Владислав
Пеньков

Человек на горе

(21 июля 1969 – 1 сентября 2020)

Пеньков Владислав Александрович, автор трёх стихотворных сборников и ряда публикаций в отечественной и заграничной периодике («Знамя», «Нева«, «День и Ночь», «Эмигрантская лира», «Студия», «Зарубежные задворки», «Плавучий мост», «7 искусств», «Сетевая словесность», «Белый ворон», «Иные берега», «Топос», «Вышгород» и другие). Член Союза российских писателей. Жил в Таллине.

Человек на горе

Настоящая поэзия должна рождать в сознании и душе читателя ощущение неуспокоенности, потребность что-то изменить. Творчество Влада Пенькова, совсем недавно ушедшего от нас, имеет ярко выраженный оттенок тревоги. Кажется, он пришёл, чтобы сказать: «что-то неладно в королевстве датском, мир несовершенен».

Говорить о поэте непросто – при всей своей кажущейся доступности, открытости для читателя, он понятен далеко не каждому. Требуется духовное усилие, чтобы по-настоящему услышать слегка приглушённый, но глубоко трагический, по сути, голос. Потому что трагедийное скрывается у Пенькова за внешней игровой формой, за постмодернистскими приёмами, интертекстом и неочевидностью. А между тем вдумчивому читателю могут открыться такие культурные пласты и подтексты, которые редко у кого встретишь.

Поэтическое мировоззрение Влада вырастает из мощного литературного наследия: тут и русские, и зарубежные авторы, и дух великого, милосердного Джона Донна, точно знающего, «по ком звонит колокол». Похоже, это знание передалось по наследству и нашему талантливому современнику: о чём бы ни писал Пеньков, в какую бы жизненную рутину ни облекал свою мысль – всё равно в его строках ощутимо дыхание «туманного Альбиона». Это отголоски той страны обетованной, которая дала миру величайшего гуманиста всех времён и народов:

горстка праха, мёда горстка –

вместе музыка, когда

гладит Донн по тёплой шёрстке

миновавшие года.

Даже в самых неприглядных, отталкивающих формах земного Влад Пеньков, остро ощущая «во вселенной неполадку», отыскивает прообраз утраченного идеала. Жаль правда, что только «порция московского разлива» способна ненадолго превратить «розовую кукольную тушку» Гали-продавщицы в изящный силуэт прекрасной и призрачной Леди Джейн.

Тоска по возвышенному, попытка увидеть сквозь бытовое, повседневное краешек иной жизни, домыслить прекрасный образ – черта, присущая поэту, отличающая его от остальных. Возможно, поэтому так часто в его стихах упоминается небо – то высокое и недостижимое, то мрачное, засорённое «вороньей лузгой». Но всегда в художественном мире Пенькова оно становится частью антитезы человек/Бог, плотское/духовное, реальное/желаемое. И чем непригляднее, безотраднее земная жизнь человека, тем сильнее чувство тревоги и тоски по иному, почти забытому, но смутно припоминаемому:

А хочется – неба и блеска,

чего-то такого, о чём

летают – в окне занавеска

и ангел за правым плечом.

При всей современности звучания Влад Пеньков является в каком-то смысле хрестоматийным, классическим поэтом, беззаветно преданным творчеству, поклоняющимся поэзии как святыне, категорически не приемлющим глупость, пошлость, усреднённость во всех формах её проявлений. Весьма ощутимо, что планка его требований к самому себе тоже непомерно высока: отсюда стремление к филигранности формы, лишь внешне кажущейся неприхотливой, и глубине содержания.

И если говорить о традиции, то вне всяких сомнений можно утверждать, что Пенькову очень близка поэтика декаданса с характерным для неё густым пессимизмом в духе Бодлера, обречённостью, безысходностью. Его стихи можно сравнить с графическими рисунками, где тёмные, даже серые, тона явно преобладают. Человек «заточён» в бренную плоть, как в башню, оттого никогда не подняться ему к той высоте, где властвуют иные законы, иные ценности:

Золотая пора листопада...

