Все стихи Юрия Бердана
Блудный сын
Вернулся я. Спешил, как в Божий храм.
Во мне мой город ныл по вечерам
И столько лет под утро детство снилось!
Мотался я по джунглям и горам,
Монмартрам, Брайтон Бичам, северам,
А здесь – ну, ни хрена не изменилось!
За стенкой бьёт супругу тот же жлоб,
Дала на опохмелку, стерва, чтоб…
На рынке беспредел кавказских кланов,
Удобство во дворе на восемь жоп
И мочеиспускательных каналов.
Я женщин не знаток, но не профан –
Глазам не верю: Зойка, это ты ли?!
Зачем же я всю жизнь шерше ля фам
С размером бюста минимум четыре?
Зачем же я по миру так давно
Мотаюсь, словно в проруби говно,
Как полтанкиста в обгоревшем танке…
Зачем сказал «люблю» американке?
И мне «O, yes!» ответило оно.
Уж лучше бы глядел на двор в окно,
И по субботам с другом на полянке
Пил пиво из пятилитровой банки
И трахал бы подругу Зойку, но
Бил крайне редко, разве что по пьянке,
И целовали б смачно, как в кино,
Меня в подъезде шустрые пацанки.
Но всем на эти тонкости начхать,
Как мне на геометрию Евклида,
Как Господу на факт, что Сталин – гнида,
Как всем на то, что – в бога-душу-мать! –
К ядрёной фене тает Антарктида.
Я снова здесь. Приехал подыхать
От канцера, депрессии и СПИДа.
Божий глас
Вот если вру, чтоб мне сгореть на месте!
Семнадцать лет назад, купив кольцо невесте
(Объект, признаться, был не первый сорт,
Зато две виллы, яхта, и при тесте
Шестёрок и охраны двадцать морд),
Я обратился к богу: «Дело чести!
Я знаю: у тебя полно забот,
Но очень срочно нужно баксов двести
Знакомой девушке Марине на аборт.
Через неделю у меня зарплата.
Конечно, можно взять взаймы у брата,
Но там запой. Хоть вой над ним, хоть пой…
Такой порок! Какой от пьяни прок?
У папы пенсия, а лучший друг игрок,
И в банке нету блата…
Форс, так сказать, мажор – она не виновата.
А ждать нельзя. Ты сам придумал: срок!»
Бог не помог. Бог возмутился сильно:
«Ох, парень, ты живёшь непозитивно…
Ты переспал с супругой Каца в среду,
Вчера с размаху врезал в глаз соседу,
За прошлый год не заплатил налог,
С обсценным словом твой последний блог –
Его читать мне, извини, противно!»
Сказал не вслух, сказал интуитивно:
Не станет же Господь, как говорится, Бог,
Вступать со мной – кто я, кто он! – в беседу
Или, сказать научно, – в диалог.
Ну, в общем, аут, пятый угол, трафик…
Да, был соблазн, но я подумал – нафиг!
Маэстро Сатане моя душонка,
Как олигарху на обед тушёнка.
Она ему от трепета до фибр
Что гею в стриптиз-баре обнажёнка
Или народу хокку и верлибр.
Была бы, скажем, почка иль мошонка –
Для пересадки с этим напряжёнка.
А что душа? Эфир, шуршанье шёлка…
Как папа говорит: не тот калибр.
Короче, быт: любовь-морковь… Рутина.
Не получилось, так не в петлю ж лезть!
Прощай халява, разлюли-малина…
Опять – к восьми родной завод,
По воскресеньям – огород,
И бутерброд из рижских шпрот,
И в торте крем из маргарина…
Какая же на сей момент картина?
Как говорит мой старый папа: жесть!
Красавец сын, метр восемьдесят шесть,
Шестнадцать лет, атлет. Не сын – витрина!
И свет в моём окне – жена Марина.
Да мало ли… Всего не перечесть.
Бог не помог, послал меня, кретина,
И этим спас любовь мою и честь.
