Вячеслав Качин

Вячеслав Качин

Все стихи Вячеслава Качина

Восхождение

 

Трава ещё блестит своей прохладой влаг,

связав и свет, и тьму как смыслы двух гармоний,

и, проведя по ней и взглядом и ладонью,

мы в этот ранний час торопимся на шаг...

 

Но как не рассмотреть вблизи сосновый пот?

В нём чёрный муравей в прозрачную могилу

лёг навека затем, чтоб рассказать, как было,

своим янтарным сном про тот далёкий год...

 

Пустые лежаки. Крик чаек. Полный штиль.

Мы в утреннем вине находим без ошибки

в согласии сторон короткие улыбки,

что ветром подтвердил проснувшийся ковыль...

 

Дотепливает всё, как из последних сил

хватается с небес пол-августа за море,

как будто есть отскок в том солнечном отборе,

к которому сентябрь мечты приговорил...

 

Недолгий разговор. Подвязанная прядь.

Рассвет. Следы. Песок. И в спину смотрит берег...

Он так давно привык к замедленной потере,

где обжигает торс нарушенная гладь...

 

И вот уже теперь из множества прорух

я вижу, как летят прибрежные качели,

где мы на вдох вперёд уверенность не делим...

и невозможна речь и про себя и вслух...

 

Ещё прекрасны дни в счастливой суете –

качели рвутся ввысь в огромной амплитуде

Но вот качели вниз – нет, ничего не будет...

и невозможен «стоп» на средней высоте...

 

Да, парусят пока детали летних нош,

но всё-таки слова не ищутся влюблённо,

предчувствие разлук волнует поимённо

предположив, что вдаль мир неподдельно схож...

 

У этой простоты нет сложностей для фраз,

она в текущем дне не носит острой грани,

в ней есть свободный взгляд, ответ воспоминаний,

которые мелькнут и вновь возвысят нас...

 

Гатчина

 

Мы говорили обо всём, а это значило,

гулять по-прежнему нельзя, дождила Гатчина...

Я то расстраивался в мат, то бегал к литерам,

нам было плохо-хорошо под мокрым Питером...

 

Природа радовала нас чуть-чуть, остаточно,

картина маслом так себе, почти некрасочна.

Мы вспоминали прошлый год: октябрь, Испания...

и скука веяла от нас до мироздания...

 

Шёл третий день без ничего... в тоске, внепланово:

кончались мысли, а потом включались заново,

звучали версии любви на лёгком шёпоте,

мы рассуждали ни о чём, о чём ни попадя...

 

От ерунды, от суеты, от немудрёного,

и до тревожной тишины покоя оного...

Лишь иногда, когда Луны касалась падуга,

мы разводили взгляды врозь и то ненадолго...

 

Теперь уж возрасты, дела, всё стало письменно

с тех самых дней, когда дожди линяли в изморозь...

И вот загадка, как я сам с того полшёпота

до этой строгости своей вдруг взял и дожил-то...

 

Ты родила, твой сын растёт, всё лучше некуда,

но тем не менее во мне летит молекула

какой-то честности и той дуэльной скорости,

из Ленинградской (мать её) дождливой области...

 

Не знаю, чем прикрыть порыв, каким наречием -

Мы были бешено малы, а стали вечные...

И в том есть точная мечта, ответ, открытие -

Нам было плохо-хорошо под мокрым Питером...

 

 

Два кота

 

Улыбчивый лирик устал и продрог,

он мёрзнет от скучности шага,

и Бог ему вряд ли запишет в итог

признание в качестве блага...

Ну что ж... продолжает носиться рваньё –

пальто в геометровый рубчик,

и вьётся от ветра смешное враньё,

как детский бессмысленный чубчик...

За тёмными окнами снова стоят

холодные ливни и взрывы,

и вызрели в этот осенний угад

ненужные слёзы и сливы...

И видно, как там, за асфальтами крыш,

ты сильно скучаешь под душем,

пьёшь медленный чай и, конечно, не спишь,

не спишь даже с собственным мужем...

Ушли пароходы, застирана страсть

на волнах постельного шёлка,

забыта за давностью внешняя часть,

и прелесть игривого толка...

