Юрий Брагинский

Юрий Брагинский

Все стихи Юрия Брагинского

Вечер в деревне

 

«Узрю ли истину?»... Да наплевать, пожалуй.

Трескучих слов, ей-богу, через край.

Селяне, нивы, обретенный рай,

Народность, корни... Что-то убежало

Там, на плите... Вонища... В печке глухо

Гудит, скворчит. Хозяюшка-старуха

Храпит, да так, что падает стена.

И хрен бы с ней... Пойду, возьму вина,

Тихонько сяду, света не включая,

На грязной кухне, отыщу плечами

Косяк занозистый – поганый, да упор,

Приму с горлА, и стану слушать тупо,

Как на плите для завтрашнего супа,

Побулькивая, варится топор.

 

Ларёк

 

Ты мне снова напомнил...

Унылый, расхлябанный вечер.

Карл Маркс,

Словно ангел-хранитель, глядит со стены.

Репродуктор.

Обрывки какой-то бессмысленной речи.

Состоянье души.

Нет, скорей, состоянье вины.

Состоянье войны.

Нет, скорей, состоянье измены...

 

Под слепым фонарем,

В окруженьи бесплотных калек,

Пьяный дворник

Угрюмо сдувает вонючую пену

У пивного ларька,

В черноватый затоптанный снег.

 

Наплевать и забыть!

Я давно отвалил к антиподам,

Поднабрался ума

И оброс барахлишком слегка...

Как плохое кино

Образца сумасшедшего года.

Как следы.

Как плевки.

На снегу, у пивного ларька.

 

 

О жабрах и фибрах

 

Расползаются по-крабьи

Фри техасского калибра.

Отсыхают на безбабьи

То ли жабры, то ли фибры.

Был бы выбор, я бы выбрал,

Но кругом такие швабры,

Но кругом такие выдры,

Что под корень сохнут жабры.

Я бы выбрал, я ведь добрый,

Но кругом сплошные гидры,

Но кругом сплошные кобры,

Поневоле сохнут фибры!

Пусть веду себя не мудро,

Но кругом одни макабры,

Но кругом одни лахудры –

Отсыхают к черту жабры!

Не опишут эти морды

Ни хореи, ни верлибры.

Я бы выбрал, я не гордый,

Но, ей-Богу, сохнут фибры!

Очевидно, скоро вымру.

Я бы выбрал, я ведь храбрый,

Но кругом такие мымры –

Отсыхают на фиг жабры!

Хоть проставь ведро виагры,

Не к добру такие игры –

Навсегда отсохнут жабры,

Навсегда отсохнут фибры!

 

 

Окно

 

Зашторь окно. Светает во дворе,

А сердце отчего-то не на месте.

Видавший виды, бодренький скворец

Вопит, всю душу вкладывая в песню.

Звенит трамвай. Недобрая весна

Дождём изрешетила тротуары.

Дедуля предъявляет ордена

У пункта по приёму стеклотары.

«Свободен, дед!» Прогнали. Отошёл.

Зашторь окно. Белеет подоконник.

Нам, в общем-то, тепло и хорошо,

А вот на сердце как-то неспокойно.

Что? Тротуар, дырявый от дождя?

Скворец? Дедуля? Да, немного странно...

Давай, монетку бросим, уходя,

Куда-нибудь, ну хоть на дно стакана.

Зашторь окно. А было ли окно?

Не знаю. Просто было ощущенье

Дождя. И, как в замедленном кино,

Монетка, долго падая на дно

Стакана, обещала возвращенье.

 


Поэтическая викторина

Опыт натурализма

 

Сентябрь. Колхоз. Чернеющие нивы.

VEF. Опера. Окурки и бардак.

Зашел Васильич. Попросил на пиво.

Я с Тоськой устанавливал контакт.

Смеркалось. Стая птиц тянулась к югу.

Хотелось жрать. Конкретно – колбасы.

Васильич что-то мямлил про услугу.

Пищала «Тоска». Подвывали псы.

Дождь. Радиатор – два конца в розетку.

Васильич был похмелен и соплив.

Ныл баритон. Скрипела табуретка.

Вернулась Тоська. Видимо, отлив.

Васильич занял трёху. На лекарство.

