Юлия Бочарова

Юлия Бочарова

Новый Монтень № 2 (530) от 11 января 2021 года

Рассказы-миниатюры

Нам на следующей

 

– Нам на следующей, приготовься, – сказал отец и покачнулся, потому что автобус резко повернул на светофоре.
Был уже вечер, и отец вёз Ларочку домой, к маме. Он взял дочку с утра на целый день, возил её в зоопарк и на карусели, в кафе, где они ели пиццу с ветчиной и ананасами. И спрашивал каждый раз:
– Тебе нравится? Всё в порядке?
Ларочка кивала и вежливо улыбалась:
– Да, спасибо.
Это единственное, что девочка могла ему сказать.
Вообще встреча проходила напряжённо. Девочка не видела отца уже два месяца, с того момента, как он поругался с мамой и уехал к своим родственникам в Новосибирск. Для Лары это звучало как «в другую галактику». Мама ни разу не отпускала её так далеко, даже летом, когда детский сад закрывался, и приходилось сидеть весь день дома или ездить с мамой на работу.
– Точно всё нормально? – спрашивал отец снова, обеспокоенно заглядывая Ларе в глаза.
– Да.
Девочка стеснялась называть его папой, потому что случайно услышала, как мама говорила подруге по телефону, что они теперь в разводе. Раз маме он теперь не муж, то кто он ей, Ларисе? Она не знала и чувствовала себя очень неловко.
– Что-то ты не очень разговорчивая. Отвыкла?
– Не знаю.
Ларисе было жаль огорчать папу, но и предавать маму она не хотела.
Автобус подъехал к следующей остановке и открыл двери. Мама их уже встречала, замотавшись шарфом по самое горло: в тот день было холодно.
– Да я бы отвёл её домой. Что ты выскочила?  – сказал отец маме.
– Тебя забыла спросить, – ответила мама и перехватила руку Лары, а потом присела и поцеловала дочку, обхватив её двумя руками.
Лара чуть не задохнулась. Как будто мама хотела показать, что она только её девочка, а прогулка с отцом ничего не значила.
– Ну чё ты опять лезешь в бутылку?! Сама же замёрзла!
– Давай не начинай, – зло зашипела мама.
– Опять я виноват.
– Почему у тебя ребёнок такой запуганный?
– Это не у меня. Она была такая с утра.
Они ещё что-то говорили друг другу, Лара уже не слушала. Потом мама повела её домой. А девочка прятала от ветра нос в воротник и думала, как теперь жить.  Не понятно. Совсем не понятно.

 

Не забывайте поливать фикусы

 

– Не забывайте поливать фикусы, – сказала Марья Петровна, переобуваясь из резиновых тапочек в стоптанные летние туфли.
Она была школьной уборщицей и очень любила это здание с его коридорами, диванами в холле, большим актовым залом и кабинетами, а ещё – с цветочным уголком, где росли драцены, фикусы и какие-то пышные цветы с непроизносимыми названиями. Драцену даже пришлось обрезать: она так вымахала, что попыталась пробить потолок сверху. Ни у кого дома цветы так не росли. Видимо, здесь была особенная атмосфера.
Может, кому-то и лень было бы убирать такое огромное помещение, но Марья Петровна делала это с удовольствием и с любовью. Школа платила ей взаимностью: на полу не задерживалась грязь, со стен не облезала краска – так что протирать их было одно удовольствие. А окна казались волшебными стёклами, за которыми даже обычный школьный двор выглядел наряднее и ухоженнее, чем был на самом деле.
– Вы бы пропололи клумбы, – говорила она двоим рабочим, которые обязаны были облагораживать школьный двор, но чаще ленились и пили пиво, сидя на заднем дворе.
– А ну-ка, дай посмотрю, – она забирала из рук работяги бутылку и выливала пиво в канализацию. Траву она берегла, носила для неё специальные удобрения. Рабочие, выросшие в Средней Азии, не смели ослушаться Марью Петровну или спорить с ней.
– Давайте-ка, пойдём, я вам помогу.
Марья Петровна принималась пропалывать и окучивать клумбы – и рабочим ничего не оставалось, как присоединиться. Им даже школьники иногда помогали, хотя Марья Петровна гоняла их:
– Ну, идите, идите. Запачкаетесь ещё, родители заругают.
А сейчас Марье Петровне приходилось прощаться: новое руководство отправило её на пенсию.
– Мы вас очень уважаем, Марья Пална.
– Петровна, – поправила уборщица.
– Петровна, – согласилось и кивнуло новое начальство, – так вот, мы вас уважаем и поэтому предлагаем пойти на заслуженный отдых. Нельзя человеку вашего возраста убирать одному такое огромное помещение. Это противоречит нормам трудового кодекса. Вам, кстати, сколько лет?
Новая секретарша взяла старушку под руку и усадила в кресло в кабинете директора, с почтением и некоторым страхом, словно та была сделана из папиросной бумажки и вот-вот могла рассыпаться.
Марья Петровна поджала губы и встала.
– Фикусы не забывай поливать, – сказала секретарше. – К ним с любовью надо, со вниманием.
– Да, да, – сказала секретарша и закивала так же, как руководство.
То же самое Марья Петровна сказала внизу охраннику, переобуваясь и окидывая прощальным взглядом школу.
Марья Петровна ушла навсегда.
А школа стала самой обыкновенной, краска облуплялась, на полу появился мусор, а фикусы – фикусов не стало. Наверное, что-то случилось с атмосферой.

