Юлия Митина

Юлия Митина

Четвёртое измерение № 15 (507) от 21 мая 2020 года

Пейзажи вне времени года

Речной песок

 

Время становится хрупким.

Ореховой скорлупой

щёлкает где-то сверху

в ветвях запутанных.

Смотришь на солнце,

щуришься, как слепой.

Бродят букашки

тропами лилипутными

по сухожилиям веток,

корявым стволам –

славные малые,

заняты делом старательно.

В летнем кафе

по сиротливым столам

ветер осенний гуляет,

срывая скатерти.

 

Может, зайдём –

посидим, возьмём божоле?

Будем смотреть на чаек

и лес за речкой.

Волны о берег бьют:

ни о чём не жалей,

ветру доверься,

хоть он и первый встречный.

Пусть он горсти песка

швыряет в глаза,

все твои прежние планы

легко итожа.

Берег осенний –

взлётная полоса.

И полоса отчуждения,

стало быть, тоже.

 

Вышел месяц из тумана

 

Шутили этак и растак,

дурачились, хандрили мы,

а ночь пульсировала в такт

считалки в жанре триллера.

 

Играли в нарды, пили чай,

позвякивали ложечки.

А месяц плыл и невзначай

цеплял холодным ножичком

 

электровены проводов

и сонные артерии

забытых богом городов,

не верящих в мистерии.

 

Глазели тени сквозь кусты

вдоль затаённых улочек.

И даже чёрные коты

теряли форс прогулочный,

 

когда сомнительный «предмет»

внушал им страхи ложные,

и, веря в действенность примет,

шипели, как положено,

 

и фыркали через плечо,

взметая искры рыжие.

А месяц, неразоблачён,

всё плыл и плыл над крышами,

 

и всё не возвращал в карман

осенней грусти ножичек.

И в душу жуткий лез туман

и холодил под ложечкой.

 

Гамма. Фантазия в стиле ретро

 

Берег, следов курсив,

ветер с реки, «Таверна».

И ведь никто не просил

путать любовь и ревность.

Сумерки, дождь, авто.

Воздух, духами пьяный.

Только вот после что?

Астры, фортепиано,

тонкий бокал «Бордо»,

лёд разногласий расплавивший.

Только на ноте «до»

вновь западает клавиша.

Только на ноте «ре»

что-то под сердцем колет.

И между нами – тире:

осень с глазами колли.

Трепетной жилкой «ми»

бьётся на тёплой шее.

– Грубость свою уйми!

– В гневе ты хорошеешь…

«Фа» переходит в «соль»,

явь обернулась бредом.

И вместо сахара – соль

в кофе: ошибка по Фрейду.

«Ля». Нужно вызвать такси.

Тренькнул бокал разбитый.

Кто-нибудь на небеси,

кран дождевой прикрутите!

Зонтик, перчатки, пальто.

Спешных словечек стая.

Вязнет на ноте «до»

клавиша, западая.

 

По секрету

 

Снова глаза твои – чёртов сплин! –

стали от грусти темней маслин.

Хочешь, на ушко секрет шепну?

Знай же: никто никому

не ну…

 

Что ж ты отпрянул? Дай, доскажу.

Всё ведь понятно даже ежу:

шансы на чудо равны нулю.

Просто, никто никого

не лю…

 

Взор отведи от высоких небес.

К богу взываешь? Явится бес.

Ну и туман в твоей голове!

Глупый: никто ни во что

не ве…

 

Позднеосенняя алхимия

 

Пробуй ноябрь на вкус:

приторен воздух, горек ли?

Чёрен терновника куст.

Вечер. Монетные дворики

палой листвы. Не щадя

гордости, в панике мечется

по городским площадям

осень-фальшивомонетчица.

 

Луж охлаждённый цинк,

неба оплывшее олово,

бронза заката. Концы

в воду скорей. И голову

полно морочить. Огни –

брызги цыганского золота.

Глупо хандрить. Вдохни

воздух, морозом надколотый.

 

А под ногами земля

твёрже. Свинца вкрапления.

Медлит вокруг нуля

температура плавления

чувств. И шуршит, одержим

помыслами лихими,

ветер. Темны виражи

позднеосенней алхимии.

 

* * *

 

Русь. Тягучая тоска

над церквушками...

Проплываем сквозь века

мимо Пушкина.

 

Швы столетий, шрамы тризн

снегом сглажены.

Просто люди, просто жизнь.

Что он скажет нам?

 

Отчужденья полоса

индевелая.

Вмёрзла память в небеса –

птица белая.

 

Дрожь эфира… Тишина

истончённая.

Утекают времена

в речку Чёрную.

 

Февральское

 

Достать чернил и плакать… 

Б. Пастернак

 

Почти весенний дождь – февральский звонкий сюр.

Топлёный дух зимы вдыхаю глубже, глубже,

и томиком стихов в чернильно-синей луже

промокший тонет день. Сквозь памяти прищур

читаю письмена. Вечерний променад

неизъяснимо свеж и хрупко-пастернаков.