Бог, рок, судьба – под каждым словом мина…
Мулла, священник, ксендз и тесть раввина
Сказали мне, что так оно и есть,
И в эти дебри лучше мне не лезть.
Вишни
От закатных запахов дурея,
Говоря неженские слова,
Я рублю вишнёвые деревья...
Не «вишнёвый сад», а только два.
Старые, бесплодные, хромые...
Не рублю, а с хрипом хороню
Звук гитарный, песни хоровые,
Шёпот, смех и прочую херню.
Две бретельки по дороге к раю,
Всплеск реки, истерику сверчка...
Очевидцев рая убираю
По приказу личной ВЧК.
Вот и все! Последний взмах и «оп-ля!» –
На земле стволы. В посёлке мгла.
Так, философ, утираем сопли:
Завтра снова в шесть вставать. Дела.
Я не знаю, случай или – свыше:
Даты, встречи, судьбы, имена...
Что ж зрачками цвета спелой вишни
Смотришь ночь июньская в меня?
* * *
Государству опасны не планы врагов,
А в другие державы утечка мозгов.
Опустеет страна: станет наперечёт
Россиян – тысяч, максимум, двести…
Каждый мозг, он ведь, гад, за границу течёт
С детородным органом вместе.
* * *
Вначале было слово...
Евангелие от Иоанна
Да, слово было вначале...
Никто не запомнил дату,
Но, судя по результату,
Лучше б тогда смолчали.
До свиданья, мечта!
Вот возьму – и напьюсь. И прилягу у стенки.
Нет, не в спальне, а в сквере, у всех на виду.
Или, чёрт побери, захочу – и за деньги
С нехорошею женщиной ночь проведу.
Под гитару резвятся Марии, Хуаны,
По степям бродит вольный, как песня, казах.
Вот возьму, накурюсь-ка я марихуаны
В подворотне, до ангелов белых в глазах.
Только вредно мне пить – враз отброшу копыта.
Лечь у стенки? Я разным бомжам не чета!
Не умею курить… Баба? Боязно СПИДа.
Посижу, погрущу… До свиданья, мечта!
Дом у озера
Ни Торы, ни Корана ни Писания,
Компьютер в коме, значит в мире мир.
Дом, озеро, октябрь, Пенсильвания –
От самого себя семь тысяч миль.
Ни я его, ни он меня не любит.
Кто прав, кто нет, пусть нас рассудит бог.
Камин трещит, по окнам ливень лупит.
Горячий кофе. Сенбернар у ног.
И нужно мне всего чуть-чуть для счастья:
Октябрь, озеро, камин и я – ничей,
Чтоб рядом пёс и дождь не прекращался,
И кофе, черт возьми, погорячей!
* * *
Женщина стоит на берегу…
В озере закат декабрьский тонет,
Над уснувшим лесом птица стонет,
Пёс в восторге носится в снегу.
Дымно-красным светится экран –
Новости: взорвали Боинг ночью.
От меня оставшиеся клочья
Разбросало над десятком стран.
В кухне пахнет чаем и рагу,
Мягкий полумрак прогретых комнат.
Женщина давно меня не помнит.
Никого на снежном берегу...
* * *
За стенкой шумит молодёжь,
С экрана – погодная сводка:
Закончится в пятницу дождь,
Сегодня закончилась водка.
За стенкой поют вразнобой –
Ну, что с неё взять, с молодёжи!
Там каждый второй – голубой…
Закуска закончилась тоже.
Вот мы пели как? В унисон!
И жили негромко и кротко…
Когда-то закончится всё,
Сегодня закончилась водка.
* * *
За то, что голод, мор, война,
Жгли города, не брали пленных,
Пять тысяч лет живёт вина,
Как клещ, в моих библейских генах.
Не я бесправный грустный бог –
Местечко в клочья, комья мата,
Не мой под утро в дверь сапог –
Снег, ров, расстрельная команда…
Не я баржи в Двине топил,
Не ел не пил – кремень-порода,
Стирая в лагерную пыль
Двуличных крыс – врагов народа…
В оконный мрак – «ушли на фронт» –
Глядит июль декабрьски стыло…
Не я шеренги юных рот
На мины гнал. Чего ж мне стыдно?
