Наказ
Ты живи, шептала мама,
только Бога не гневи:
будут раны, будут шрамы,
душу лишь не изорви,
а порвётся – не прохлопай,
наживую наметай,
если надо – так заштопай,
вновь порвётся – снова штопай,
зашивай, сынок, да штопай,
да латай…
Проси, но...
Проси у Бога всё, что хочешь,
и принимай всё то, что даст:
и росчерк пулемётных строчек,
и артналётов трубный глас,
и гром салютов, блеск оркестров,
несущих яростную медь –
всё то, что в жизни неуместно,
но что положено иметь…
Я зачем?
Я зачем? – не вопрос,
просто поиск пути…
Даже если неловко Господь пошутил –
я упал, как зерно, и пророс. И пророс
среди этих полей, среди этих берёз,
среди рек и лесов,
среди горных хребтов,
среди тех, кто всё это менять не готов
на приманки других часовых поясов
и призывные зовы чужих адресов.
Я зачем? – не вопрос,
в нём заложен ответ,
он в родном языке многократно воспет,
и омыт он потоками горестных слёз –
и его и понять, и принять я дорос:
я затем, чтобы быть
вместе с этой землёй,
быть и пахарем ей и надёжной бронёй,
чтобы просто любить её. Просто любить.
Чтобы просто – любить.
Я приду к роднику
Я приду к роднику –
заглянуть в небеса,
я склонюсь перед их глубиною.
Может, жизни осталось
всего полчаса –
так умоюсь прозрачной водою.
И прольётся на душу
огонь ледяной,
и омоет её,
и омоет –
не простой,
не простой,
а небесной водой,
родниковой
живою водою.
Ты погоди меня читать...
Ты погоди меня читать,
покуда длится немота
моя над пропастью листа:
всё, что мной сказано – неполно.
Не подгоняй, не торопи:
я – заблудившийся в степи,
и небо звёздами рябит,
стекая в полночь.
И не подсказывай слова:
я в них не нахожу сродства,
я даже слышу их едва,
они – сторонкою прохожи.
Ты не сердись, не негодуй:
сейчас дождусь свою звезду
и в лист, как в пропасть, упаду…
Прочти, как сможешь.
Совсем не остальное...
Как жить спешил – скорее да скорее, не опоздать – неважно, хоть к чему!
Когда-то неизбежно постарею, а стало бы пока – давай, штормуй,
седлай волну, захлёбывайся пеной, на скальный берег залетай с волной,
на школьной выбегая перемене, ищи скорее, где твой вороной,
где твой голландец парусный летучий, где твой носитель-уноситель ввысь
из всех покоев и благополучий – живи скорее, не остановись!
А оказалось, за твоей спиною, пока стремглав ты мимо пролетал,
осталось – нет, совсем не остальное, как думалось тогда, не пустота,
не то, что не заслуживало взгляда, не ворох бесполезных мелочей:
цветение задумчивого сада, лыжня в лесу, и речка, и ручей,
девчонка в платье свадебного кроя – лишь о тебе там слыхом не слыхать…
И многое там,
многое другое,
чего ты не заметил впопыхах...
молока хочется
одинокий старик кутается в облака
он бы выпил сейчас горячего молока
съел бы ватрушку горбушку хлеба
но век за веком идут века
и слышна только песня сверчка
одиночества полное небо
коротает свой век вслушивается в ничто
в никуда бездонное вглядываясь молчком
хочет хоть чьё-то услышать слово
и выпить хоть глоток полглотка
молока молока молока
молока горячего такого
Осенний сон
Лист, летящий наугад
в многоцветный листопад,
невесом я и несом
в золотой осенний сон.
И летят за мной вдогон
листья – каждый золочён,
краски осени горят
на исходе сентября.
Наш полёт – недолог он,
и волшебный этот сон
будет краток, как печаль,
уносящая нас в даль…
Сколько песен сложу...
Сколько песен сложу, столько песен спою,
песни в люди, как дети, уходят.
Всё, что есть на душе, ничего не таю,
даже то, что уже на исходе.
Пусть летят мои песни и в небе звенят –
с песней небо становится выше.
Хорошо, если кто-то услышит меня
и слова для себя перепишет…
Дождь идёт
Запрокинуты лица –
дождь идёт, дождь идёт…
Будет длиться и длиться,
может, жизнь напролёт
это чувство полёта
сквозь поток дождевой,
эта долгая нота
высоты неземной…
Бывали люди и получше
Бывали люди и получше,
и тем, кто лучше – несть числа,
но и меня на крайний случай
страна не к худшим отнесла,
и кое-что мне доверяла,
что делал я не кое-как:
ходил полями за оралом,
бежал на острие атак…
Я не скажу, что денег нажил
и славою вошёл в молву,
я, может, денег этих даже
и славы ввек не наживу.
Но всё же: был на что-то гожий,
как на миру, так и в дому –
и был стране своей надёжей,
быть может, ровно потому…
Каравелла
В этот город, далёкий от моря,
каравеллу мою занесло.
Светофоры вовсю светофорят –
уж такое у них ремесло.
Я схожу со своей каравеллы
на асфальтный щербатый причал:
все при деле, а я – на пределе,
за которым придётся молчать,
за которым останется чахнуть,
забывая былые шторма
и свои капитанские вахты,
и в просиженном кресле дремать.
И уж точно совсем не по делу,
изводя за тетрадью тетрадь,
не забытую мной каравеллу
рисовать,
рисовать,
рисовать…
будто
у меня было пальто на вырост
какой же потом я большой вырос
и тому пальто
я теперь никто
я потом менял куртку за курткой
будто сбрасывал шкурку за шкуркой
будто я линял
будто я змея
но я помню то пальто на вырост
как будто во мне какой-то вирус
будто то пальто
какой-то симптом
Песочные часы
Маловато песка, маловато…
Утекает, ложится на дно,
где и горбится горкой покатой
без таблички пока именной,
на которой указаны даты
от и до, между ними тире.
Утекает песок желтоватый,
как туманы на летней заре…
Совместен
Дышишь в неба синеву,
в облака, что в ней плывут,
отражаются в реке –
и горит на языке,
и горчит смолой еловой
мной несказанное слово.
Но стою, молчу светло,
словно чудо снизошло
с запредельной высоты –
и не страшно немоты.
И целую тельный крестик,
счастлив, что всему совместен…
Поживу
Ветер колышет густую траву,
солнце бликует на глади реки,
а к берегам притулились мостки.
Жил, как умел…
И ещё поживу.
Буду глядеть из травы в синеву
и провожать в никуда облака,
слушать, что тихо бормочет река.
Жил, как умел –
и ещё поживу…
© Юрий Беридзе, 2020.
© 45 параллель, 2021.