Вячеслав
Бахтинов

Ветреный закат

Теперь свежее стало по утрам.

Добавлю в чай примерно двадцать грамм

Клубничного ликёра. Или нет –

Разбавлю лучше дедовской вишнёвкой.

На кухне маленькой неяркий свет.

Я ковыряю вилкою омлет

В тарелке белой с синей окантовкой –

И мысленно целую горячо

Твой кончик носа, шею и плечо...

Витает в воздухе осенний дым,

А я сегодня снова вспомнил Крым.

Зачем – не знаю, может, от тоски,

Поди, там тоже опадают листья

И ветром кружит эти лепестки

Оранжевые, словно шкурки лисьи,

И дворник торопливо, впопыхах,

Метёт в костёр их, превращая в прах.

И я вдыхаю горечь межсезонья.

Трава свалялась, словно шерсть бизонья.

В бутылке крепкий дедовский настой,

Плесну еще, да кабы был настрой –

Возьму конфету, ну, так чем богат.

И загорится где-то в подреберье,

И взгляд хмельной, внушающий доверье,

Затмит собою ветреный закат.

Взошла луна, завыли злые волки

Взошла луна, завыли злые волки, 

Затихла мышь в углу на книжной полке, 

И домовой за печкой впопыхах... 

Небрит, нечесан, в шерстяных носках 

Три раза сплюнул и перекрестился, 

Мне подмигнул и низко поклонился, 

И сгинул в чёрной темноте избы. 

Лишь серый кот, шипя, встал на дыбы, 

Он не терпел подобного соседства, 

Хотя с мышами дружбу водит с детства. 

Кот хитрый, но мудрее домовой! 

Опять донёсся грустный волчий вой, 

Мышонок доедает Льва Толстого... 

Будильник, как обычно, в полшестого 

Меня разбудит. За окном метель. 

Как хочется залезть назад в постель.

Дружок

Зарылся поглубже в мохеровый шарф, 

А с неба мне светит луны полной шар. 

Троллейбус, маршрутка, ушёл и трамвай. 

По улицам сонным, похожим на рай, 

на сказочный, тихий уютный мирок, 

куда у меня есть всегда номерок, 

код допуска, просто счастливый билет, 

где спит утомлённый замерзший проспект. 

И лишь фонари, что скрипят на ветру, 

без пользы съедают вокруг темноту. 

Кружатся снежинки, послания шлют.

А завтра с рассветом разбуженный люд, 

хрустя каблуками в пушистый сугроб, 

смешают до слякоти в серый микроб, 

до талой воды, превращая в ручей. 

А следом за мною, похоже, ничей, 

идет по следам симпатичный барбос, 

в ладони суёт мне горячий свой нос. 

Такой же ночной беспризорник, как я. 

Немного подумав: «А чем не семья? 

Есть кот, попугай, а теперь будет пёс…»

Мое предложенье он принял всерьёз. 

Смешно облизнул с носа белый снежок. 

Я дам тебе кличку, ты будешь – Дружок. 

Виляя хвостом и в надежде скуля, 

(Отвыкнуть придётся от ниже нуля). 

Спать будешь на кресле, диван – это мой.

Ну, что же, Дружок, пошагали домой!

* * *

Если знал бы точно, как карта ляжет, –

отдыхал бы где-то сейчас на пляжах,

не тревожась мыслью, что будет завтра,

заказал омара б себе на завтрак.

Заглянула б горничная мулатка –

подмигнул бы ей, не теряя хватку,

притянул к себе, улыбнулся просто

и отнёс в кровать на льняную простынь.

Целовал бы шею, плечо, ладошки,

и она мурчала бы чёрной кошкой,

целовал бы ниже – рычала б львицей,

на такой, ребята, не грех жениться.

Только сказке сбыться, увы, не светит,

ты на птицу счастья не ставишь сети,

ты не веришь в знаки, не веришь в чудо,

ты бредёшь с работы в свою лачугу,

где в углах густятся и дремлют тени,

где есть стол да стул из приобретений,

да кровать с провисшей до пола сеткой,

на которой стонет порой соседка

и при этом ржёт и похабно шутит.