Ржавеет наш мир молодых позолот,

вращаются стрелки подвоха,

минуты сурка превращаются в год,

но, знаешь ли, это – неплохо...

А всё потому, что потомственный враль

опять греет бок у камина,

он знает давно именную печаль,

и вяжется с ней воедино...

Ничто не нарушит небесный устав,

не станет восторг запоздалым,

достаточно озера Чад, где жираф,

где лирики счастливы малым...

Спокойной вам ночи, хорошего дня,

с днём ангела, с памятной датой...

И вновь в никуда провожают меня

кот серый и кот конопатый...

 

Марш

 

Горчат кофейных семь минут

Под летний снегопад...

Какой рассыпчатый кунжут –

Бьёт в подоконник град...

Как быстро вытянулась жизнь,

Как удлинился миг –

Я очень рад с тобой дружить,

Небесный гробовщик...

Какая маленькая скорбь

На временный пейзаж –

Всего лишь цинковая дробь

И пасмурная блажь...

Но в ней совсем не слышно зла,

Асфальты теребя,

Подробна эта блажь тепла,

Пока я жду тебя...

Что за невидимый оркестр,

Играя невпопад,

Покинул улицы небес

И вышел на парад...

Я подожду, ты опоздай,

Мне сладок горький вкус...

Сыграй мне, август, дробь, сыграй

Свой марш холодных бус.

 


Поэтическая викторина

Не стану отрицать

 

Не стану отрицать и утверждать нет смысла,

что небо ждёт мечты, а грусть не носит слов,

что выданы судьбой особенные числа,

а может и не числа, а несколько часов...

В них долгая игра и давняя забота,

сутулится вопрос и боли всё острей,

и в каждый миг вмещён порыв-загиб блокнота,

где память держит спор с фантазией моей...

Забытые миры – покойники событий,

истории разлук – свалявшийся клубок,

пустая до петли тревожная обитель,

и белая герань, как будущий венок...

Я в тех часах живу, давно, недавно, вечно,

но не прошу любви, не требую наград,

достаточен сюжет, что капает на плечи,

и сыплется теперь горстями листопад...

Мне близок этот вид осеннего рассыпа,

где горном высоты и миром всех церквей,

рысь октября насквозь промокшая, до хрипа,

зовёт в иную жизнь... я следую за ней...

 

Оптимистическое

 

Пройдёт и то и сё, и маски и перчатки,

откроются «Сельпо», засверчат маяки,

и полетят на юг орлы и куропатки,

рогатые олени, и люди-пауки...

 

«In vino Veritas» из каждого шалмана

привычно зазвучит в полночные огни,

с удвоенным меню восстанут рестораны,

а там и «незнакомки» без спутников, одни...

 

Ведь мимолётно всё, от возраста до денег...

Гляди, копает грунт весёлый метрострой...

И в графике опять и лётчик и священник,

и тары-растабары гуляют по Тверской...

 

К нам заторопит смех отмытая столица,

а там ещё чуть-чуть – и разовьётся пух...

Жаль, мишка олимпийский никак не приземлится,

он выучил уже всех птиц и даже мух...

 

Забудется сюжет такой сопливой драмы,

и отколдуем мы проклятие и сглаз,

и ты придёшь ко мне убавить килограммы,

нам будет хорошо, как-будто в первый раз...

 

Жизнь заберёт своё, а заодно и наше,

я развяжу тогда, надолго развяжу,

пусть новая печаль в ином хронометраже

придумает стихи, понятные ежу...

 

Взойдёт моя звезда пленительного горя,

забрезжит вдалеке на миллиард свечей

конечно же, заря, но мне по сердцу зоря,

иначе не сложить и мыслей и речей...

 

Покинут год больниц тома литературы:

переболевший Блок и незаразный Фет...

Жизнь не имеет дна, пока кладут бордюры,

я улыбнусь всему, а может быть и нет...

 

Всё льётся, всё течёт, всё как всегда  «вкл»-«выкл»,

история сама разменивает шаг,

подумаешь, почти, допрыгался, допрыгал,

по дням, по запятым, по клеточкам бумаг...

