Юлия Баткилина

Юлия Баткилина

Четвёртое измерение № 25 (301) от 1 сентября 2014 года

Сны о севере

 

* * *

 

Что, не спится тебе, как этим, кому зудит?

Так дыши ровней.

Расскажи, велика ли дыра у тебя в груди,

Сколько ветра в ней?

Пропуская сквозь пальцы, оценивай, не спеши,

Погляди вблизи,

Велика ли прореха в полотнах твоей души,

И куда сквозит?

Сколько ветра у нас, довольно ли нам прорех,

А земля удаляется, мелкая, как орех,

Недозрелый орешек на дереве голубом,

Доставать слабо.

Затыкаешь дыру богами – пожнёшь дыру,

И деньгами – ноль,

Так вот ходят почти бездушные и не мрут,

И не чуют ног.

Велика ли дыра в груди у тебя, дружок?

И одна ли, две?

Велика ли прореха, которую ты прожёг,

Высекая свет?

Сколько ветра у нас, и звона, и пустоты?

Никогда не сдают ни пяди и тьма, и стынь,

И поэтому есть ли дырка и какова –

Так ли важно, коль больше не из кого ковать?

 

О странном парне

 

Он говорил и смеялся, мол, главное – сметь,

Пускай и в царстве теней.

Он был такой – он заговаривал белую смерть

И становился черней.

Кто с ней поёт, умирает – хотя бы на треть,

И тяжелеет их шаг.

Он был такой, что выходили мы посмотреть

И забывали дышать.

И ничего – эта муть, белесоватый овал

Да под глазами круги.

Он заговаривал гибель, он с ней танцевал,

Освобождая других.

Он говорил, мол, придут – не открывайте окон,

Он нарушал же, наверно, какой-то закон…

Он был и пел – неспроста,

И нам осталось, оста…

А он теперь далеко.

 

* * *

 

У былого правда одна – истлеть.

Чтобы горя не было – не смотри.

Как тебе лежится в твоей земле,

Где вокруг дороги да пустыри?

Как тебе лежится, сто лет, сто лет,

А потом и столько ещё по три?

 

Как тебе, прозрачно ли в янтаре,

Догревает солнышко до нутра?

Как тебе, не греть, на свету гореть,

И не знать ни худа и ни добра?

Умирает золото в ноябре,

Никому от холода не удрать.

 

И приходит ночь, и уйдёт она.

И распахнут в небо холодный взгляд.

Тут такие глупые времена,

Что они бестрепетных тоже злят.

Не уснула. Вижу. Не тронь окна.

Это только яблони. Только сад.

 

Гравюра

 

Очень просто. Не было, не прошло,

Ничего – поэтому не жалей.

Покидали мутную Скапа-Фло

Корабли и призраки кораблей.

 

Ударяла в берег её волна,

Облака к её берегам несло…

А на пирсе кто-то зажёг фонарь,

И дышали войны в его стекло.

 

Минотавр

 

Известно, что чудо случается, если не ждёшь.

Вот, например, представляете остров Крит?

Когда Минотавр покидает свой лабиринт,

На Крите тепло и дождь.

 

Садится в автобус жёлтый – а что бы нет,

Когда постмодерн и стаяли ледники.

И солнце ему – как рыбка на глубине…

Покинул тюрьму? Теперь и себя покинь.

 

Когда Минотавр оставил свою тюрьму,

Когда он в лазурном море топил ключи,

Он думал: «Наверное, это конец всему».

И долго невроз и травму потом лечил.

 

Теперь Минотавр не грустен. Какая месть?

С утра ему кофе, а вечером ча-ча-ча.

В обед ему хочется пару подростков съесть,

Да лабиринт мерещится по ночам.

 

И как он лежит, и его серебрит луна,

И как с вековечной кладки сдувает пыль.

… и как Минотавру надо – ключи со дна,

И в старые камеры с новой своей тропы…

 

На Крите – ноябрь. Ветрено и темно.

В музее уснул охранник и всё закрыто.

И было бы все банально и плохо – но,

Но Минотавр не купит билет до Крита.

 

Он только порою думает: «Там, наверно,

под небом дождливым поникла листва у лавра».

Эх, если б тюрьма оставила Минотавра!

Но это плохая сказка для постмодерна.

 

Мрачнее некуда песенка

 

Накрывает это тебя с головой,

И полежи у межи.

Что ты думал – ты будешь вечно живой,

Но кто тебе сказал, что ты жив?

Что ты всё ещё жив?

Ты говорил с камнями и сон-травой,

Что скажешь мраку и лжи?

 

А они подходят при фонарях,

Они становятся в круг.

Среди них нету гадалок и прях,

Но их шаг весом и упруг.

Кому ты, друже, не друг?

Девятый вал холодного ноября

Не вырвет пряжу из рук.

 

Пряже так – не ветер, но острый нож,

Ой пряже белого льна.

Ты – сквозняк и дрожь, ты потом поймёшь,

Почему тебе не до сна.

Просил? А это цена.

Это серый город твой на тебя похож,

Но между вами – стена.

 

Как вода вливается в чёрный чан,

Вот так и время твоё.

И то ли соседи к тебе стучат,

То ли ветер спать не дает,

Он так и воет, ой-ё.

Так не впускай же ни судей, ни палача,

Бори тоску и гнильё.

 

И если даже после на всём черта,

А после неё темнота,

Сделай так, чтобы песенка была начата,

Чтоб не упустить ни черта.

И пускай подмигнет тебе пустота –

Не смей оставить поста…

 

* * *

 

Осыпается кладка, и травы идут на «вы».

Кто-то пробовал останавливать ход травы?