А за печкой мыши наводят жути,

и с остатков жирной, но вкусной воблы

таракан нахальный снимает пробу

и бежит водички напиться в кране –

он не верит в принципе в вымиранье...

Житейское

Будильник соловьём выводит трель

На тумбочке громоздкой прикроватной.

Ты покидаешь тёплую постель,

Кота отодвигая аккуратно.

Сквозь занавеску луч от фонаря

Цепляется за мебель сиротливо.

За окнами начало января,

Но как-то по-осеннему дождливо.

Ты не найдёшь пропавшие носки,

Зато почти что высохла спецовка.

И главное, есть средство от тоски –

Осталась ещё с вечера "Перцовка".

На кухне светит лампа в сорок ватт.

Свистит пузатый чайник на конфорке.

Ты знаешь, что, конечно, виноват,

Но без неё тебе вполне комфортно.

Она ушла, устав тебя прощать,

По слухам, переехала в столицу.

Ну, а тебе так хочется борща

И похмелиться.

Закат

На лугу похрапывают кони,

День осенний клонится к закату,

За холмом, на старой колокольне,

Отзвонили медью языкатой.

Вдоль по горизонту тёплым воском

Солнце расплывается и тает,

А вокруг шумит татарским войском

Дикое сухое разнотравье.

Воздух густ духмяностью степною,

Брагою из дички переспелой.

Марья занимается стряпнёю,

Голову покрыв косынкой белой.

Дед Матвей плетёт свою нагайку,

Щурится от дыма "козьей ножки".

Прилетела птиц пугливых стайка,

Со стола ворует хлеба крошки.

В чугунке дымится жирный борщик,

Под ногами трётся кот-зараза,

Он, как будто старый заговорщик,

Подмигнул мне бельмоватым глазом.

Здесь проходит в суете приятной

Время, что часов не знает вовсе,

И ступает по траве примятой,

Обрывая паутину, осень.

Догорел закат багряным светом,

Ночь на степь ложится тьмой сапожной,

Дед, кряхтя, привстанет с табурета,

Осенив крестом себя тревожно.

На цепи кобель лениво брешет,

Да спросонья бьют крылами гуси.

Я на сено постелю бекешу,

Чтобы до утра любить Марусю.

Здесь зимою улицы хорошеют

Сигарета тлеет, дымок струится.

Ты глядишь в окно, и тебе не спится,

за окном снежинки роятся, кружат.

Ты откроешь пиво, наполнишь кружку,

оторвёшь плавник от сушёной воблы,

и опять в окно наблюдаешь в оба:

вот вдали красуются новостройки,

вот бомжи копаются на помойке,

вот идёт прохожий походкой шаткой,

на него сердитая лает шавка,

в подворотне пьяно орут подростки,

у подъезда света горит полоска,

рукавицы чьи-то лежат на лавке,

кот брезгливо в снег опускает лапки,

на часах пробило двенадцать – полночь,

вот к кому-то скорая едет помощь.

Заскрипят в подъезде протяжно двери –

про себя помолишься, чтоб успели...

А снежинки кружатся, к стёклам липнут,

укрывают кроны на старых липах.

И фонарь сгибает лебяжью шею,

здесь зимою улицы хорошеют.

Зима пришла

Зима пришла, как бывало, утром,

Гоняет ветер снежинок стаи.

Снежинки мелкие, словно пудра,

Летят на землю и быстро тают.

А ты в своем полушубке лисьем

Ушла сквозь двор опустевший, скучный,

Где облетели с деревьев листья,

Где зацепились за крыши тучи.

Наш мир разбился банально просто,

С тех пор засох позабытый фикус,

С тех пор сгорают на завтрак тосты,

Да и у кофе ужасный привкус.

С тех пор в душе поселились стужа,

Тоска, унылость и безнадёга.

Я осознал, что тебе не нужен.

И окопался в своей берлоге.

Но, не найдя той причины веской,

Чтобы бежать за тобою следом,

Задвинув наглухо занавески,

Впадаю в спячку, укрывшись пледом.

Играет ветер камышом

Играет ветер камышом, 

Туман ползёт над тихой речкой. 

Большим и маленьким ковшом 

На небе загорелись свечки.

И в этой мрачной тишине, 

Как будто сонная улитка, 

Луна всплывает в вышине –  

Печальным слитком. 

