Август, сыгранный не по нотам
Август, сыгранный не по нотам,
Молча гладит по волосам.
Сложно тем, кто восстал из мёртвых,
Гулким, выцветшим и поблёклым
Лету прямо смотреть в глаза.
Кожей содранной, раной алой
Август вскрылся из-под брони.
Дело в малом, теперь – лишь в малом,
Чтобы мне, перезимовалой,
Ни повадкой, ни словом, ни
Жестом, рвущимся от ладони,
Заставляющим время – вспять,
Не открыть в себе и не вспомнить,
Сколько сердца
И сколько крови
За чужое могу отдать.
За чужое...
За запах кожи
От ключицы и вдоль плеча.
За улыбку и непохожесть,
Непокорность и невозможность
Взгляда,
Взятого у волчат
Или львят...
У любых из хищных,
Тех, что сердцу рубцы дарят.
Мне осталось – оставшись лишней,
Продержаться
До сентября.
Августовскими ночами слаще плачется и пьётся
Августовскими ночами слаще плачется и пьётся,
Легче выдаются тайны, проще создаются сны.
Если вверх смотреть – на небо – то увидеть можно солнце
Почерневшее от боли, словно трупы от чумы.
Звёзд не видно.. звёзды были, если верить древним сказкам,
Но теперь среди громады неба, вписанного в круг,
Только холод, только воздух ледяной, стальные краски:
Синий, чёрный и... тоскливый.
Цвет, свет, холод, мрак и звук
Город молча раскрывает свои мокрые объятья –
Он, ночным умытый ливнем, жутко добр и одинок.
Я протягиваю руки, я держу его запястье,
Но ни чувствую ни пульса, ни своих замёрзших ног.
Глухо бьёт асфальт в подошвы, свет окон ложится криво
В лужи города родного и красивого, как мать.
Августовскими ночами слаще целовать любимых,
Невозможнее – не помнить и больнее – отпускать.
* * *
Из детской глупости, из женского упрямства
Я пятый год несвязное – вяжу.
Канва невстреч растянута на пяльцах,
По крестику сплетается ажур.
Ноябрь. Двадцать первое. Начало.
Никто ни в чём ещё не виноват.
Глаза и задыхание. Штурвала
Потеря. Сбой координат.
Любить, любить! Впервые любят звонче,
Впервые любят чище. Высота
Была как в небе тёмной звёздной ночью.
Потом – тепло.
И дальше – пустота.
Пустот мелодии важней словесных музык,
Пустотами и полнится узор.
Апрельский крест. Всё рушится, всё рушит
Апрельский крестик. Мною(!) выигран спор.
Апрельский крестик. Ближе, чем нательный.
...
Здесь пальцы перехватывают нить.
Всё – оттого что ничего смертельней
И оглушительней уже не может быть.
Не может, не могло.
Два года лишних линий,
Чужих напевов: поперёк и вдоль.
Твоё «Люблю». Слова?
Красноречивей
Поить какао, целовать в ладонь
И греть носы. Мы оттого чужими
На перекрёстках ветреных стоим,
Что ни один не ведает, какими
Задуманы. Не знает ни один,
Не видит из-под век и капюшона,
Что рядом – настоящий человек.
Живой. И улыбается с душой на-
растапашку.
Слякотно.
И снег
Идёт. Весна. Опять в узоре крестик.
Опять невстречей меченый апрель.
«Георгий» слева носят. В этом месте
Ношу тебя.
Двукратный кавалер.
Двукратный и – чужой, ненужный, посторонний.
...
Здесь пальцы перехватывают нить.
Всё – оттого что ничего огромней
И сокрушительней уже не может быть.
Мне нечего отдать, я – мерин сивый
Я никогда тебе не расскажу
О пустоте и о значении пауз.
Их сколько там, за январем, осталось?
Весна жужжит назойливо, как жук,
И бестолково тычется в стекло,
И просит то ли света, то ли силы...
Мне нечего отдать, я – мерин сивый,
Просящийся устало под седло.
Никак о вечном, если рядом – смех
Полнит собой картонные пустоты.
Так важно осознать где, с кем ты, кто ты,
Кого ты приглашаешь на ночлег,
Кому целуешь пальцы, кромку рта…
И это всех ценней, всего важнее,
Что если вдруг весна узлом на шее –
Тебя не потеряю,
Не отдам.
Мне ровно сто лет
мне
ровно сто лет. я иду вперёд.
шагом дробя тишину и пространства свет.
я, в частном, почти что есть. я – смола и мёд.
а значит – текуча. и значит – меня нет.
нет ни в одной из передовых систем
цифр, слов и шифров, букв, координат –
если я просто чёртов набор схем,
где, когда, как и кого играть.
я иду целый век и тяну за собой след –
груз неувязок маленького – с большим.
дело в значении – космос и би
лет
в
планетарий несопоста
вим.
.
я молча иду. мне – ровно сто лет.
не двадцать семь, увы, и не тридцать три.
молча.
и если внешне меня – нет,
значит, я есть.
значит, я есть внутри.
* * *
мне тебя ни понять, ни обнять, ни покинуть,
мой усталый ребёнок, моя чернокрылая птица.
я боюсь твоего ледяного: «хочу извиниться».
я боюсь, что останется снова лишь номер и имя.
говорю – и сгущается кровь. и мерещатся губы –
тёплым следом на шее выводят знакомый орнамент.