 

И вот уж пух летит, к дождям приложен грохот,

бессмысленно звучит прекрасная фигня,

вернулось то и сё... звонки, дела, эпоха,

мне снова не до вас, а вам не до меня...

 

Памяти Мастера...

 

Мастеру, Владимиру Алексеевичу Андрееву...

 

Вид очертаний, как заведено:

дома большие, малые – пореже,

а между ними – спортплощадки-плеши,

детали коих прячутся, темно...

Есть время думать – несколько минут,

пока заря не смазала искусства,

пока ещё листву по силе хруста

ботинку ощутить совсем не труд...

В один наклон в ногах блестит стекло –

недавней радости бутылочный осколок –

в нем вид Луны, увы, совсем недолог,

движенье ночи коротко, мало...

Зачем я здесь?.. Тверская дышит тьмой.

К чему послушен памяти, как власти,

в которой будто миг назад мой мастер

учил меня, учил самим собой...

Стихи текли, на год возвысив год,

и Вы пространство тратили не школой,

сказав: «Поэзия не может быть весёлой,

в ней этот свет угадывает тот...»

В больших словах мой смысл будет тих,

есть многий люд для небыли и были,

да, Вы слова не очень-то любили,

хотя и вечность вкладывали в них...

 

Рапаны...

 

И по приметам жив, и ждёшь ещё деталей,

И смотришь в интерес до дальности корней,

Но отчего же так... так хочется печалей

В накатанных шумах рапановых морей...

 

Играющий в тоску, в прощальную бездарность,

Ах, как не понят был открывший клапан в высь,

Куда тебя несёт слогов высокопарность,

Остановись уже... совсем остановись...

 

Верни себе пустот, стыдись фальшивой тризны,

Включи игривый глаз в промотанные дни...

И ту, что так давно прекрасней целой жизни

Спит с левой стороны, конечно же, верни...

 

Сожжённая Москва на непролазной кухне,

И некогда стареть в словах наперебой,

Где голос за любовь до судорог опухнет,

А после замолчит до бритвы над рукой...

 

Но есть круговорот начал и безначалий

Присутствием во всём из собственных частей,

И, видно, оттого так хочется печалей...

И умирать в шумах рапановых морей...

 

Танго...

 

Я застыл в закат, что торос на льдине,

ощущая, как, по волне дрейфуя,

от меня плывёт уже к Аргентине

эта часть земли, где давно живу я...

Хоть погоны - в годах и в силах ранга,

всё равно я знаю веков причуду,

что земля моя довернёт до танго,

только я к нему приглашён не буду...

Никаких объятий и чувств прижатых,

от чего захочет изнанка в теле

согревать себя как-нибудь в халаты

и в проём окна созерцать метели...

Замешаюсь даже с теплом обиды

и начну любить меховые станы,

пусть земля теперь покидает виды

и не знает то, что я в ней останусь...

Пусть и та одна, что давно не праздник,

расточая свой половой верлибр,

по другим делам и влечёт и дразнит,

но уже не мой и ответ и выбор...

Собираю дни... собираю камни,

в Аргентине танго, а я не вникну...

И от этих мыслей, что жизнь мала мне,

я потом умру, а пока привыкну...

 

 

Фант

 

Куда-нибудь, куда-нибудь

лети, конфетная обёртка,

ну, например, туда, где путь

очерчен, но не перечёркнут...

Куда-нибудь к ответу, в сад,

где никого, где я и осень

глядим на яблоневый ряд

и тишину не превозносим...

Где круг положенных систем,

вместив сует цыганский табор,

ещё обводится... и тем,

что растанцован в шаг октябрь,

в котором энное число,

как есть, в благом самообмане

давно уставшее крыло

несёт, что пятерню в кармане...

Ты долети, мой блеск надежд,

желаний малых труд и воля,

к местам, где искренностью свеж

порядок светлых меланхолий...

Ты долети, конфетный фант,

туда, где жизнь несильно горше,

и стань, как бабочка, как бант

на шее яблони замёрзшей...

Чтоб мог мой кот день изо дня

с раскосой вечностью китайца

смотреть, как Бог по всем теням

гоняет солнечного зайца...

И чтобы мне иных конфет

на Судный час в своём ответе

не знать под собственный портрет...