И хор кузнечиков умолк, 

Сверчки закончили гастроли, 

А я, обычный серый волк, 

Завою на луну от боли. 

В костёр, подкинув сушняка, 

Глотну чего-нибудь покрепче, 

И вот тогда, наверняка, 

Мне станет легче...

Как волку

Утро раннее, дворик сонный.

Поднимаю повыше ворот.

На деревьях сидят вороны,

Заселили февральский город.

Ветер гонит корабль бумажный

По ручью из водицы талой.

Что там было – уже неважно,

А что будет – уже настало.

Опускаю в карманы руки,

Чуть сутулясь, иду неспешно,

А в причине нашей разлуки

Виноват только я, конечно.

Ну теперь-то жалеть не стоит

И пенять на себя – что толку?

Правда, слева, порою, ноет,

Да охота повыть, как волку...

Кот Тихон

Вот и солнце взошло ясное,

И роса на траве высохла,

И летят в небеса ястребы,

И парят над землёй вы́соко.

Золотятся стога се́нные,

Бродит стадо, жужжат оводы.

Где-то цапля кричит серая,

Словно баба она вдовая.

И лениво река стелется,

И ракиты к воде клонятся,

Там гоняет мальков, сердится

Окуней молодых конница.

И, вздыхая, звонит колокол,

И горят купола-луковки.

Солнце светит, но мне холодно.

Застегнусь-ка на все пуговки

И пойду от пустой пристани,

Теплоходу махнув кепкою.

Будет сердце стучать истово,

Ведь запал на тебя крепко я.

Ты ведь – счастье моё тихое...

Упорхнула опять бабочкой,

Мне оставив кота Тихона,

И он гадит в мои тапочки.

Кофе с корицей

А жаркое солнце, примерно, как в Южном Судане, 

С утра пробралось ко мне в комнату рыжей лисицей. 

Пока ты спала, на моем холостяцком диване, 

Я кофе на кухне сварил, как ты любишь, с корицей. 

Обычное утро, по полу разбросаны вещи, 

И, даже, впервые, решил не идти на работу. 

Ещё никогда не готовил я кофе для женщин, 

Лишь чай в одиночестве пил по утрам с бергамотом.

Лучик солнца

Лучик солнца с утра сквозь окно и ночник 

В отраженье зеркал, разбросавши зайчат, 

Пробежался по полке прочитанных книг, 

По часам на стене, что стучат и стучат, 

Заглянул за комод, что стоит накренясь 

На не ровных полах. Ослепительный блик 

На мгновенье в углу над столом, затаясь, 

Прочитал с любопытством забытый дневник, 

Тот, что с вечера в ящик стола не убрал. 

Не задвинул впритык на окне жалюзи 

И теперь, я спросонья за ним наблюдал, 

Как по мебели солнечный зайчик скользит.

Молочное небо

Молочное небо ещё не окрасилось в синь, 

а мне захотелось уехать на Юг, в Занзибар, 

а можно в Париж, но пока – до вокзала в такси... 

Ещё забежать в привокзальный пустующий бар, 

глотнуть коньяка, круассанов в дорогу купить –  

и сесть, по ошибке, на поезд, что в Южный Урал 

идет не спеша. Ну, а мне остается забить, 

как старый вагон монотонно по рельсам стучал. 

Смотреть на поля, где под солнцем ростки кукуруз 

всходить начинают, а в небе пикирует стриж. 

Я ем круассан, как какой-то забытый француз, 

и всё же мечтаю поехать когда-то в Париж...

Моё отраженье напомнило, что я красив

Мое отраженье напомнило, что я красив. 

Побрился, оделся с иголки и пахну парфюмом. 

Мне нравились джинсы, рубашки цветные носил, 

И так же, к тебе на свидание шёл не в костюме. 

Мы робко сидели на лавке, ты в платье в горох, 

Смотрела, как строй муравьев потащили полено, 

А я, как ныряльщик за жемчугом, делаю вдох 

И трогаю, как-то несмело, тебя за колено. 

Прической твоею играет слегка ветерок, 

Я губы целую твои, как когда-то учили... 

И всё б ничего, но смущает рубашка в цветок –

Мне кажется, в ней я похож на альфонса из Чили.

