Владимир
Захаров

Богарне

Я встаю в семь утра, одеваюсь, иду за едой,
Улыбаюсь в усы – вот, мол, я человек занятой.

Занятой, да не тем, чем хотелось, тем паче – с утра,
Только голод не тётка, поскольку природа мудра.

Занятой, но занятья мои не искусству сродни,
И в архиве лежат беспонтовые будни одни.

Занятой мельтешеньем, как целый курьерский отдел,
От стрельбы по мишеням до прочих бессмысленных дел.

Занятой подковёрной конкистой мышей, маетой,
И работой не той, чтоб судьбу отделить запятой.

Набросать бы себе план работы на вечность вчерне,
Полстранички, чтоб стало понятно, чем маяться мне.

Приходи ко мне, муза, мы станем картошку варить,
О развале Союза и прочей фигне говорить.

Мы обсудим родню, поедим и напьёмся вина,
И, быть может, мне цель мироздания станет видна,

Я начну строить дом, или, может, пойду на войну.
Если ты не придёшь никогда – ничего, я пойму.

Я во имя твоё научусь понимать и терпеть,
Мне Васильевский остров как остров Елены теперь,

Может, дело моё – это быть, то есть быть одному,
А когда я побуду, приду и тебя обниму,

Я приеду с войны как последний солдат на броне –
Здравствуй, муза моя, Жозефина моя Богарне!

Хризолит

По вечернему небу плывёт хризолит,
И ноябрь в заплатанной рясе
Эту мёрзлую землю снежком посолит
И отправится прочь, восвояси.

Если тёплых пенат ты не выстроил, то
Не бряцай доморощенной лирой –
Стой себе имяреком в нелепом пальто
И сиротство своё постулируй,

Наблюдая, как навь обращается в явь,
Как природа прощается с летом.
Ты уйдёшь восвояси, как этот ноябрь,
Но никто не отправится следом.

17

Дамы в шляпочках с перьями, кавалеры в пенсне,
Цвет Российской империи в летаргическом сне,

На плацу перед штабом раздают ордена,
Дался плачущим бабам этот Франц Фердинанд.

Зимний выглядит целеньким, в небе птицы парят,
При усах офицерики – хоть сейчас на парад,

По трактирам над блюдцами пар идёт изо ртов,
А народ к революции, говорят, не готов.

Путь забит поездами, едет литерный в Псков,
И уже мироздание состоит из кусков,

Николай Александрович, что у Вас с головой?
Дважды вспомнили за ночь Плеве и Дурново.

В Петрограде прелюдия, и огни не горят,
В носовое орудие уже дослан снаряд.

Миндаль

Вот лето брошено, как платье,
Бесшумно на пол,
Вот мы, разжавшие объятья,
И дождь закапал.

И запах пряный из кофеен
(Миндаль, корица),
Мы оглянуться не успеем –
Всё повторится.

Тень пальмы на плече покатом,
И горсть черешни.
Край неба, вытканный закатом,
Горит, безгрешный.

Старик у пирса, встал как идол.
Из летаргии
Я их как наяву увидел,
Не мы – другие!

Живот под майкой и загаром,
И след от пряжки.
А жизни, прожитой не даром –
На две затяжки.

Жёлтые объятья

Приходит осень на порог, раскинув жёлтые объятья,
И убежать от этих уз не в состоянии никто.
Уже колышется в окне её застиранное платье,
Висит в прихожей на гвозде её осеннее пальто.

И время накрывать на стол, по лету праздновать поминки,
Воспоминания лежат как лепесток под каблуком.
Жизнь разломилась как орех на две неравных половинки,
Но я не плачу ни о ком и не жалею ни о ком.

Всё, что горело и цвело, теперь готовится к забвенью,
Стекает охра октября на кроны, травы и цветы.
И нестерпимо привыкать к холодному прикосновенью,
А как хранить тепло внутри, не ведаем, ни я, ни ты.

С души как палая листва спадает детская наивность,
Ветра нежданных перемен стучат в немытое окно.
Понять, простить и полюбить, не претендуя на взаимность,
Я никому не обещал, но должен, должен всё равно.

Борису Панкину

Как судно в море, выйдет книга в печать,
А человек остался горе встречать.

Так стой спокойно на солёном ветру,
И не сочти махнуть рукой нам за труд.