Ты долети до яблонь этих...

 

Циркуль

 

У циркуля есть шаг – большой и малый круг,

в нём каждый оборот становится подробней,

и потому пейзаж и столь знакомый звук

мне видятся точней, острей, правдоподобней...

Пустое, что в мой труд вмещаются и те,

кто путает в уме «повторы» и «возвраты»,

неважно, не от них по суше и воде

расходятся года, как ровные квадраты...

Усталости пришли, и я на миг затих

над прожитым своим, над верностью полдела...

Им лишь бы отвергать в сомнениях моих

и опыт простоты, и паузу прицела...

Да... я бы встал уже у сумрачной черты

и задрожал, что лист, из голого озноба,

но знание надежд наводит, как мосты,

зевок, понятный мне от почерка до нёба...

Холодный кнут воды пройдётся по спине,

хихикнет высоко красотка мазо - муза,

и вот уж антимир присутствует извне,

и требует опять чернильного союза...

Отличная пора для точности руки...

Я чувствую, что жизнь не жмёт потугой зряшной,

и что-то вновь ведёт к историям строки,

где прошлая любовь не может быть вчерашней...

У циркуля есть шаг... Ах, тоже мне сюжет…

Всё это есть нытьё с диванного комфорта...

В преемственной тоске мне парадоксов нет,

в окружности любой проглядывает хорда...

 

Человек, которому надо

 

Есть такой человек, как маяк,

С батарейкой большого заряда,

Ну давай назовём его так...

Человек, которому надо...

 

Он не знает подсчёта часам,

Он как ветер, как скорость снаряда.

Не даёт успокоиться нам,

Человек, которому надо...

 

Это будто на голову снег,

Это в сердце теплеет от взгляда,

Это просто такой человек,

Человек, которому надо...

 

И под всполохи северных свит,

Или в южную ночь звездопада,

Он опять почему-то не спит,

Человек, которому надо...

 

Даже если уходит любовь,

Всё равно не погаснет лампада,

А погаснет, зажжёт её вновь,

Человек, которому надо...

 

И неважно чем памятен век,

Ведь условна любая награда,

В каждом зеркале есть человек,

Человек, которому надо...

 

Чемодан, вокзал и книга

 

Чемодан, вокзал и книга,

Лето. Жарко. Тишина.

Уезжала мама в Ригу,

Поезд ровный, как струна...

 

Из кармана край билета,

Мама ждёт, часы точны,

Отойду, взгляну на это

Вроде как со стороны...

 

Невесёлая картина,

Немудрёное витьё,

Время прячется за спину

И годами гнёт её...

 

Будто лезвием перрона

Не желая резать нить,

Мама вслух, в стекло вагона

Продолжает говорить...

 

По губам читаю... "Слава,

В холодильнике еда..."

Напряглась струна состава,

Поезда есть поезда...

 

Что им смысла у вокзала

Сохранять нарядный вид,

Только мама не устала,

Говорит и говорит...

 

То рукой покажет дважды

Мне про кепку и жару,

То ещё... о чём-то важном,

Но уже... не разберу...

 

Эбонита...

 

Само собой или просто так,

в том есть ответ и вопросы к быту:

в моей душе несмешной мудак

страдает по девушке Эбонита...

Какая испанская в ней тоска,

какая тёплость морского шельфа

летит прозрачно, издалека

и переливом цветного шлейфа...

Там высоко нам от шумных дел,

да и спускаться в них, вроде муки,

и мы ощущаем безвесы тел

и слышим жизнь нетревожней мухи...

Но вот опять перезвон струны,

бумагу колет копьё графита,

что ж мне так эти труды скучны,

неужто Коста-дель-Соль забыта?..

Давно ли сквозь золотой закат

играла призма ноги фужера,

на рейде спал пожилой фрегат

и лилось Vino de la tierra...

Теперь же в зиму на все лады

я заливаю эспрессо в очи,

и будет ночь отрицать труды,

но поиск истин длиннее ночи...

В делах и спорах не видно дна,

и я возвращаюсь к истокам вида,

где ширит Волгу «3d» волна,

а вдоль разлива её - коррида...