Муму

Ноябрь сады украсил

Оранжевой листвой,

А дворник наш, Герасим,

Шёл к речке сам не свой.

На лоб сползала шапка,

В руке держал баул,

А из баула бабка

Орала: «Караул!»

«За что так, с госпожою?!»

А всё лишь потому,

Что дворник всей душою

Любил свою Муму.

Муравей

По гулкой площади вокзальной, 

Где пар клубится паровозный, 

Походкой, в общем-то нахальной, 

Шёл муравей с лицом серьёзным . 

С перрона перелез на рельсу, 

Не обгоняя электричку,

На вид он был устойчив к стрессу, 

Нёс на плече большую спичку. 

Ему плевать на непогоду, 

На проводниц в коротких юбках, 

Он в поездах не ездил сроду, 

Не ездил также на маршрутках, 

Он избегал компаний шумных, 

Ходил домой тропою длинной.

Сам был начитан, в меру умный, 

Характер твёрдый, муравьиный. 

На нос скатилась капля пота, 

Спина ломила в пояснице –  

Такая вот была работа, 

Обычным людям не приснится. 

Преодолев свой путь железный, 

Придя домой к жене, детишкам, 

Ему хотелось быть полезным, 

Ведь он – обычный муравьишка.

* * *

Небо сегодня синее,

Солнце ползёт в зенит.

Вишня такая сильная –

Воздух от пчёл звенит.

Пахнет душистой мятою,

Липой и чабрецом.

Сука с двумя щенятами

Прячется под крыльцом.

Яблоня с пышной кроною

Щедро бросает тень.

Лещ на шнурке капроновом

Вялится третий день.

Воду из бочки брызгая,

Серая птица пьёт,

Хмель забирает изгородь,

Всюду лианы вьёт.

Травы скосив за хатою,

Кислый хлебнув компот,

Гладишь кота лохматого,

Чешешь ему живот.

Ну, а у деда важное

Дело – чинить сапог.

В этой деревне каждого

Оберегает Бог.

Невыносимый

Я перебираю в пальцах чётки,

И смотрю, как снег кружится первый.

Каркают вороны в рясах чёрных,

Воробьи снуют в пальтишках серых.

Двор в капкане неказистых зданий,

Курят трубы на двускатных крышах.

Вновь зима пришла без опозданий,

Стало сразу непривычно тише.

На стекле узоры стылых кружев,

За окном тревожные осины...

От меня ушла моя подружка,

Мне сказав, что я невыносимый.

Я в стакан плесну настойки четверть,

Помяну былое лишь отчасти,

Как в глазах её плясали черти

И в душе моей кипели страсти.

Одиночество

Одиночество – это всегда непросто...

Зачастую колет под сердцем остро,

Как ножом, кинжалом, сапожным шилом.

Вы расстались с ней, так она решила...

Поутру обычно, проснувшись рано,

Спирт разбавив в банке водой из крана,

Начисляешь сто пятьдесят в посуду,

Чтоб слегка расширить свои сосуды.

Над столом летает, жужжит сердито

Муха цвета камня александрита,

Потирает лапки над чашкой с кашей,

Ты её вспугнёшь застарелым кашлем.

Кот, глаза прищурив, сметану лижет,

А его хозяйка – живёт в Париже...

Ты ему привычно почешешь пузо,

Вам нашли замену, поди, француза...

У кота – семь жизней, ему полегче,

У тебя - одна, и ни к чёрту печень.

И ни к чёрту нервы, шалят порою,

Только нервы – дело уже второе.

А ещё недавно хотелось верить,

Что однажды просто откроешь двери

И начнётся всё, так сказать, сначала...

Но звонок молчал и не постучала.

Убежало время песком зыбучим.

Жизнь твоя, дружище – печальный случай.

Ты уснёшь щекой на кусочке пиццы,

Улыбаясь всем, кто тебе приснится.

Паук

Даря темноте удивленье нездешней натуры, 

На землю посматривал бледной луны полукруг. 

Расставив повсюду свои кружевные узоры, 

Из шёлка вязал их крестовой породы паук. 

С Востока текли караваном косматые тучи, 

По небу промчался осколок звезды и потух. 

Паук был доволен своею работой паучьей, 

Он ждал с вожделением пару упитанных мух. 