И отвалил. Сослался на дела.

VEF дребезжал про верность и коварство.

Давали «Тоску». Тоська не дала.

 

Пейзаж

 

Несвежая, похмельная заря

Натужно поднимается над лесом

Копчёных труб. И выкидыш прогресса –

Весёлый бомж из бывших мэнээсов –

Мурлыкая мотивчик заводной,

Употребляет с горлышка «Тройной»,

Занюхивая корочкой диплома,

Определив, как функцию объёма,

Давление на стенки пузыря.

 

Приглашение

 

Глухомань, но тепло. Для моих отмороженных рук,

Для артритных суставов не выдумать климата лучше.

(Занесла же нелегкая!) Если представится случай,

Приезжай погостить. Помнишь, «птицы тянулись на юг...»?

Это к нам. Здесь тепло.

 

Здесь у каждого в доме барбос

Или кот, не облезлый – раскормленный, гладкий, холёный.

«Потерялся котёнок!!! Награда – три сотни зелёных!!!»

Чем, скажи, не приварок к зарплате?

 

А если всерьёз,

Здесь тепло. Да, конечно, пора бы привыкнуть уже,

Но потеют спина и ладони, и чешется нёбо.

 

Здесь не строят домов выше двух или трёх этажей –

При избытке земли никому не нужны небоскрёбы.

 

В воскресенье с утра прихожанки идут из церквей,

Демонстрируя гордо брильянты, причёски и попы –

Все изрядных размеров. Скажу, положившись на опыт:

Если дама стройна, значит дама заморских кровей.

 

Ладно, чья бы корова... И сам ведь не кожа да кости,

И животик, и зад, а причёска – прости и прощай.

Экий, знаешь ли, Надсон, отправленный кем-то «на Ща»,

И осевший, оплывший, увязший в делах и в вещах.

 

Здесь тепло, и ... Послушай, ты всё же приехал бы в гости?

 

Римская народная

 

Публий – Бублий – расКорнелий, дрить, Тацит

В термах Юлия стиберил изразцы.

Выковыривал часами,

Ковырял.

Выносил, дрить, под трусами,

Ковылял.

Замели Тацита города отцы

И в анал, дрить, натолкали изразцы.

Понял, Бубля, как, мля, тибрить дефицит?

Наш историк, наш аннальный, дрить, Тацит!

 

Творчество

 

А сотвори-ка опус, старина.

Задай размер и, в поисках сюжета,

Вздохни, скосясь на кончик сигареты,

Присядь к столу, налей бокал вина,

И Муза прилетит к тебе сама.

Ну, приступай: «Хребты озябших крыш

Затянуты морозной паутиной.

Все замерло. Печальная картина.

Из серой тьмы чуть проступил камыш...»

Куда он проступил, ядрёный шиш?!

Исправить, что ли, «крыши» на «в тиши»,

А вместо «тьмы» попробовать «дорогу»?

«В ночной тиши пустыня внемлет Богу,

Звезда... звезде... звездою…» Безнадёга!

Ну что за ересь, «крыши», «камыши»?!

Ступай, проспись. И больше не пиши!

 

 

Хандра

 

I

 

В скрипучих недрах старого дивана,

Запущенный, похмельный и больной,

Я обессилен пыткою двойной –

Бессонницы и скверного романа.

Весь дом пропитан запахом касторки,

Пелёнок, щей... А в переплёт окна

Оскалилась ущербная луна

С неотразимым шармом дынной корки.

 

II

 

Полпути, полдороги... Хроника

Мнимых бед и потерь случайных.

Как похож на уродца-слоника

Этот старый, нелепый чайник.

И, нелепый, как чайник старый,

В мутноватом зеркале некий

Длинноносый субъект усталый

Близоруко прищурил веки.

 

III

 

Тёплый вечер, блестящий песок, прибой, а перед

Полоской прибоя осока, шелестящая тихо и чисто.

Черно-белый кулик присаживается на пустынный берег

С манерностью пожилого, избежавшего тюрьмы афериста.

Небо темнеет, накрывая море опрокинутой чашей.

Кулик не спеша подбирает рыбную мелочь на ужин.

Закат неизбежен, но совершенно не страшен,

Так как восход уже давно никому не нужен.