Это ясно. А дальше-то как?

Ветерок чёрно-серого ада

просвистит в снегиря как в кулак

...брешут частных застроек собаки,

ад свистит, снегири мельтешат.

Очень больно мотает на траки

плоть живую живая душа.

Нередко трагедийность звучания у Влада подчёркивается гротесковой амбивалентностью образов. Низменное, бытовое может сопрягаться с возвышенным. сакральным в контексте окказиональной авторской метафоры, но не с целью «примирить» между собой эти противоположные миры, а для того чтобы показать абсурдность и мелочность человеческой жизни на фоне безграничного, всеобъемлющего мироздания. От этого разительного контраста душа лирического героя Пенькова наполняется мрачным весельем заключённого накануне казни:

Сидишь над тарелочкой кильки

и в приступе водочной жажды.

А мир, как цитата из Рильке, –

прекрасен, напрасен, однажды.

И звёзды пылают и бьются,

летят по вселенной осколки,

как будто раскокали блюдце

вот с этою – пряной засолки.

И где же мне место под небом –

однаждным, прекрасным, весенним?

И смотришь на ломтики хлеба и рыбу –

с фатальным весельем.

Существуют поэты-мифотворцы, создатели альтернативных миров, а вот Влад скорее все мифы и сказки развенчивает, нежели создаёт. Не особо щадя своего читателя, он со всей откровенностью заявляет, что в заурядном сознании обывателя просто не остаётся места для сказки, что любая, даже самая красивая история в реалиях нынешних дней неминуемо превращается в серую и неприглядную прозу жизни. Данная мысль, кстати, очень характерна для постмодернистского сознания, в котором художественное пространство опустошено, десакрализовано:

вот такой, понимаешь ли, пушкин

разлубочный присутствует здесь.

А вагонов товарных частушки

враз собьют институтскую спесь.

И пойдёт по железной дороге,

как по рекам молочным ладья,

чтобы вечно стоять на пороге

аввакумовского жития.

Не удивительно, что в своих самых сокровенных мыслях и тёмных предчувствиях поэт всегда остаётся одиноким, непонятым. Много ли найдётся людей, которым будет приятно читать о собственных недостатках и несовершенстве мира? Поэтому Влад Пеньков кажется мне замкнутой планетой, вполне самодостаточной, но ещё довольно малоизученной. А ещё на ум приходит образ человека на горе – он стоит, одинокий, на самой вершине, и видит то, чего другие, не добравшись до подобной высоты, увидеть не в состоянии. И вот, испытав экзистенциальный ужас от увиденной им картины, человек начинает звать на помощь, бить в колокол, призывать людей к действию. Однако его глас остаётся гласом вопиющего в пустыне – слишком уж высоко он забрался, голос его неслышен, недоступен для окружающих.

Но ничего не происходит просто так, и если голос провидца остаётся недостижимым для земли, то, скорее всего, он рано или поздно сможет достучаться до небес. И тогда, уже с качественно новой высоты, послание, адресованное людям, наконец-то будет прочитано, и если не осмыслено до конца, то хотя бы сохранено для потомков:

Вы кого другого пожалейте.

Здесь Агарь, так вышло, ни при чём.

У неё – играющий на флейте

ангел за сияющим плечом.

Ангел гневный, ангел золотистый.

Нам ещё аукнется потом

музыка небесного флейтиста –

нежность, извлекаемая ртом.

Елена Севрюгина

Магия стихов Владислава Пенькова

Ощущение разлада во вселенной всегда было присуще тонким сердцам поэтов, и Владислав Пеньков, утверждая:

«У вселенной музыка плошает.

Леди Джейн от этого тоскует.

Смотрит клён – унылый и лишайный

на неё – печальную такую» –

не отступает от правил обострённой чувствительности поэтического космоса.

Впрочем, тонкость в современном мире – лишний повод скорее смять человека: В. Пеньков умер в 2020 году, чуть перешагнув 50-летний рубеж…

…Лондон Д. Донна раскрывается широкой лентой русских стихов:

Горстка мёда, горстка праха –

вот и весь багаж времён.