Не я нажал на кнопку «Пуск»:
Секунда – и Каширка вспыхнет.
Не ждал, когда подлодка Курск
С судьбой смирится и затихнет.
Да разве ж я отдал приказ
Бесстрастно, как на тренировке,
Пустить в ту ночь убойный газ –
Кого жалеть? – в зал на Дубровке…
Пролёт моста летит с опор,
Миг – и метан взорвётся в штольне…
Не я велел палить в упор
Из танков по бесланской школе.
Не гадил, с мразью не дружил,
Не унижал, не предал. Точно!
Там не был, в этот день не жил…
При чём тут я? Что ж мне так тошно?
Сквозь камнепад, вдоль гор гнилья
К истоку путь крут и неровен.
Сто тысяч раз ещё – не я!
Какая разница? Виновен!
* * *
Золотом искрились купола,
Музыка над городом звучала:
Для одних начало означала,
Для других прощанием была.
Выйти в снег. Упасть на землю. Ниц...
Просто так. Кому какое дело!
Вот и эта осень пролетела
Рыжей стаей перелётных птиц.
* * *
Интересная палитра:
Я сказал ему – «пол-литра».
Сморщил он своё чело:
«Ну, пол-литра... А чего?»
Псих – не псих: снаружи глянец…
Впрочем, может, иностранец.
* * *
Какой был день! Безумно голубой...
Скатёрка на поляне. Май, суббота.
Вино, гитара, смех... И мы с тобой
На черно-белом чуть примятом фото.
А я строитель ГЭСов и плотин,
А я рубаха-парень! Свойский в доску!
А я в китайском батнике “made in”
В оранжевую, кажется, полоску.
Под солнцем, среди шелеста осин,
Ни капельки себя не понимая,
Мы щуримся, друг друга обнимая,
Задолго до прихода наших зим,
В конце ошеломительного мая.
А ты смеёшься, и над бровью прядь,
А я – небритый и слегка поддатый...
Ещё не скоро мамам умирать,
Ещё не притвориться не соврать
И нет на обороте слов и даты.
О чем кричу? Про что с собой молчу?
Зачем в себе – расстрельная работа! –
Ежеминутно зарываю что-то
И ставлю поминальную свечу…
На черно-белом чуть примятом фото
Моя весна – лазурь и позолота –
Щекой прижалась к моему плечу…
И ничего другого не хочу.
Камень, ножницы, бумага
Перестук нездешней электрички…
«Всё отлично! – мне он пишет в личке, –
Ни тоски… почти во мне, ни горечи.
Только вот уснуть мешают, сволочи, –
Глушат за стеною бренди до ночи
Две сестрички, две алкоголички.
Пашут санитарками в больничке».
«Муж подвёз сегодня в девять в офис.
Пью-кайфую, колумбийский кофе с
Тёплым, как Мальдивы, круассаном.
Я сегодня с Мэгги и Хасаном
Для программ готовлю методички.
Всё о'кей» – ему пишу я в личке.
Бабье лето над Парижем рыжим,
А в Нью-Джерси лупит дождь по крышам.
Что ж мы всё друг другу пишем, пишем!
По причуде что ли, по привычке?
В мейлы, чаты, мессенджеры, лички.
* * *
Китайский шпион перелез забор,
Из Пентагона украл прибор
Секретный необычайно
С надписью: «Made in China».
Красный день календаря
Ноябрь, седьмое. Скверная погода.
Зашёл сосед. Мы выпили по сто:
– Переворот семнадцатого года.
– Что было бы, не будь...
– Я знаю – что!
У ям расстрельных верность и крамола
Не лягут в ряд от выстрелов в упор...
Не влюбится на съезде комсомола
В ударницу труда мой дед-рабкор.