Рассвет занимался, хотя и слегка запоздалый, 

Земля просыпалась, и где-то проснулся вулкан. 

Не зная последствий, всё ради какой-то забавы, 

С весёлым жужжанием муха влетела в капкан. 

Паук, несомненно, доволен своею охотой,

Как будто провидец, заранее точно всё знал. 

На пленную муху смотрел он с особой заботой 

И точным движением жертву свою спеленал.

Поближе к ангелам

Смотрю вокруг, как снежные ковры 

Укрыли двор, беседку и качели. 

А под ногами снег виолончелью 

Звучит. И, не теряя красоты, 

Рябина гроздьями заледенела. 

Но снегири-то не сидят без дела! 

Клюют холодную до немоты. 

Поджав свои пушистые хвосты, 

На трубах спят бездомные коты. 

К ним в сны приходят серенькие мыши, 

Весенний запах и ночные крыши.

И многие хотят на облака 

Взлететь. Желательно, как можно выше. 

Поближе к ангелам... Ну, а пока... 

Пока я тихое мурчанье слышу, 

Поглаживая рыжего кота.

Прогулка

Тебе дышать намного проще

Вдали от улиц и людей,

Когда идёшь осенней рощей,

Подняв с десяток желудей.

Ты подсекаешь тропку лисью

И поворачиваешь вбок,

Где ёж шуршит в опавших листьях,

Закинув на спину грибок.

Идёшь туда, где перебранки

Сорок, что тропы сторожат,

Где на сосне темнеют ранки

От перочинного ножа,

Где запах сырости и хвои,

Что на губах твоих горчит,

Где сонный филин, вскинув брови,

"Угу" испуганно кричит,

Где возвели бобры плотины,

И у бобрих полно бобрят,

Где серебрятся паутины

До середины октября,

Где ручейком мелькнёт куница,

За камни спрятавшись в норе,

Где одиночество продлится

Хорошим днём в календаре.

И, за спиной оставив рощу,

Идёшь, где плещется река –

Там бабы простыни полощут

И смотрят в воду облака.

Пропащий человек

У фонаря роится первый снег,

Фонарь дрожит, сутулясь на ветру,

И город, пребывающий во сне,

Лениво пробуждается к утру.

Трамвайный звон, как будто невзначай,

Зажжёт в унылых трёхэтажках свет,

По чашкам разливаться будет чай,

На сковородках жариться омлет,

Кто будет кофе, тосты с ветчиной,

Кто просто кашу сварит на воде,

А я любовь свою величиной,

Как космос, подарить хотел тебе.

Не подарил, точнее, не сумел...

Выходит, зря я время торопил.

Сегодня утром снова опохмел,

Всё потому, что вечером я пил.

И я надену старенький бушлат,

Пойду во двор, почищу первый снег.

Промчался год с тех пор, как ты ушла,

Сказав, что я пропащий человек.

С неба падает безмятежно

С неба падает безмятежно, 

Как от взмахов ангельских крыл –

Снег пушистый, лёгкий и нежный, 

Тишиной своей всё укрыл. 

Крыша дома под белой шапкой,

Из трубы потянул дымок. 

Серый котик чистится лапкой 

И гоняет шерсти клубок. 

Раскатали санями горку, 

Только слышен визг детворы. 

Мчатся сани, и пес вдогонку, 

По уклону крутой горы. 

И ночами трещат деревья. 

Старый Шарик спит в конуре, 

А к утру замело деревню, 

Так всегда у нас в январе.

Сорок

Сверчки разорались – обычное дело в июле, 

Луна, улыбаясь, повисла над городом гирей. 

Стою у плиты и пельмени мешаю в кастрюле 

В моей холостяцкой, слегка аскетичной квартире. 

А в медном смесителе воду не держит прокладка, 

Где капля нависла прозрачной слезою невинной, 

Коньяк на столе, на тарелке лимон, шоколадка, 

И длинная ночь растянулась тягучей резиной. 

Пельмени всплывали под тихую музыку Баха 

Про них позабыв, я сидел, подперев подбородок, 

Вот так и живу... Вот такой вот я, парень-рубаха, 

Хотя мне сегодня, по-тихому, стукнуло сорок.

