* * *
Есть песня, за которую отдам
Всего Россини, Вебера и Гайдна…
Жерар де Нерваль
Есть песня, за которую отдам
Вино и дам в минуту вожделенья
Без сожаленья, радостно, счастливо
За переливы первозданных звуков.
То песня моря, моря в ураган –
Орган с морских глубин за валом вал
Хорал возносит, как возник из пены
Наш сокровенный крохотный прообраз.
Ещё он дышит, он со мною рядом,
И адом жизнь по-прежнему ему –
Волну в валторну крючит… Он с тамтамом…
А там Россини с Вебером и Гайдном.
* * *
Жерару де Нервалю
Здесь дамы всем дают, да не до них –
В других широтах моряки от рюмок,
И лишь угрюмый малый трезв от шуток
Вчерашних институток, проституток.
Что взять с него? Он трезв, но рвёт его.
Уже давно вкусил он праздник жизни –
Капризы дам, в их кренделе дырищу,
В чём ищет сдуру радость духом нищий.
Лишний на всех широтах, параллелях,
Хмелея от второй бутыли рома,
Бездомный, он домой вдруг захотел
От этих тел, от этих дел.
Он вышел в ночь. Наверно, там он, дома.
* * *
С еврейкой бешеной простёртый на постели…
Бодлер
Француженку в кустах поставив раком
И оголившись сам, я восхотел
Слияния невинных наших тел,
Как вспомнил о тебе и узах брака.
Я зарыдал. Твой лик святой из мрака
Ночного парка на меня глядел,
Верней, пускал в меня потоки стрел,
А испустив, сам поместился в раку.
Я вытер слёзы. Я остался жив.
Мне вспомнился обычный твой мотив,
Что издревле любовные приметы –
Сливаться в существо из пары спин…
Да разве разъедал меня бы сплин,
Когда, мадам, давала бы не всем ты?
* * *
Не дай, Господь, быть трезвым.
Не приведи кампанию в шалмане пьяных дев.
У лебедей лихая линька, в дым нехватка перьев
К поверью, вызывающему добродушный смех:
«Во всех ты, Душенька, нарядах хороша».
Душа дивуется, возмущена (я трезв)…
Отрез с груди Марго хватил бы ей на юбку,
А юркая Марго с двух рук тузит подругу,
В ответ ей ругань в пух разоблачённой Евы
(Где вы, сапожник, зек, легавый из управы?)
То правой ей Марго, то набавляет левой,
Ведь в зенках королевы голым был король…
Когда же в роль войдут все дамы агрессивно,
Что Хиросима?! Даже предстающий миру бой?!
* * *
Кипячёные дамы сошлись в поединке
Под сурдинку жующих в кафе,
Аутодафе какое, боже,
Рожи в крови, наряд – неглиже.
Они же, эти кипячёные,
Разоблачённые до в чём мать родила,
Закусив удила, извергают свирепость –
Грации, прелесть, любовь сама!
За такие дела ли женщин жаждем?
Каждый из нас мечтатель, поэт,
Мы ей – нежность, она – на шею,
Страшнее женщины зверя нет.
Секрет весь в том, говоря серьёзно,
Звёзды на небе и рядом звезда,
Создал так господь, что в поднебесной
Неуместно жить без безмозглых дам.
* * *
Кислинка вина поселилась во рту,
В порту, как всегда, проститутки,
Все утки на пристани селезней ждут,
И тут же их тени сливаются жутко.
Тяну из бутыли кислинку вина,
Луна на ущербе под Вегой, что стразы,
Блестит безобразно отдраенной Лирой,
Где в мире Венера сейчас командиром.
И спит моя лира, как совесть у Польши,
Всё больше, и больше, и больше косея…
Я с нею, с моей прошлогоднею крошкой,
Кто ножки вздымает, как Кассиопея.
* * *
Джинн может быть и в одной, а не
только в «Тысяча одной ночи»
Зря выпустили из бутыли джинна,
У джина градус, что твой самогон,
Он льётся мановением по глотке,
Брат водке, ароматнее притом.
Хоть не притон, но барышень здесь тьмища,
И ищет каждая какой-нибудь барыш,
С тупых их крыш ручьём стекают букли
А туфли рюмки им. Чем не Париж?
Ты сам себе паришь в чаду с красоткой,
Как будто водка стала вашей сватьей,
Она здесь с братьей, пьяный раздолбай,
Не унывай, всё заживёт до свадьбы.