я не знаю совсем, как назвать то, что есть между нами,
я совсем не умею быть опытной, сильной и мудрой.
мне нигде не бывает теплее, уютнее, ближе,
чем в твоих долгожданных руках, моя тёмная нежность.
мои сердце и ум, моя глупость, моя неизбежность.
говорят, что любовь стоит смерти.
но ты – стоишь жизни.
Неизвестный тюремщик
Он идёт по пятам, словно призрак скользя за спиной.
Оглушителен звон его призрачных серых доспехов.
Неизвестный тюремщик, смотритель, солдат, часовой –
Он идёт по пятам и смеётся неслышимым смехом.
Лёгкой шпагой, отлитой из стали под именем «тень»,
Он пронзает мою ещё мягкую девичью спину.
Режет тёплую кожу и мясо и давит сильней,
Добираясь до сердца клинком.
И найдя сердцевину
Он ведёт меня дальше холодной и властной рукой –
Кровь ласкает горячим ручьём онемевшие ноги
И стекает к голодной земле, обещавшей покой,
Оставляет следы на безлюдной и пыльной дороге.
Я иду, излучая всей кожей мерцающий свет,
Как мертвец или нищий, стараясь объять и вернуть всё.
Оставляю следы и иду. И конвойного нет.
Он появится, если я вдруг решусь обернуться.
О нежности
Нежность – правый приток любви.
Правый – вечно и вечно – тихий.
Мы с тобою давно стоим,
Расходясь, как в печальной книге.
Или – (кто от кого идёт?) –
Просто остов на перекрестке
От двух недопонявших, от
Заблудившихся? Ветер хлёстко
Заявляет свои права
На январь – и танцует в пальцах.
Взгляд и руки: повадки льва.
Учат диких зверей бояться.
Не боюсь. Оттого остёр
Воздух, словно в полгода – высох.
Нежность – это немой актёр,
Что повесился на кулисах.
Если проигрывать, то – не скрывая лица
Я желала быть всадником с острым тяжёлым копьём:
Егерем, принцем, охотником.
Мериться силой
Со зверем, драконом, злодеем,
Но ноет ребро.
Мне скоро семнадцать,
и, в общем, меня не спросили,
Кем я хотела бы быть и куда убегать,
Если вдруг встречу кого-то страшнее дракона.
У меня ни меча, ни доспех,
ни ума, ни флакона
с ядом змеи,
ни желания воевать.
Если проигрывать, то – не скрывая лица.
По-детски, по-рыцарски.
(Или – по-человечьи?).
Под латами вовсе не видно тяжёлых увечий.
Из-под доспех не увидит никто
Мертвеца.
Стихи не о цирке
И какую весну, и какую неделю –
В цирке без изменений,
в цирке – без волшебства.
На арену выводят свирепого зверя,
За кулисы уходит дитя в шкуре льва.
Он трясёт на манеже косматою гривой
И тяжёлыми лапами обручи мнёт.
Львы в саваннах и в фильмах бывают красивы,
В цирке лев – это просто измученный кот.
В цирке нет разделений на «кошки» и «люди»,
На рычанье и смех. Есть одно – немота.
Значит клоун, играя, смеяться не будет,
Значит, клоун один понимает кота.
Ведь у них на двоих лишь одна полумаска:
Гуимпленовский рот или хищный оскал.
Смех и страх. Между ними тончайшая связка,
А за ними – бездоннейшая пустота.
Зал в восторге, овации плещут по кругу.
Зал смеётся, от ужаса побагровев.
В цирке здорово, если за́ жёлтым кругом,
Если вы в нём ни клоун,
Ни лев.
Цепь
Выгнув из металла шеи, смотрят фонари,
Жёлтым светом выстилают мой звенящий шаг.
Голо. Гулко. Холодно. Ветер. И внутри
Вал мотает, скрежеща, как в разводных мостах,
Цепь.
Упорствует, скрипит, движет, тянет, мнёт.
Звук такой стоит, что – вот: раненый в живот
Молодой лежит солдат, стиснул в стоне рот.
И ему уже не жить. Но – ещё живёт.
Вал гудит, верстает шаг. Цепь идёт с трудом:
Каждое звено цепи – новый перелом.
Каждое звено звенит песнею своей –
Цепь поёт. Змеясь, поёт.
Вал идёт быстрей.
Вал растёт. Мотает, мнёт.
Цепь – прочнее нет.
Эта цепь – стальная цепь –
От меня – к тебе.
И она меня ведёт – к пламени, ко льду.
Я дойду к тебе по ней.
Знаю, что дойду.
* * *
Я целую холодного льва в ослепительно-мраморный нос.
Здравствуй, город – душа. Здравствуй, город – колосс.
Ты растёшь во мне саженцем ангельских истовых бурь.
Здравствуй, город – тепло. Здравствуй, город – июнь.
Я не больше напёрстка в ладонях твоих – посмотри.
Что построится, город, скажи, на моей неразумной крови?
На моей неразумной любви что построиться, город, могло?
Финский дышит в лицо. Город руку кладёт тяжело
На плечо.
Так, что рушатся башней кирпичики – позвонки.
Город, бережью братской руины мои – береги.
Вдруг – деревья, проросшие тёплой весной – расцветут.
Здравствуй, город, который – не ждёт.
Здравствуй, город, в котором –
Не ждут.