Ссора

Поздняя осень. Небо вторые сутки

Словно слезами, крупным дождём рыдает,

Ворот подняв повыше на мокрой куртке,

На остановке жду своего трамвая.

Пасмурный день, и вечер такой же хмурый.

Негде укрыться, спрятаться от ненастья.

Я, докурив, бросаю окурок в урну,

Урна его съедает беззубой пастью.

Пару часов прошло после нашей ссоры,

После обид, вопросов и недоверья,

Я не сторонник этих бесплодных споров,

А потому я попросту хлопнул дверью.

Мир изменился, и на душе паскудно.

Знаю, сидишь там, тушь по лицу размазав...

Что за привычка – бить сгоряча посуду?

Чёрт с ним с сервизом, жаль из Китая вазу.

Нужно смотреть на вещи гораздо шире,

Я же гляжу, признаться, немного уже.

Похолодало в этом огромном мире,

Ноги промокли в мутной осенней луже.

Старый трамвай промчится по рельсам гулко.

В тёплом вагоне тусклое освещенье.

Я же уйду извилистым переулком,

Чтобы вернуться и попросить прощенья...

Трамвай цепляется за струны

Трамвай цепляется за струны, 

Как утопающий за нить. 

Окурок запускаю в урну, 

Хотя, ведь, мог и положить, 

Но он, шипя, ныряет в лужу 

Порывы ветра бьют крылом, 

А я который день простужен 

Ищу чужие губы лбом. 

Вхожу в распахнутые двери, 

Почти в полупустой вагон, 

Где стёкла изнутри вспотели, 

Где сумрак клонит в полусон. 

Сажусь к окну, поджав колени, 

Рисую для обзора круг. 

А за стеклом мелькают тени: 

Домов, заводов, медных труб. 

И я, поэт, совсем не гений, 

Порой невыносим и груб, 

Но всё ж хочу прикосновений... 

Прикосновений женских губ.

Ты рисовала полутени

Ты рисовала полутени,

Витиеватость в разговорах... 

Твои красивые колени…

Им не решить всех наших споров. 

Ты говоришь, что я надменный, 

Что бессердечный, жалкий циник, 

В своих решеньях неразменный, 

Как из коллекции полтинник. 

Да, я бываю твёрд как камень, 

Что режет стёкла с резким свистом. 

В душе же я – обычный парень,

Смотрю на вещи оптимистом,

Привык я жить простым солдатом, 

Который никогда не плачет. 

Бывает, говорю я матом, 

Но все без зла,

И не иначе. 

Бывает, просто я болею 

Несильно. 

Лёгкая простуда. 

В моменты эти сожалею, 

Что жизни скачет амплитуда. 

Возможно, стоит измениться. 

Не знаю. 

Стать таким, как раньше! 

И от души повеселиться, 

Забросив серость дней подальше. 

Вновь встретиться на старом месте 

И подарить букет сирени, 

И как в далёком светлом детстве 

Поцеловать твои колени.

Ты сидишь у окна…

Ты сидишь у окна, и над ухом – комарик упрямый, 

Норовит укусить за румяную, нежную щёку, 

А тебе всё равно, ты всё смотришь на свой безымянный, 

Куришь «Винстон Гламур», и тебе без меня одиноко. 

Эта летняя ночь опустилась душистой периной, 

Я подкрался неслышно к тебе, замерев на секунду, 

А комар, навострив хоботок, трепыхал балериной. 

Я заметил его – кровопийцу, вампира, Иуду. 

На мгновенье остались лишь мы с комаром во Вселенной –

С мухобойкой в руке я настиг упыря над сервантом... 

Ну, а после, галантно упав, как гусар на колено, 

На твой палец надел золотое кольцо с бриллиантом.

Улетают годы

Не видно солнца на небе сером,

Над головою сгустились тучи,

Шуршит листва по дорожкам сквера,

По опустевшим, сырым и скучным.

День стал короче, пошёл на убыль.

Засуну руки в карманы глубже,

В кармане – спички, табак и рубль,

Я рубль брошу на счастье в лужу.

А сверху мелкая сыпет морось,

Застыло время у непогоды.

И, набирая зачем-то скорость,

Бесславно вдаль улетают годы.