Вот кабы джинна придержать в бутыли,
Отбили б тебе печень на закуску?
Как грустно, но в другой раз ты не трусь,
Да, это Русь, но бьют здесь не по-русски.
* * *
Здесь матросня гуляет шумная, самозабвенная,
Юбку порой задирая хохотушке, весёлой от джина,
Мимо плывёт в тумане грудь задымлённого бара.
С фарой яркой матросик метит ответный удар в хвата.
Летнего заката краски ночь смолой заменила.
Ты не была мне милой, а теперь родная.
На улице ни трамвая, ни такси осторожных,
Лишь острожник-ветер сушит тебе слёзы.
Поздно. И я не бог, вернуть тебе дочь из могилы…
Жаль, что такой милой ты не будешь больше…
* * *
Я – лишь обрубок мысли о разумном
На лунном берегу житейских козней,
Я – поздний плод в саду существованья,
Я – паданец, назначенный гниенью.
Не в настроенье я людей встречаю,
Не чаю, как быстрее распрощаться,
Мне счастье улыбается лишь в грёзе –
Она аналог дозы наркомана.
Я из тумана лью такие земли,
Где в зелени и города и веси
И льются вечно песни новоселья,
А сам себе я не построил дома.
Мне не знакома искренность подруги,
Злой руганью кончается их нежность,
(О эта нежность женщины! Отрава –
Незаживающая рана в сердце).
Я в детство уношусь – к своим истокам,
А там – потоки крови миллионов
Текут по лону огненной планеты…
Всё это я – одна сплошная рана.
А может (странно думать так, конечно)
Я – нежность первобытного тумана,
А моя рана – лишь аналог раны
Распятого во имя всепрощенья.
* * *
Пока я вырос, я не раз мог погибнуть,
Как погибали друзья, приятели, знакомые,
Я их помню в лицо, а имена многих забыл,
Встали б они из могил, я б не знал, как их окликнуть.
Иметь крепкую память – это хорошо,
А не иметь никакую – это ещё лучше.
Я вижу такие красивые сны, перед которыми
Волшебные сказки о прекрасном – уродство.
Но я не помню своих снов, их краски, музыку,
А потому мне жизнь кажется терпимой,
Хотя на деле она гаже противной.
* * *
Блеск маяка и голос ветра одичалый…
Причалом им моя душа и мои уши,
И жалость, что до суши уже близко
И словно бризом тянет из каюты.
Уютно Маяковский и Есенин
Присели в изголовье, как друзья, –
Нельзя без них, мне в этой жизни скучно
И нужно хоть кого-нибудь любить.
Нить с темляка, конечно, не верёвка,
Но ловко я её бросаю в угол –
С подругой этой долго ль до греха,
Когда иллюминатор – словно дуло?
* * *
Режет солёную воду киль,
Миль уже тридцать меж нами,
Стадами текут к тебе облака
И, как река, кильватер.
Хватит, наверно, холить печаль,
Как на причале простились,
Милость твоя – сухой поцелуй,
Мол, не ревнуй, как выйдет.
Солнце в зените. Мне хорошо –
Я ещё тебя не ревную, –
Мне бы морскую царевну найти,
А тебе не ходить в пивную.
Режет солёную воду киль,
Миль уже сотня меж нами,
Стадами текут к тебе облака
И, как река, кильватер.
* * *
Чистый спирт, что утром роса. Не трусь.
За Русь и закусим водой!
По одной ещё пропустим с тобой,
Другой лей стакан, дорогой.
Вон баклан раскрыл крылья зонтом,
Он потом поймает закуску.
Ты из Курска, я из Баку, а там
Тот, кто пьёт, тот пьёт по-русски.
Правда, в Курске душевней гуляет народ,
И цветёт в перелесках ландыш…
Надо ж, как укачала тебя волна,
Так страна, мать её, всех качает.
Декабрь 1995
Когда человек умирает,
Его тело хладеет.
Я в морге был, а не а в рае,
Который, говорят, в Иудее.
Не помню, чем я согрелся,
Но с ума не сошёл –
В Москве трамваи на рельсах
Резали до кишок.
Сквозь бред до меня доходило –
Топилась для мёртвых печь
И поп ходил с кадилом,
Чтоб дымом живых уберечь.
А я уберёгся от дыма,
Хладея, прихлёбывал спирт,
Ведь он – медицинский, родимый,
Для тех, кто не вечным спит.
© Яков Маркович, 1995–2016.
© 45-я параллель, 2016.