Но глядит вокруг без страха

и унынья мистер Донн.

И лента эта, коснувшись современности, уносится в запредельность, приобнажаемую стихотворчеством, ибо свет, идущий от поэтического слова, обладает своеобразной магией, которой едва ли возможно противостоять. Мир современный, впрочем, противостоит и весьма успешно: стихи слышны только в своём кругу, читают, в основном, пишущие.

В. Пеньков писал точно выверенные, хорошо сбалансированные стихи, гармония внутри которых, плавно обнимала строки и строфы. Его стихи имеют хорошую культурологическую родословную, словно заряжаясь энергией других веков и времён; они пронизаны световым естеством различных космических далей, и полюса – имея в виду современность – совмещаются красиво:

Прощание мерят слезами,

в панельном своём декабре

провинции стонет гекзаметр

и Аргос скулит в конуре:

– Прощайте, прощайте триремы.

Хозяин, навеки прощай!

Сынишка решает примеры.

Крепчают бесслёзье и чай.

Мы, как будто остаёмся в пределах древней Греции, ворвавшись и давно обжившись в современности, которая постоянно уходит, ускользает, становясь будущим, …в скорой точке которого нас уже нет. Остаются стихи. И Владислав Пеньков, оставив свои, отправился в бесконечное, запредельное путешествие; а поэзия его – пускай исподволь, не шумно – продолжает работать здесь.

Александр Балтин

Бабочка без гусеницы

Чувственная, эмоциональная лирика Владислава Пенькова написана на удивление доступным и понятным языком. Читая её, не надо постоянно напрягаться, стараясь разгадать очередную хитрую, лихо закрученную сложносочинённую метафору, поэт не пытается запутать нас или ошарашить, не играет в интеллектуальные игры. Ему это не нужно ‒ успеть бы высказать, выразить красоту и богатство от рождения подаренного ему ‒ и нам всем ‒ воплощённого мира. 

Это тот редкий счастливый случай полной органичности существования автора в поэтическом пространстве, когда на ум приходит сравнение с поющей птицей ‒ птицы ведь поют не для того, чтобы кого-то удивить или впечатлить, а потому, что не могут не петь, рождены петь ‒ такова их природа. Создаётся впечатление, что пишет поэт очень легко... Так ли это? Я не верю в даром дающуюся гармонию. Но, как настоящий артист, оставляющий пот и слёзы за кулисами, Владислав Пеньков не показывает читателю мук творчества, выводит их за скобки, и мы видим ‒ сразу ‒ прекрасную бабочку, возникающую как бы ниоткуда. Гусеница? Какая гусеница? Да была ли она? 

Такие лёгкость и простота дорогого стоят. За строками, которые с первого прочтения принимают ум и душа, угадываются разнообразие интересов и серьёзный культурный контекст. Поэт свободно оперирует музыкальными, литературными и научными терминами, проводит исторические параллели, меняет географические локации.

Часто лирики замыкаются исключительно на личных переживаниях. Как бы ни был богат внутренний мир, в стихах таких авторов чувствуешь себя не слишком уютно ‒ как в замкнутом пространстве, в душной комнате, пусть и полной всяческих сокровищ. Владислав Пеньков не любит затхлости и закрытых форточек, в его стихах много воздуха и простора, он щедро дарит нам весь мир, а вернее ‒ миры, потому что настоящий поэт всегда прозревает через нашу привычную, вещную реальность ‒ мир иной, неведомый, приметы которого он угадывает среди обычных, будничных даже явлений:

А есть ли Бог? А Бог наверно есть.

Лишь потому я так уверен в этом,

что вот – сирень, готовая расцвесть

и отцвести потом холодным летом,

что снег пойдёт, пускай и не сейчас,

чудесный снег чудесною зимою,

что слёзы собрались у наших глаз,

как звери подобрались к водопою.

