Владислав
Пеньков

Этрусское

Н. 
  
1 
  
Мирт, кипарис, гранат. 
Сосна, рябина, клён. 
Закат, закат, закат, 
эпох, миров, племён, 
  
особенно – звезды, 
особенно – сердец. 
Тирренской бороды 
всё тяжелей свинец, 
  
всё ниже голова 
и флейта солоней, 
как будто бы слова, 
а где же соловей? 
  
Я вскину руки так, 
как танцевали вы, 
идущие во мрак 
на фоне синевы. 
  
Как день с утра глубок 
(и как неуловим 
вечерний голубок, 
заплакавший над ним). 
  
Из улетевших птиц - 
его последний час, 
последний взмах ресниц 
его этрусских глаз. 
  
2 
  
И тех, и эту, может быть, – и ту, 
я всех любил – и жалобней и звонче, 
чем женщину, держащую во рту 
серебряный старинный колокольчик. 
  
Но вышло, что любил её одну. 
Любил, люблю – неточные глаголы. 
Люблю, и вместе мы идём ко дну, 
так и пошли, из древней выйдя школы. 
  
Нас там учили разбирать цвета 
на запахи, на звуки и на строчки, 
что основная музыка проста – 
все будем умирать поодиночке. 
  
Куда-то проплывали облака, 
стекала кровь по лезвию минуты, 
и не давалась юноше строка, 
а девушки давались почему-то. 
  
Слепые губы тыкались в плечо 
и замирало сердце в перегрузке. 
И плакали светло и горячо 
над этим счастьем мудрые этруски, 
  
и плакали откуда-то со дна, 
куда я не стремился, но откуда 
пришла строка о том, что «всё – она, 
и всё – её серебряное чудо». 
  
В густой траве сверкал стеклянный бок, 
этруски обнимались после смерти, – 
и каждый был хмелён и одинок, 
и говорил: «Я не один. Не верьте».