есть среди гор сохранённое Господом озеро ‒
Светлый кристалл в тёмно-синей оправе тайги.
Гонят волну плавники белокрылого катера,
Гонит с волны восходящее солнце туман,
Гонит Алтай все печали мои перекатные
От Артыбаша до дальней реки Чулышман.
Золото лиственниц на берегах осыпается,
Золото солнца бликует на тёмной воде,
Золото радости в сердце моём просыпается.
Как не поверить спасенью души в красоте!
Пусть эта радость пребудет на сердце в сохранности,
Пусть это озеро смоет печали мои,
Пусть эти горы меня возвратят к первозданности,
К светлым истокам забытой Господней любви.
* * *
Ты вынырнул на свет порой морозной
не из утробы материнской, нет ‒
ты опустился вниз из пыли звёздной,
с гнездовий самой светлой из планет.
Из золотых берёзовых пастелей,
из пушкинских благословенных строк.
Но также ты возник из тьмы расстрельной
тридцатых, это тоже твой исток.
Сегодня он расписан по неделям ‒
Твой марш-бросок последний на покой,
Счёт потеряв надеждам и потерям,
надеюсь, ты не столь самонадеян,
чтобы сказать, а кто же ты такой.
Птица
На алтайской горе Филарет
В соснах прячется птица-поэт.
Спой мне, певчая горная птица,
О мечте, что должна воплотиться,
О сверкающем в синем эфире
Нам завещанном предками мире,
Где не будет вражды и тревог,
Спой мне, вещая птица вьюрок.
Спой о чудных закатных разливах,
Спой о звёздах больших, точно сливы,
Спой о нежности и чистоте,
Об отшельниках новых в Мульте,
О тебе подпевающих немо
Белых водах святого Аккема,
Где однажды до Божьего гнева
Окрестили Адама и Еву.
Спой мне, птица, и душу встряхни
В наши песню забывшие дни.
2007
Звезда
Над Белухой вспыхнула звезда,
Что-то шепчет горным склонам глухо.
Что же ты услышала, Белуха,
Что нас ждет, надежда иль беда?
Над Белухой вспыхнула звезда,
Ловят свет алтайские озёра,
Что-то здесь случится очень скоро,
Но тиха озёрная вода.
Над Белухой вспыхнула звезда,
Мир подлунный в ожиданье замер,
Смотрят вверх тревожными глазами
Ледники, селенья, города.
Над Белухой вспыхнула звезда.
Сердце, ты одно звезду услышишь,
Мужеством и радостью утишишь
Пламена Последнего Суда.
Над Белухой вспыхнула звезда.
1982
Aз есмь!
Когда облечься письменною плотью
Пришёл душе славянской звёздный час,
Ту плоть Кирилл и брат его Мефодий
Определили первой буквой ‒
Аз.
«Аз есмь» ‒ мой предок тонкой вывел кистью
Слова Творца, те самые, что Он
Вписал нам в сердце, как венец всех истин,
Как главный над законами Закон.
Летели годы, дни, Россия крепла
На радость Богу ‒ сатане на страх,
То поднимаясь фениксом из пепла,
То падая опять почти во прах.
Когда же чужеземная зараза
Вползла незримо в русские сердца,
Мы отделили наше «я» от Аза
И первым поместили от конца.
Сегодня мир охвачен общим тленьем.
Но мы всему, что утеряло честь,
С российским нескончаемым терпеньем
Ответствуем уверенно:
‒ Аз есмь!
Жива души уступчивая сила,
Жива в душе торжественная песнь,
Жива Земля, пока жива Россия.
Аз есмь!
1982
* * *
Клок сена ‒
Зов пахучий лета ‒
Упал на синий санный след.
Примета памятная эта
Во мне живёт уж много лет.
Да пара синих тонких лент
На весь великий белый свет
В душе струится много лет,
Хотя чего там только нет.