 

Оно будет говорить с тобой из шкафа

Да потому что не надо ничего трогать! И не надо ничего доставать. Пусть стоит, как стояло. У меня знаешь однажды, как было? Я разбирала старые вещи на антресолях – родственники гундели: освободи да освободи место под новое барахло, – а там лежали старые детские игрушки, лошадка-качалка, коробки, детали от велика – и всё в пыли. Лучше бы я туда вообще не лазила. Ладно, о’кей, надо вам – разберу. У соседей попросила стремянку и полезла, хотя ты знаешь, как я высоты боюсь. Дверцу наверху открывала – а её заклинило от долгого стояния запертой. Дёргала её на себя. Тоже, знаешь, стрёмно упасть с верхотуры. Но это ерунда ещё, справилась.

Открыла, полезла внутрь – оказалось, что первым рядом стоят трёхлитровые банки с соленьями и вареньем, подписанные маркером на жестяных крышках. 12 лет назад их закрыли, поставили – видимо, другого места уже не было – и так они там и стояли. Удивляюсь, как они за это время не взорвались. Пришлось по одной спускать. Мать говорит: «А чего вы их не едите?». Отец ей: «Ты их сама туда спрятала. Конечно, я забыл». Сестра говорит: «Мы вам сто лет говорили, что нам это не нужно, и мы же опять виноваты». В общем, разругались все.

Ладно, полезла я дальше. Коробку стала вытаскивать тяжёлую. Мужиков нет – сама знаешь, батя с грыжей, ему больше двух килограмм нельзя ничего поднимать. Надо было мужа на час вызвать, но мы не догадались. Да и не думали, что проблемы будут. Ладно, о’кей. Коробка вся искорёженная, отсыревшая – видимо, когда соседи нас заливали, и на антресоли внутрь попало. А мы-то видели только на обоях, где протекло в коридоре, туда не лазили. Короче, эта коробка – я её вытащила наполовину – она и рассыпалась, и вниз всё загрохотало. Батя отскочил, сеструхе по темечку попало. Её сын – маленький, а жадный, блин, в кого только такой пошёл. Подскочил и стал на лету хватать, что ему там нравилось, и пофиг, что я еле удерживаю остальное, чтобы на него сверху не посыпалось. Летальный исход мог бы быть. Фух, блин, не знаю, как я с этим справилась.

Потом перестала доставать руками до конца, мне мама швабру принесла. Вытащили пять бутылок лимонной водки от 1988 года. Артефакт. Батя обрадовался, говорит, ни у кого такой нет. Только в водке какие-то хлопья были. Так её мать и выбросила, чтобы он не траванулся по дурости и от излишнего восторга. А дальше чего там только не было. Я пылью надышалась, чихать стала. От этого пыль ещё больше поднялась. Но надо уже было доделать. И вот в конце там были памятные сувениры, из тех, что никогда не выбрасывают, потому что их приятно перебирать летними вечерами, но и не перебирает никто, потому что их убрали подальше, чтобы освободить место поближе для другого хлама. Ну так вот. Заколки польские со стекляшками, жвачки окаменевшие, кадры для проектора – знаешь такие, маленькие, из плёнки вырезаны и снаружи в пластиковую рамочку вставлены. Раньше их вставляли в диафильм или в специальный аппарат и смотрели на стене. И сквозь фотографии с улыбками родственников проступал узор на обоях. Ага.

А самый кошмар в том, что среди этого барахла были говорящие открытки. Знаешь такие? Нажимаешь на кнопочку или открываешь её – а она музыку начинает проигрывать или поздравление говорить механическим голосом. Я вообще не понимаю, как у неё с тех пор батарейка не села – вот ведь делали раньше на совесть. Только я швабру протянула, чтобы эти вещи зацепить и к себе подгрести (сама-то старалась ближе к свежему воздуху держаться). Ну и что? Ну и всё. Случайно этой шваброй задела открытку, и она упала в щель сзади. Да не знаю, откуда там эта щель. Упала открытка в простенок и стала там музыку играть, да ещё противную такую. Все по очереди её пытались достать и через стену стукнуть, чтоб замолчала. Ноль эффекта. Играет себе и играет. Думали, сдохнет батарейка – чтобы стену уж не ломать. Так она до утра «Хеппи бёсдей» наигрывала.