Это шествие по бетону и по песку – запевай тоску.

Белый зверь никакой породы приходит выть.

Каково живым?

Подступает к руинам пустошь, горька, темна.

Дотлевает огонь, и больше огня не знать.

Что нам делать со всеми нашими «никогда»?

Положи туда.

Черноглазая пряха сплетает мутные времена

и поёт она.

Зацветёт над провалом крыши вишнёвый сад.

Улыбаются не вернувшиеся назад.

Белый зверь борозду рассветную пролизал.

Так поёт она, и колдуют её глаза.

Ничего забывать, никого не винить – нельзя.

Но по чёрной воде золотые цветы скользят.

 

 

* * *

 

Тем, кто вырван с корнем, какой уж теперь уют

на семи ветрах.

А они сидят в осаждённом городе и поют,

выпевая страх.

Крепостные стены в провалах и так ветхи,

и король старик.

А они сидят и читают ему стихи

из горящих книг.

И никто не выживет, если вдруг,

ни герой, ни трус,

и уносит на синий север, на белый юг

их бездомный блюз.

 

* * *

 

Ты, кто может молиться покуда, мол, был бы жив –

ты свечу не ставь.

Это – первый мой брат. Он учился метать ножи,

в нём звенела сталь.

Но к нему на клинок выходило клинков до ста.

Он устал.

 

А мужчин-то в моём роду, говорит молва,

хорошо кроят!

И второй мой братишка умел обращать слова

в смертоносный яд.

Только сотня споет хулу – устоишь навряд,

говорят…

 

Мой любимый и младший брат выходил на бой

отомстить за тех.

Ни меча и ни лука глупый не взял с собой,

только зло да смех.

Эх, от смеха – и смерти лопались, как орех,

не у всех.

 

Были братья на свете – осталась одна сестра.

Я сложу им на белом камне по три костра.

Серебром не воротишь вспять, серебро потрать,

собирая рать…

 

* * *

 

И всё становится вдруг так просто,

как шоколад,

всё позволено – и не хочется ничего.

Всё взрослеющему по росту,

и говорят:

«Добро пожаловать в ад.

Сыграем в го».

 

И ты садишься за эту доску,

не зная, как,

ты садишься, в тебе крикливая пустота.

Твой соперник одет неброско,

А ты и рад,

Ты ждёшь побед и наград.

Он устал.

 

Ты проиграешь его мундиру

в седой пыли,

его насмешливой речи, его полкам.

Так открываются миру,

так слышат «пли!»,

так превращаются в соль земли

и вулкан.

 

Ты хорошо держался в его игре,

не каждый смог.

Ты на колено упал не сразу и тут же встал.

Он скажет: «Юность не грех»,

Скажет: «Ты игрок».

И добавит: «Оковы пали, открыт замок.

Ты сталь».

 

* * *

 

И вот так вот бывает. Молишься: «Судия!» –

А ответит Вотан.

Я не верю, что эта кожа была моя,

Мой выползок – вот он.

Он лежит, и уже к нему подступают мхи,

А земля – сырая.

Эти сумерки белоглазые так тихи,

Ни конца, ни края.

 

Там, как в детстве, затопит комнаты Рождество,

Ни тоски, ни гнева.

Мишурой серебро зимы оплетает ствол

Мирового древа.

 

Совсем не про Моисея

 

Да только всё обернётся наоборот,

Так часто было на свете.

Ты будешь ему говорить «Отпусти мой народ».

И слышать эхо и ветер.

Скорее в русле сухом обнаружится брод,

Скорей состарятся дети…

 

Это будет медью звенеть: «Потому что я так хочу»,

И земля под ним содрогнётся.

Тебе будет легче наслать на него саранчу,

Высушить рты и колодцы,

Чем заставить его устыдиться чуть-чуть

Или их заставить бороться.

 

И если ты победил, и настали новые дни,

Ты думал, будет легко?

Ты идёшь, и за спиной твоей они и они…

И каменеешь, как он.

 

Сны о севере

 

Выключи музыку. Панику – пересиль,

Это непросто, но…

Белка бежит по дереву Иггдрасиль,

Небо черным-черно.

Не отводя глаза, на него гляди,

Может быть, ты не Один – но не один.

 

Видеть и знать – вот это ли не судьба,

Прочее ерунда.

Полнится шумом бешеный автобан,

Сумерками – вода.

Дышит во мраке море, а в море – змей.

Он замыкает кольца, и ты – посмей.

 

Смейся, смелей, а большего – не проси.

Большее – до поры.

Ветви полощет дерево Иггдрасиль,

Нижет свои миры.

Тянется ночь длинней, города – темней.

Белка бежит – от веток и до корней.

И ничего из этого, просто так.

Стекла морозит белая пустота…

 

Urban

 

Вот и шкура сменяется, и броня,

Возрастает октановое число.

Постарайся теперь поскорей понять:

Ничего в этих случаях не хранят,

Ничего для памяти, всё на слом,

И добро, и зло.

 

Невозможно тверже, нельзя ровней,

Чем стоят подошвы твоих сапог.

И зима приходит, и что-то в ней –

То ли тени злы, то ли нет теней,

То ли белый рок, то ли чёрный смог,

Ничего не впрок.

 

И щиты работают на износ

И металл блестит, и дымы-дымы.

И ещё чуть-чуть – ни ветров, ни роз.

Так что гибель – мягкий тебе прогноз,

Оступись – и будешь таким, как мы.

Ничего не смыть.

 

Так иди на север, иди на юг,

Никаких дорог не желай врагу.

Со своими встретишься на краю.

Там своих по ярости узнают.

Но дорога тёмная. Карты лгут.

Нарисуй свою.