Не прогреми в ту ночь сигнальный выстрел
Над стылою октябрьскою Невой –
И ей не быть! И не считать, кто выжил
В кромешной невозможной мировой...
Не пишет писарь смертную записку,
Рассвет над Бабьим Яром тих и чист...
Не встретит в Праге юную связистку
Мой папа – лейтенант-артиллерист.
Ни КГБ, ни Сталина, ни путча...
И не случись в России та фигня,
Жизнь на Земле, была б, конечно, лучше.
Одно лишь плохо: не было б меня.
Кульбиты быта
Эту женщину я любил,
И она говорила: «Тоже...»
Мотоцикл, чтоб катать, купил,
Если бил – никогда по роже:
Как никак, любимая всё же!
А однажды пропала вдруг,
Вместе с нею исчёз мой друг.
Если верить случайным слухам,
Улетела на пару с другом,
На рудник за Полярным кругом.
Этой женщины нет уже,
Друг давно мне не друг – забыто!
Мотоцикл сгнил в гараже.
Ночью в кухне сижу. Налито.
Вот такие кульбиты быта.
* * *
«Мой дорогой! Вам следует пойти,
Определив семантику момента,
По неамбивалентному пути...»
Ну да, послал... Но как интеллигентно!
Мой дядя
Блюду себя: диета, баня, спорт
И каждый вечер – апельсина долька…
А дядя мой – совсем наоборот:
Не бережёт здоровье он нисколько.
Ест то, что даже юному во вред,
А пьёт вообще любое, что ни дашь ему,
И спит в неделю раза три с гёрлфренд,
Не просто рядом, а по-настоящему.
Он лысоват и маленького роста,
Живот, морщины… И глаза косят.
Ему в субботу было девяносто,
А мне в июле стукнет пятьдесят.
С меня недавно взял он обещание,
Съев после рюмки с салом бутерброд,
Что я его отмечу в завещании,
А он мою могилку приберёт.
Мужская игра
Усталый костёр осыпался золой.
Мы с другом убитого лося кромсали...
А в озере нервные звезды плясали,
И ночь была ветреной, лунной и злой.
Когда ты забудешься, хищница-ночь!?
Мужская игра. Кровь на пальцах. Охота.
А та, что люблю, обнимает кого-то,
И спит за стеной их трёхлетняя дочь.
И стыла тоска на лосиной губе,
И чёрное мясо над жаром вертелось,
Ах, ночь! Ах, ты стерва! И мести хотелось,
Безжалостной мести хотелось себе!
За то, что мой выстрел не смог мне помочь –
Напрасна хребет раздробившая пуля...
За то, что потешно лопочет «папуля!»
Не мне, засыпая, трёхлетняя дочь.
Все поздно. Все зря... Хоть моли, хоть божись!
Я жив или нет – это ей между прочим...
Ножи о валун мы размашисто точим
И снова терзаем недавнюю жизнь.
Ночь смотрит в окно, глаз – корявый пятак.
Не та ночь – другая.... И хочется мести:
Цикуты, костра и расстрела на месте
За все, что когда-то случилось не так.
* * *
Мы с женой живём неделю
В пятизвёздочном отеле.
Море. Бриз. Голубизна.
Попки, титьки – пляж. Весна.
Пить – залейся. Жрать – от пуза.
Грохот мамбы. Страсти блюза.
СПА. Джакузи. Полотенца.
На два рыла три туземца –
В пояснице перегнуты.
Не улыбки, а салюты.
Маски, пляски, пальмы, ламы.
Рай земной. Теплынь. Багамы.
Снится сон мне в том раю,
Странный, смутный, не в струю.
Не прервать, не превозмочь:
Август. Речка. Берег. Ночь.
Небо – звёздные миры.
Водка. Шпроты. Комары.
Треск костра. Ладонь. Гитара.
В темноту уходит пара.
Свет в зрачках танцует чёртом.
Петли, пуговки, узлы...
На багамском пляже жёлтом
Заедаю виски тортом,
Грею старые мослы.
