Я расскажу тебе – про великий обман… Марина Цветаева Пока дышу, спасибо за слова и музыку. Я тронут до мурашек. Мифологические существа! Меня, как постояльца меблирашек, вы звали за собой на острова с засохшими колодцами дворов и каменной пустыней вертограда, манящего, как лучший из миров. Волнует душу невская наяда и нежно возникают волны строф, как будто в белом сумраке ночей, как в оболочке опиумной грёзы, заключена божественность речей, классическая горечь туберозы и кровь бежит по жилам горячей. Обманывать – ещё куда ни шло: совсем другое дело – жить обманом. Нам в этом смысле страшно повезло: не то что безобидным обезьянам, уверенным, что лодка и весло – одно и то же. Может быть, Улисс, найдя романтику Тартара куцей, отправился бы в те края, где рис выращивают, как велит Конфуций, – когда бы не намёк из-за кулис. И вправду, не мешало бы сменить как тему, так и фон повествованья. Поёт веретено, сучится нить. И надобно вести существованье: чело зачем-то мыслями темнить. Тебе темно? Попробуй огонька спросить у незнакомца в переулке. Возможность обознаться велика. Нарушив одиночество прогулки, наткнешься на чужого двойника. Свидание дороже благ земных. Я всем желаю всяческого блага. Жить, о себе невесть что возомнив, отучит терпеливая бумага, отвадит чернозём, её жених. Хозяин тьмы, чьё ремесло – мосты над хлябью возводить усильем воли, не жертвами ли страха высоты – как дочерьми и сыновьями боли, – осуществляются твои мечты. Хвала тому, кто время превозмог и пересёк серебряную Лету. До нитки, разумеется, промок, а не кричал «карету мне, карету». Не исчезал из виду под шумок. И всё такое. Разве что в бреду. В связи с неизлечимостью болезни. Чем создавать искомую среду, способствуя возникновенью песни, чтобы затем идти на поводу у ритма, разглагольствуя взахлёб о том, что попадает в поле зренья, как инфузория – под микроскоп или ресница – в глаз венцу творенья, меняющему срочно гардероб и ноги делающему туда, где ветер порасклеивал афиши: на рынок отрезвлённого труда. Клин журавлей, словно знаменье свыше, укажет направленье. Череда сопутствующих образов в мозгу затеяло подобье хоровода. Без ихней пляски долго не могу держаться: такова моя природа. Чего не пожелаю ни врагу, ни собутыльнику в уютной мгле вагона с человеками на полках. (Как будто мало места на земле.) Не спрашивай, зачем рука в наколках и почему глаза навеселе. Блажен, кто в этой призрачной стране живёт, не понимая ни бельмеса. Как дятел, восседающий на пне в окрестностях елабужского леса, внимая соловьиной болтовне. Духовная что значит нищета. Я тоже начинаю задыхаться (хотя не вижу в этом ни черта блаженного) и мыслью растекаться по древу, дым пуская изо рта в любое время года. Графоман испытывать не должен дискомфорта на тот предмет, что пуст его карман: он существо совсем иного сорта, чем остальные. Взять его роман с изящною словесностью. (Читай: с излишествами в области науки битья баклуш.) Сослать его в Китай? Или взять недоумка на поруки? Не замечать, как звёзды – птичьих стай? Подумаешь, пернатая лузга в затепленной лазури поднебесья, когда вокруг дремучая тайга вселенной, потерявшей равновесье, как страх теряют, если дорога распутица житья, где вязнет шаг, осознавая неизбежность тлена, когда с похмелья куришь натощак, в козырном листопаде по колено; и начинаешь думать о вещах как говорится, больше, чем они того заслуживают. И, в итоге, теряешь драгоценнейшие дни, сомнительные возводя чертоги на чердаке, свободен от родни. Как северные пальмы, фонари, тень воскрешая, продлевают вечер. О чём-нибудь со мной поговори, читающий листву бульвара ветер, или ступай ко мне в поводыри. Я плохо вижу, будучи в хмелю. Кошачьи свадьбы в гулких подворотнях внушают отвращенье кобелю. В кабине для звонков междугородных я призрака за лацкан тереблю. Над мостовой, искристой от дождя, клубится мгла, как будто шерсть овечья. Простерши длань, стоит кумир вождя, ползет туман в сады Замоскворечья, тоску на пешехода наводя. Вселенная расторгнутых границ! Бунтующих темниц орущей плоти! На месте ветром выдранных страниц растут другие в том же переплёте. Что навзничь падать ей, листве, что ниц. А поутру костлявая метла под окнами скрипеть начнет уныло. Судьба, с чего ты, собственно, взяла, что существуешь? Хоть бы позвонила. Давно молчат твои колокола. Ты пропадала в облаке слюды, мелькала за решёткою зверинца. Старьёвщица, ты путала следы, и я с твоим отсутствием смирился под шелест окружающей среды. В конце концов, я к шелесту привык: он стал для меня чем-то вроде ритма, гораздого развязывать язык, когда уже не действует молитва, последняя надежда горемык. Я знал тебя в иные времена как женщину с влюбленными глазами! Ты сострадала мне, словно струна, задета за живое голосами, от коих остаются имена, как символ бытия за гранью снов. Я нынче только песней осчастливлен и не хочу блуждать в подборе слов. Пускай прольется правда щедрым ливнем и горизонт окажется лилов.
Популярные стихи