Итак, чадящий сорок первый
На искорёженной земле,
И снег,
Торжественный,
Безмерный,
За Волгой в маленьком селе.
Трусит седой Серко в тумане,
Качает длинной головой.
И пахнут, о, как пахнут сани
Блаженной летней муравой!
А в небе синий столб висящий,
Не дым войны ‒
Но дым кизячный.
Да деревенская труба,
И снег, и сено с санным следом ‒
Как вековечная борьба
И неизменная победа.
Вечер
Он пока ещё дивно красив,
Весь светящийся и величавый.
Но уже из болотных низин
Выползают туманы-удавы.
И шуршат в камышовой тиши,
И ленивыми кольцами вьются.
И утиная стая спешит
Опуститься в озёрное блюдце.
Он встречает доверчивых птиц
Канонадой дуплетов бездушных.
После в дымке озёрной коптит
Бездыханные, влажные тушки.
Уходящему солнцу вдогон
Золотит по краям облака он,
Попивая лиловый кагор
Из хрустальных закатных бокалов.
Он волшебник, но что за резон
В его сполохах чудных и кратких?
Скоро спрячутся за горизонт
Все его мимолётные краски.
Что он может ещё обещать
Уцелевшим от выстрелов уткам?
Бесконечную жажду прощать
В этом мире обманном и жутком?
Или веру великую, что
Непреклонны свободные ветры,
Что за тёмным флажком на флагшток
Непременно поднимется светлый.
Октябрьский этюд
Перелётная, серая стая
На речной опускается плёс.
Трудно уткам, и речка устала
От небесных наскучивших слёз.
Речке снятся белые планеры
Облаков высоко над ней.
Много раз её осень ранила
Обещаньями светлых дней.
Много раз приносили ветры
Письма солнечные, но пока
Лес, как птица, нахохлил ветви,
И застыли на них облака.
Золотое озеро
Это озеро с давних времён
Нарекли золотым.
Смуглолицый пришелец
Склонился однажды над ним.
Не увидел ни синего неба,
Ни сосен, ни гор ‒ ничего.
Затуманенный взгляд
Опрокинул в себя самого.
‒ О, великие боги, ‒ вскричал он, ‒
Да буду во веки могуч!
И ударил огонь
Из внезапно нахлынувших туч,
Раскололась гора,
Поднялись водяные валы,
И к ногам чужестранца
Скатился обломок скалы.
Серый войлок ущелий
До времени тайны хранит,
Зазвенело зубило
О посланный небом гранит.
Волны бились в закаты,
И месяц по зыби скакал,
Дни и ночи в скале
Чужестранец себя высекал.
И заметило солнце
Труды над пустынной водой,
И скала-истукан
Засверкала, вдруг став золотой.
Потекли богомольцы
В безлюдные эти места
Замереть у червонных ступеней,
Приложив к ним сухие уста.
О, Причина Причин!
Как познать мне твой огненный зов?
Утомилась душа чужеземца
От долгих трудов,
И когда она, тело покинув, в иные
Миры отошла,
Златоликая статуя
Вздрогнула и ожила.
Стали внятны ей шёпот травы
И знаменья подземных Владык,
И небесных светил
Терпеливый и грозный язык,
И желанья паломников,
Долу клонящих бледные лбы.
Только не было сил
Отвечать на мольбы.
Как сказать этим смертным,
Простёршимся в прахе у ног,
Что открыты им всюду
Безмерные свитки дорог,
Что великое счастье богов ‒
Обрести эту слабую плоть.
И вскричал истукан:
‒ О, господь!
…Пахнет гарью,
И месяц серебряной лодкой
Плывет по волне,
Смытый каменным ливнем
Покоится идол на дне.
А бездонное небо над ним
Приглашает опять
Чело-вечную тайну понять.
Капли дождя
Дождь вторые сутки моросит,
по горам туман мохнатый бродит.
На Алтае скука не грозит
даже при неласковой погоде.