* * *
Над перевалом первая метель –
В дверном проёме красный всполох платья…
Спаситель мой – в три номера мотель,
Уютный, словно женские объятья.
Чай, курага и дольки пирога,
А что потом – мы богу только скажем…
Ни друга, ни любимой, ни врага.
Сын вырос, дом построен, сад посажен.
Покаялся, долги вернул. Почти…
Нарежу сыр, стакан вином наполню.
Клятв не давал, но всё равно прости
За то, что рук и губ твоих не помню.
Моя тридцатилетняя война
Закончилась во мне позорным миром…
Душа беззвучна, терпок вкус вина,
Изыскан сыр... И пахнет свежим мылом.
Несправедливость
Знают все: в истории планеты
Были знаменитые поэты,
Гордость человечества и честь,
Их на пальцах можно перечесть.
Имена их запечатлены
На табличках и на знаках ярких,
На проспектах и аллеях в парках,
На столбах, на стенках и на арках,
На открытках и почтовых марках,
На штанах и банках ветчины,
Разных видов и величины.
Но одной фамилии там нет:
Нет в названьях речек и планет,
Нет её на въезде, нет на входе
В Черновцах, Нью-Йорке и Ашдоде,
Нет её ни при какой погоде
На столбе, заборе, огороде,
Нет её, вообще, в живой природе,
Ни цветок не назван так, ни глист...
Что обидно: как-никак я, вроде,
Пишущий по самой свежей моде
Стихотворец-концептуалист.
На душе от этого погано,
Но в себя не стрельну из нагана,
Мир в неблагодарности виня…
А на всём вокруг при свете дня
Краской цвета яркого огня
Своё имя напишу пространно,
Чтобы люстра, спинка от дивана,
Кафель в кухне, унитаз и ванна
Назывались именем меня.
Об относительности женской красоты
И надо ж было ляпнуть (вот кретин!):
«Ты, Жанка, фейсом не Шехерезада,
Зато другое у тебя – тротил,
К примеру, форма бедёр. Проще – зада».
Иное дело – Таня... Хороша!
Я чувством к ней, как танком разворочен...
Ещё у Жанки золото – душа
И бес в зрачках. Но это мелочь, впрочем.
Ей звёздным часом был мой комплимент:
«На курсе нет тебя грудастей, Жанка!»
И память сердца – солнечный момент,
Когда под локоть взял кудрявый мент:
«Пройдёмте, интересная гражданка...»
Шумело море, падала листва,
У Жанки жизнь прошла разнообразно...
И было даже в ней однажды два,
Во сне, но – сногсшибательных оргазма!
Амур ни в жисть не экономил стрел,
Под их расстрел шли тьмы и тьмы поклонниц...
Ах, да! Ещё на пляже так смотрел
То ли якут, то ли, вообще, японец!
------------------------------------------
Пришёл с работы. Кошку покормил.
Открыл окно: весенний вечер – диво!
Как здорово устроен этот мир!
Но всё-таки чуть-чуть несправедливо.
Рубиновым браслетом отблестев,
Издох закат. Ещё один – и ладно!
Узоры фар в ночном пространстве стен,
И слепнет память – пятна, пятна, пятна…
Всю жизнь влюблялся я в красивых стерв,
И чем оно закончилось – понятно…
Осень в Бруклине
Да что со мною!? Песня, что ли, спета?
Иль неба не бывало голубей?..
Индейское… короче, бабье лето,
Пасёт на тротуаре голубей,
И, отражаясь в глянце парапета,
Идёт неспешно женщина в сабвей.
Как смирно жил я! В перестрелках не был,
Не падал с круч, не замерзал в лесу,
С похмелья тормозную жидкость не пил,
Не бил прилюдно рожу подлецу...
Зачем же эта прядь мне, – соль и пепел –
Летящая по женскому лицу?!
Зачем октябрь в Бруклине – пожарище?
В лес забреди по снегу на заре,
К ней подойди, на ночь без сна пожалуйся,
Подонку врежь, сожги стихи в костре!