Лера Мурашова

Реквием

«Я прожил совсем нищую на счастье жизнь»

Владислав Пеньков

Слышишь, Влад? Тебя кто-нибудь встретил

В самом крайнем из наших миров,

Где твои нерождённые дети,

Где ты счастлив, удачлив, здоров?

Где стихи обнимают и кружат

Малолетку, с которой курю,

И бегут, задыхаясь, по лужам,

По рыдающему сентябрю.

Слышишь, Влад? Этот месяц короткий,

Твой последний земной адресат

Одинокой, натруженной глоткой

Вопиёт, обернувшись назад...

Борис Суслович

Памяти Влада

С поэзией Влада Пенькова я познакомился лет шесть-семь назад. По итогам одного крупного интернет конкурса его подборку опубликовали на портале «МК-Культура». Мне очень понравилось, очень. Я сам только начинал, а тут… Сразу было понятно, что это большой поэт.

Точные, хлёсткие, без комплексов строки. Лёгкие невероятно. Запоминающиеся.

Конечно, я начал следить за его творчеством. Искать другие стихи. Находил, влюблялся в этот ритм сбегания мальчишки по лестнице. А ещё в ностальгическую брутальность.

Время шло. Мы пересекались то на одной, то на другой литературной площадке. Заговаривать с ним я стеснялся. Но однажды случилась. И, знаете, в его комментарии к моим стихам не было ни грамма снобства, а только благожелательность. Я почувствовал его протянутую ко мне руку. Брат, друг, общность. Вот такой вот человек.

Не скрою, подражал пару раз. Ну, невозможно не поддаться таланту. Этим стихам. Вот, приведу один из подействовавших на меня

My sweet lady Jane

Увядай, стыдливая «десятка»,

в крупных пальцах Гали-продавщицы.

Во вселенной, Галя, неполадка,

а иначе б стал сюда тащиться....

У вселенной музыка плошает.

Леди Джейн от этого тоскует.

Смотрит клён – унылый и лишайный

на неё – печальную такую.

Дай мне, Галя, светлую, как утро

порцию московского разлива,

чтоб напоминала камасутру

пена, хлестанувшая красиво.

Чтобы взор, омытый этой пеной,

увидал, как отцвела Галюшка,

чтоб вселилась лондонка мгновенно

в розовую кукольную тушку.

Как дрожат изысканные пальцы,

как слеза стекает за слезою

на пельмени и коробки смальца –

на товар советских мезозоев.

.......................................................

Магазин, затерянный в хрущовке.

Продавщица, пьяная от пота.

Кто мог знать, что враз, без подготовки,

я лишусь хорошего чего-то:

права по дворам ходить, мурлыча

песенку лохматых шиздесятых,

слушая, как плачут и курлычат

смуглые невольники стройбата,

видеть выси (оказалось, толщи),

бормотать, мол, поздно или рано...

Бросьте, Галя, что вам эти мощи

лондонки, сочащейся туманом.

Очень быстро стихи Владислава стали становиться масштабнее, аскетичнее… Появилась пророческая нота. Нота истинного русского поэта. Я говорю, что очень быстро, но как трагически оказалось – в этой скорости был свой провиденческий фатум…

Поэта не стало в первый день осени. И трудно было поверить, и трудно смириться сейчас.

Светлая память тебе, Влад!

P.S.

За несколько недель до смерти Влада пришли ко мне строки. Воодушевившись, я решил, что это будут стихи-посвящение другу, коллеге, Владу Пенькову, но… судьба распорядилась иначе. Стихотворение стало на смерть поэта.

Владу Пенькову

Обессудьте. Я же просто автор.

Достоевский тоже – «Идиот»

От меня останется до завтра –

лучшее, что здесь произойдёт.

Вспоминайте что ли пивом в кружке

или рюмкой водки ледяной,

как врастает в дерево кукушка,

словно Рильке в пояс часовой.

Обессудьте. Ни о чём не надо

говорить и даты сочетать.

Просто фото неудачно снято.

А стихи? Давайте же читать…

Роман Смирнов

Творчество