Поэтому я и говорю: оставь ты эти встроенные шкафы в покое. Купила дачу – не лезь, куда не надо. Радуйся, что есть свободное место, и ты свои вещи сможешь разместить. А то, что там сзади – не трогай ты ради бога. А то будет оно говорить с тобой из шкафа – и придётся тебе с этим жить. И ничего ты с этим не сделаешь.

 

Что хуже всего потерять

– Хуже всего – это потерять кошелёк на вокзале, – говорил Макс, помешивая угли в мангале. От этого в воздух поднялся белый пепел.

– Нет, хуже всего – потерять время на того, кто этого не стоит, – возразила ему рыжая Леночка.

– Всё это глупости, – сказал толстый Лёха, уминая уже поджарившиеся на огне сочные колбаски и заедая их лавашом. 

– Ничего не глупости. У меня одна знакомая так потеряла полжизни! – сказала Леночка.

– Меня послушайте, – влез в разговор Матвей Иваныч, который уходил в дом помыть руки и только что вернулся. – Самое страшное – это потерять стыд и совесть.

– Да ладно. Многим и без совести вполне удаётся жить, – хохотнул Макс.

– Ага, а некоторым она даже мешает. Была бы совесть – постеснялись бы роскошные дома иметь, целые поместья, чуть ли не с крепостными, — упрямо продолжил свою мысль Матвей Иваныч.

– Нет, друзья мои. Я вот боюсь потерять память и способность соображать, – сказала до сих пор молчавшая Ника, которая всё время была печальной. – У меня бабка сошла с ума к старости – это, я вам скажу, не подарок.

– А моя мать считала, что нельзя терять девственность до свадьбы, – сказал Лёха. – В итоге замуж так и не вышла, пришлось рожать неизвестно от кого в 40 лет.

– Дурак, – одёрнула его рыжая Леночка.

– Что?!

– Зачем ты так про мать?

Лёха подкатывал к Леночке и намекал ей, что не надо отталкивать заинтересованных мужчин, а то так можно и до сорока протянуть в одиночестве. «Подкат» был слишком грубый, но уж по-другому он не умел. Лёха и сам смутился.

– Да ладно, чё. Я ж не серьёзно. А ты чего молчишь? – спросил Лёха меня, чтобы перевести тему со своего «косяка» на что-то другое.

– А? Где? – я не сразу «врубилась». Я всё это время смотрела на огонь не отрываясь, и он гипнотизировал, заставляя забыть обо всём на свете.

– Ну ты-то что считаешь: самое главное, если его потерять?

– Самое плохое – это потерять колокольчик.

– Чего?! Колокольчик?

– А-ха-ха. Светка – юморист.

Все засмеялись.

– Налейте мне ещё, пожалуйста, – протянула Леночка свой стаканчик Матвею Иванычу, который сидел ближе всех к трёхлитровому пакету «Изабеллы».

– Посмотри, шашлык уже не подгорел? – сказал Лёха Максу.

– Это Светка решила развеять обстановку и над нами посмеяться, – «догадался» Макс. Он и сам был циничным троллем, и в других это всегда предполагал.

– Да не, правда, – ответила я вполне серьёзно.

– А если с подробностями?

Все были заинтересованы и смотрели на меня – ну, кроме Макса, который пошёл проверить шашлык и снова разворошил угли.

Я помолчала и начала рассказывать, хотя мне было неловко ворошить прошлое:

– Ну… Я в детстве была очень мелкая.

– А так и не скажешь, – подколол Макс.

– Была. И в первом классе я оказалась самая маленькая из всей параллели, а меня ведь ещё и в 6 лет отдали в школу. И за это меня назначили ехать верхом на старшекласснике, с колокольчиком в руке.

– А, понятно.

– Ничего тебе не понятно, – ответила я. – В школу меня провожала мама с младшей сестрёнкой. Ей 3 года было. И вот она меня увидела красивую, с бантами и с колокольчиком – и как разревелась! Аж икать начала. Я её пожалела и колокольчик отдала. А меня старшеклассник хвать – и на плечо. Я ему даже объяснить не успела, что колокольчика нет. Говорю – а он не слушает. Решил, что испугалась высоты. «Ничего, – говорит, – я тебя держу!». Потащил меня вдоль рядов на линейке. И что делать? Я голосом стала изображать: «Динь-дилинь, динь-дилинь». Все ржут. Завуч красная. Ещё какие-то тётки на меня глазами вращают. Бегут за нами, а мы от них.

Я замолчала. Все к этому времени собрались вокруг меня в тесный кружок. Стало холодать, солнце опустилось за деревья, и появились комары. Шашлык, кажется, подгорел…

– Ну и?! – спросили меня слушатели.

– Что и? Все 11 лет меня потом дразнили «динь-дилинь». Даже учителя иногда так звали за глаза, а иногда в лицо, если забывались. И имени у меня не было. А вы говорите... Самое страшное – потерять колокольчик.