Хоть раз решись на что-нибудь, пожалуйста,
Сейчас, сегодня, в этом октябре...
Или смолчи. Молчанье тоже дело!
Все в первый раз, и все, как жизнь, старо:
И что кипело, пело и болело,
И злых ночей пещерное нутро,
И я, в толпе глядящий обалдело,
Как женщина спускается в метро.
Последний рейс
Шумел перрон. Шло много пар
Гурьбой и порознь.
Кричал гудок, клубился пар,
Зелёный поезд,
Слепыми окнами звеня,
Стуча по рельсам,
Умчался в счастье без меня
Последним рейсом.
Судьбой казалась ерунда,
Подружки-крали
Меня любили иногда,
Но чаще врали.
Тепло, светло, вода в трубе,
Сто грамм на ужин.
Все в общем-целом так себе.
Могло быть хуже.
* * *
Сегодня выборы президента,
Но я не пойду – Вероника раздета.
А завтра митинг в честь дня труда.
Но в девять прийти обещала Валя.
Вот так во мне побеждает всегда
Зрелость гражданскую – половая.
Сентябрь в Одессе
Последняя улыбка стюардессы,
И замер Боинг, успокоив дрожь.
Ну что ж, привет, аэропорт Одессы!
Сентябрьский день. Разгар сезона. Дождь.
Он – не сюрприз: прогнозом был обещан,
И лить ему ещё четыре дня.
О, господи! Полно красивых женщин,
И ни одной, встречающей меня!
Завидно мне, но не подам я виду,
Наброшу плащ и в гулкий город выйду.
Вдруг повезёт, и встречу эту пару, –
Семнадцать ей, он робок и носат –
Идущую вдоль моря по бульвару,
Держась за руки, сорок лет назад.
* * *
Сижу я на кухне и думаю про...
Неважно... Задёрнуты шторы.
Так хочется людям сделать добро!
Пойти и повеситься, что ли?
* * *
Симулякры, версии, ремейки
Радостей, страданий и страстей…
Летний полдень. В парке на скамейке
Греет кости старый Прометей.
Как наотмашь бьют рабыню плетью,
Как пытают ведьму на огне –
Новости, пропитанные смертью,
Рвут в ошмётки внутренности мне.
Отзвук не пришедших электричек,
Дальний смех не выросших детей…
Слепо-глухо-немощный счастливчик,
В летнем парке дремлет Прометей.
* * *
Случайно или нам назло,
Как зверя мехом,
Под утро город занесло
Последним снегом.
Был полдень тих и город бел
И небо сине…
Тоскуют губы по тебе
Невыносимо.
Во мне ни штиля, ни волны…
Как в камне выбит
След незалеченной вины –
Сквозной, навылет.
Склероз… Стареет бог Карпат:
Мираж и бредни –
И тот последний снегопад,
И привкус медный.
Смотритель маяка
Я поднимаюсь по крутым ступеням,
Уставший от потерь, надежд, погонь...
Над яростным прибоем белопенным
Я зажигаю в маяке огонь.
И мечется в плену чугунных прутьев
Сгоревшая дотла в который раз
Моя душа – ночное перепутье
Шальных кромешных океанских трасс.
Она горящей чайкой в прутья бьётся...
Я в пепел жгу её который год:
А вдруг сквозь шторм на этот луч прорвётся
Судьба моя – полночный теплоход.
Над черным, над бушующим простором
Горит маяк... Я понимаю – зря:
Плавсредства нынче ходят по приборам –
Им свет моих огней до фонаря.
Танец у моря
В Ллорет де Маре в прибрежном баре
Танцуют танго седые пары...
Сентябрь над миром, над морем полночь.
Когда-то был он для нас – ты помнишь? –
Не просто старым красивым танцем,
А звёздной вспышкой – протуберанцем!
Был танцем бунтов и укрощений,
Прощаний наших, твоих прощений...
Был танцем страсти – шальной, пружинной,
И женской власти твоей вершиной.