В сплетениях ветвей – экслибрисы и знаки,

а воздух оживлён дыханием монад.

Пролётки не достать, и режет тьму трамвай,

а звёздный ковш плывёт над миром – аве, Отче!

Но сколько вёсен ты к душе ни прививай,

нетленный тот «Февраль» по-прежнему грохочет.

 

Иллюзион

 

Братья Люмьер, дальновидные братья Люмьер.

Век завершается – время последнего торга

прошлого с будущим. Ласточки юных премьер.

Новая проба бессмертия: синематограф.

Вечер над городом свой простирает шатёр.

Бойкий Париж, оживлённый бульвар Капуцинок.

Дамы, вино, Grand Cafe, за роялем тапёр.

Самое время испробовать чудо-вакцину

иллюзиона. Платформа. Вагоны. Столбы.

И, вопреки расписанию чопорных рейсов,

поезд истории в самую гущу толпы

по виртуально-реальным врезается рельсам.

Панику сменит восторг – показательный знак.

Тени прощальных улыбок, разъезд шарабанов.

Но до костей пробирает нездешний сквозняк:

между реальным и призрачным поднят шлагбаум.

Позже настанет эпоха цветных кинолент –

снятых, как надо: с душой, с расстановкой и с толком.

Это потом. А пока что – растерян «клиент».

Поезд навстречу. И век девятнадцатый – в топку.

 

Неофит

 

Рванулся в небо прошлогодний лист,

топорщит ветви мокрая осина.

Март – неофит, школяр-акварелист

окрестности подкрашивает синим.

 

Причудливо расплёскивая цвет,

роняя в лужи солнечные брызги,

он самобытный в живописи след

оставит – хоть пока ещё не признан.

 

Мир опрокинут в зеркале кривом.

Разбеливая краски снегом талым,

рисует март размашистым крылом

с небрежной элегантностью в деталях.

 

Не внемлет снисходительным речам

чванливых мэтров – дескать, грязь и сырость.

И приручает корабли к ручьям

пацан в болотных сапогах на вырост.

 

Бумажные вздыхают небеса,

чумазой кляксой – туча на востоке.

И красная сочится полоса –

поверженной зимы кровоподтёком.

 

* * *

 

Есть свои и чужие. А есть… даже слов не найти.

С ними ночи светлы и печали так нежно печальны.

Отражаюсь в тебе… Где-то в кухне заходится чайник –

неизменный хранитель на необратимом пути

в бесприютную гулкую вечность. А знаешь, слова

чересчур многозначны и часто уводят от сути

в хаос тёмных сомнений – обидных, тревожных до жути.

Но сквозь лёд разногласий опять прорастает трава

разговоров полночных. А время две наши судьбы

по живому цыганской иглой прошивает бесстрастно:

дни и ночи, стежок за стежком и зигзаг для контраста.

И летят в потолок сигаретного дыма клубы.

Есть свои и чужие. А есть – даже слов не найти.

С ними ночи светлы, а печали… Да что нам печали,

если новый апрель за окном? Слушай, выключи чайник!

И достань из буфета коробку конфет «Ассорти».

 

Вид из окна «Лавки художника»

 

Потоками ливня пронзён и пронизан,
прохожий по лужам бредёт сиротливо
и тонет, поддавшись игре переливов,
в прохладном тумане импрессионизма.

Плывёт над проспектом растрёпанный зонтик,
слетаются галки под старые стрехи,
а молнии носятся на горизонте,
пытаясь заштопать на небе прореху.

И, глядя на мир лучезарно и строго,
доверившись камешкам времени шатким,
монахиня перебегает дорогу,
стуча башмачками по влажной брусчатке.

Здесь каждая мелочь – о самом, o главном.
Здесь пахнет озоном и сказочной прелью.
А в «Лавке художника» с видом на Лавру
гроза заливает окно акварелью.

 

Пережидали дождь

 

Е. К.

 

Ах, времени негаданный оскал…

Пережидали дождь в Покровском-Стрешнево.

Усадьба сиротливою скворешнею

нас приютила. Ливень припускал.

 

Был кем-то заколдован полукруг

разрушенной полуротонды.

Не дождь, а время атмосферным фронтом

пленило нас по взмаху чьих-то рук.

 

Стояли на краю, смотрели вниз,

курили у щербатой балюстрады.

Плыла краснокирпичная ограда,

и был готов обрушиться карниз.

 

Но чьи-то чары нас уберегли.

А между тем ампир вовсю вампирил.

И чья-то жизнь съезжала по перилам

и рассыпалась в мраморной пыли.

 

Вдыхали влагу одряхлевших плит,

доверившись тоске и непогоде.

Пройдёт и это, стихнет, отболит –

и дождь, и жизнь.

Как, в общем, всё проходит.

 

© Юлия Митина, 2013–2020.

© 45-я параллель, 2020.