Слишком ярки здешние цветы
и нежны касания пространства
Я – в горах, далёко где-то ты,
мыслями лишь можем прикасаться.
Спрятавшись в палатке голубой,
слушаю, как бьют по тенту капли,
объясниться пробую с тобой
через тучки серенький кораблик,
Шлю с ним, как почтовые листки,
капли влаги на окно и в руки ‒
письмена весёлые тоски
о тебе, о нас и о разлуке…
Дождь вторые сутки моросит,
и внутри палатка запотела.
Скука, повторяю, не грозит,
светлая печаль ‒ другое дело…
1997
Корни
И дух, и дых ‒
Родня по корню.
Душа, дыша, трепещет в нас,
Переболев, как в детстве корью,
Игрою слов, нарядом фраз.
И потому, чем дали мглистей,
Чем ближе осень, тем верней
Сквозь шорохи опавших листьев
Мы ловим шёпоты корней.
* * *
В памяти застрял светло и немо
Ласковый осколок тишины ‒
Синее саратовское небо
Самых первых месяцев войны.
Есть ещё там зарева полночные,
Огненные прочерки наверх
И барак соседский развороченный,
Точно в клочья порванный конверт.
Паровозный дым густой и чёрный,
Долгий путь,
налёты,
крики,
рвы.
А за Волгой вылетают пчёлы
Не из туч,
Из листьев, из травы.
Тихие цветочные пожары,
Жаркой дымкой сломанная даль…
Ничего прекраснее, пожалуй,
Никогда на свете не видал.
Что ещё?
Покос июньский помню,
Дальних молний частые броски.
Почтальон привозит прямо в поле
Призывные серые листки.
Медленно уходят полудети
В полутьму
с медовой полосы.
Тишина.
Над нами солнце светит,
А над ними ‒ сполохи грозы.
Небом этим, степью,
удивленьем,
Красотой,
упавшей в сердце мне,
Я обязан маленькой деревне,
А выходит ‒
и большой войне.
С ними в грудь мою вошла Россия
Бабушкиной сказкой наяву
И косой тяжёлой,
Что косила
Только что подросшую траву.
Серебряный век
Я без улыбки не могу, не скрою,
читать стихи поэтов той поры,
когда была поэзия игрою,
ещё не знавшей истинной игры.
Их ранил тусклый свет аптеки рядом
или беззубый царский манифест…
Не тронутые настоящим адом,
они не знали, что такое крест,
когда за слово ставили под пули
или гноили в дальних лагерях…
Иные из поэтов тех уснули,
младенческие песенки творя.
Но были и такие, что споткнувшись
о новых истин каменный порог,
сумели победить себя и ужас,
понять, каким порой бывает Бог.
Отбросив ненадёжную манерность,
«впав, словно в ересь»,
в чудо простоты,
они несли к ногам России верность,
живые ‒
не бумажные цветы.
Так «будь же ты вовек благословенна»
судьба страны, сумевшей превратить
гонимый дух серебряного века
в алмазную сверкающую нить.
* * *
В молодые дни торопишь жадно
наслаждений резвого коня.
А под старость, путник безлошадный,
только руки греешь у огня.
Ничего они не удержали.
Потому в свой предзакатный час
повторяешь древние печали,
сказанные многими до нас.
Срок приходит – всё уходит в зиму,
словно флоксы в прошлогодний тлен.
Остаётся лишь невыразимость
Божества в потоке перемен.
Как оно вселилось, это чудо,
в женщину, в цветок, в сиянье глаз?
И куда уходит из сосуда,
где свеча прекрасная зажглась?
Не дано нам ни поймать жар-птицу,
ни понять. И сколько ни грусти,
всё, чем вдох успеет насладиться,
с выдохом на волю отпусти.
Исподволь, свободно и случайно
в небесах кочуют облака,
а из сердца в сердце эта тайна –
женщины, поэзии, цветка.
© Юрий Ключников, 1982‒2018.
© 45 параллель, 2019.