Красиво, право, танцуем... Браво!
Луна в треть неба над Коста Брава!
Но танец этот иного нрава,
Другого рода теперь и ранга:
Танцуем танец ухода – танго.
Танцы в ПТУ № 5
Кавалеры где? Засранцы!
Вовка, Славка, Петь, ау!..
«Танцы-шманцы-зажиманцы»
В номер пятом ПТУ.
Навалило снегу тонны –
Белым стал микрорайон.
Наварила тетя Тоня
Полкастрюли макарон.
В семь пришла соседка Ира,
К чаю тортик принесла.
Над сервантом карта мира.
Нет в квартире командира,
Только кот Мирон, задира.
В общем бабские дела.
Был Валера, ну, холера,
Оказался сволочной.
Заскочила в восемь Вера
Посидеть перед ночной.
Две селёдки, помидоры…
Говорят, от соли – зло.
Смерть в Багдаде, буря в море –
Сколько, девки, в мире горя,
А вот мы сидим, не вздоря,
При еде, в тепле, просторе,
Есть, что вспомнить. Повезло.
Жрут портвейн в углу, поганцы!
Рожи набок, лбы в поту…
Рок-н-ролл, протуберанцы,
Грудь в истоме, ногти в глянце –
Танцы в пятом ПТУ.
Между стульев, посередке,
Молча мыслит кот Мирон.
На стене пейзаж Чукотки,
На столе цветные фотки,
А на фотке три молодки,
Чай, не мымры, не уродки:
Сын на атомной подлодке,
Огород – четыре сотки…
Полкастрюли макарон.
Урок географии
Я стою у карты мира,
У меня горит душа:
Тычу я указкой мимо
Этих самых СэШэА…
Тычу не туда указкой –
Острой палкою такой.
Мне на кой Техас с Аляской?
И Нью-Йорк мне их на кой?
Погляди, как здесь привольно:
Рига, Минск, Ташкент, Баку!
Наша мымра Сара Львовна
На Америке – ку-ку!..
Что мне климат, что мне зоны?
И без них одет-обут.
Мне начхать на их Гудзоны –
Мне б увидеть то, что тут!
Сахалин, Кавказ, Курилы,
Реки, горы, города…
В туалете покурили,
Обсудили, кто куда.
Я вот Крым себе наметил:
Тёплый климат, классный пляж…
Брайтон-бич. Декабрь. Ветер.
Восемнадцатый этаж.
Фата Моргана
Мираж. Фата Моргана. Круговерть
На скорости двадцать шестого кадра:
Нет ничего – начало только завтра.
Есть только бездна вод, земная твердь…
Ни горя, ни улыбок, ни азарта,
Ни пенья птиц, ни грёз в начале марта,
Нет звёзд и неба – некуда смотреть,
И рассказать про жизнь мою и смерть
Ещё не сможет местная Кассандра.
И я – ничто, и звать меня никак…
Платан ещё не вырос возле дома,
И с первенцем, заснувшим на руках,
Не ждёт меня до первых звёзд мадонна.
Ни бомб, ни пуль. Не тонут корабли.
Ни жути Холокоста, ни мессии,
Ни звёздных дней, ни чёрных лет России…
Ещё земную твердь не погребли
Ни доллары, ни евро, ни рубли,
Ни пепел «близнецов» и Хиросимы,
И безмятежно молодой и сильный
Ещё не задыхаюсь от любви –
Нечеловеческой, невыносимой.
Все впереди: надежда-правда-ложь,
Мгновение, что сотни жизней длилось –
На белой блузке бабушкина брошь
И девичьего лифчика стыдливость,
И первых губ застенчивая дрожь,
И губ прощальных северная стылость.
За перевал, где ужас и война,
Уйдёт гроза, в полнеба полыхая.
Там, над Голодной степью пелена –
Коричневая пыль, стена глухая,
И тусклая, как фикса вертухая,
Зависнет узкоглазая луна
Над сумасшедшим заревом Шанхая.
И задымится в двориках сирень,
И безоглядно мы в добро поверим,
И вечер взвоет тысячью сирен
И прыгнет на Манхеттен рыжим зверем.
Ещё услышать той шальной весной
Звучащие из Домского органа
Бесстрастность дюн и ярость урагана,
И нежность вперемежку с сединой,
И всё, что было-не было со мной,
И всё, чему не быть. Фата Моргана.
* * *
Чем больше у меня седых волос,
Тем чаще я бессонными ночами
Себе дурацкий задаю вопрос
И на него к рассвету отвечаю.
– С чего ты, сэр, бездарен так и сер?
Ну, почему не Пушкин ты? Не Данте?
– Я очень долго жил в СССР,
И потому не смог развить таланты.
Какой шикарный жлоб во мне зачах!
Машины, тёлки, грохот ресторанный…
Пророс нежданно на его костях
Очкарик-книголюб, романтик сраный.
Какой крутой кобель во мне погиб!
Уж он бы знал, как сочен вкус пощёчин,
Как женского бедра крутой изгиб
Коварно и безжалостно порочен.
Какой поэт раздавлен был во мне!
Как спелый помидор ступнёй на грядке…
Мои неординарные задатки
Остались в Интернете и тетрадке.
И это хорошо, поскольку не,
Как говорится, вывалян в говне
За эпатаж, за выпендрёж и блядки,
За рифмы, тропы, вздохи при луне...
А так – я кто? Шофёр. И взятки гладки,
Всем наплевать, какой внутри и вне…
Хоть с этим, слава богу, всё в порядке.
* * *
Черно в душе... Смотреть на мир немило,
Нет денег и друзей, проблем – гора.
Куплю верёвку для белья и мыло...
Типун вам на язык! Стирать пора.
* * *
Я закалён судьбой в суровых буднях
И объективно о себе сужу...
Не эгоист я: думаю о людях.
А что и как – вот это не скажу!
* * *
Я купил билет, увидеть чтобы
Женский спринт на первенство Европы.
Финиш! Чемпионка впереди!
Но чуть-чуть: всего на полгруди.
Оказалось – спринтерша из Польши:
У неё на два размера больше.
* * *
Я мужчина. Я не подал виду,
Но был очень близок к суициду.
В этот счёт я вовсе не хочу
Скорбную свою добавить лепту.
В понедельник я пошёл к врачу,
Что по нервам – к психотерапевту.
Он изрёк: «Голубчик, вы напрасно!
Всё проходит, и у вас пройдёт.
Повторяйте: ах, как жизнь прекрасна!
Будете здоровы через год».
У жены любовник, друг мой Федя,
Дочка шлюха, сын в тюрьме сидит,
Дом сгорел дотла. Вдобавок в среду
Шеф со службы выгнал. Паразит!
А хирург вздохнул: «Придётся резать…
Дать больших гарантий не могу:
Если не тянуть, а резать резво,
Я вторую ногу сберегу».
Вслух и про себя – разнообразно,
Ночью, утром, днём – когда не сплю,
Повторяю: «Жизнь, как ты прекрасна!
Как я счастлив! Как я всех люблю!»
* * *
Январь был дождливым, апрель был морозным...
Планету ломало, тошнило, рвало.
Год выдался странным, шальным – високосным:
Все в пику, вразнос, враскорячку, назло!
Потом был июль. Солнце яростно грело
И красило бежевым сны и тела...
И женщина в белом на гальке сидела,
Смотрела в прибой и кого-то ждала.
И море на берег бросала устало
Обрывки сети и обломки весла...
И чайка с ладони печенье хватала,
И девочка куклу в коляске везла.
А в декабре были маски и пляски,
Коньяк, Санта-Клаусы и гексоген.
Забытая кукла лежала в коляске
И в церкви старухи вставали с колен.
И сыпался пепел на черные шали,
Бесились метели и солнце пекло...
Но чайки летели, но женщины ждали,
И мокрые ветки стучались в стекло...