Поведай о неинтересных вещах,
О том, что жизнь бывает тесной в плечах,

Но сколько б за кормой ни минуло миль,
А мир остался неминуемо мил.

Когда-нибудь напишет критик эссе –
Поэт такой-то жил нормально – как все,

В сумбур литературных правил не вник,
Но пару правильных оставил нам книг.

Мол, был всегда он верный рыцарь пера –
Не лгал, не крысил рифмы, etc.

Душа его в стихи вместилась не вся,
Из рук его подхватят стилос друзья.

Молчанье золотом не станет для них,
Но память выстелит листами из книг.

А голос коль тебе достался – кричи
О том, что он навек остался в Керчи.

Бездна

Я бездне поклонился в ноги,
И бездна стала мне родной,
Теперь она мои итоги
Подводит и следит за мной.

Она меня по краю водит,
Надежно за руку держа,
И я легко могу, выходит,
Ходить по лезвию ножа.

И стала мне теперь известна
Одна из тайн бытия –
Для смертного страшна не бездна,
Но ожидание ея.

Дыра

Иглою Кощея проколот
у чёрной дыры на краю,
пустого пространства проктолог,
с пустыми руками стою.

Колышется прошлое ватой
за тощей сутулой спиной,
а я без вины виноватый,
товарищей нету со мной.

Себя представляя идущим
вперёд, я в истерике бьюсь
и с непредставимым грядущим
нечаянной встречи боюсь.

Космической виделась эра
из детства советского мне,
любовь, и надежда, и вера
дыру проглядели в спине.

Вдохну утекающий воздух
И выдохну грудью пустой.
В холодных скрывается звёздах
Кораблик мой с красной звездой.

Полынь

Снег на живот мостовой налипает коростой,
Город кишками метро недовольно бурчит,
Шествуй, прохожий, к Марата по Звенигородской,
Прошлое словно девиз поднимая на щит.

Вечер размажет по небу язвительный йод свой,
Свет фонарей потечёт ядовитой смолой.
Путь недалёк, торопись, что ещё остаётся
Делать в грядущем посланнику жизни былой?

Что там горит впереди транспарантом багровым –
Церковь, кабак, москательная лавка, бордель,
Что тебе будет приютом, спасительным кровом,
Поприщем, домом, убежищем – в чём твоя цель?

Глупый вопрос, и никто на него не ответит,
Падает с неба Полынь – и горчит, и не светит.

Artemisia

Вячеславу Попову

Полынь-трава, Полынь-звезда, и даже
Луна – и та какая-то полынь.
Я видел Рафаэля в Эрмитаже,
Отхлынь, тоска, пожалуйста, отхлынь!
Прошли года, мы оба стали седы,
И многое уже нам делать лень.
А что полынь? Она всего лишь сено,
Засохшая трава, вчерашний день.

Мерзавка

Войдёт без стука, замрёт у двери,
Состроит глазки,
Заставит, дура, опять поверить
Любви и ласке.

С порога скажет – встречай, не бойся,
Не ради денег,
Вставай, безумец, вставай, пропойца,
Вставай, бездельник!

Наморщит губы, насупит брови,
Одёрнет платье,
И скажет, ладно, пусть не по крови,
Все люди братья.

Нагонит пафос, взболтает мелос,
Всходя на сцену,
За всё, что вместе пилось и пелось
Назначит цену.

Но с плеч покатых перед уходом
Не снимет груза,
Прощай навеки, и с Новым годом,
Мерзавка муза!

Слово

Parole, parole, parole...

В час, когда тошнит от пресных харь,
Выходящих с пивом из «Магнита»,
В год, когда случается декабрь
В жизни, что ничем не знаменита,

От того, что вялый снег идёт,
Падает и тает под ногами,
Потому что скоро Новый год
С теми же друзьями и врагами.

Но пока минуты и века
Падают в копилку мирозданья,
И пока ты жив ещё, пока
Выдыхаешь тёплый пар устами,

До тех пор, пока горит внутри,
Бьётся и играет ретивое,
Говори, дружище, говори,
Глядя в чёрный мрак над головою.

Наплевать, среда или четверг,
Наплевать, какое там число, а
Ты часы и календарь отверг
И за словом посылаешь слово

В мозглую слезящуюся тьму,
Проклиная климат и эпоху,
Никому, дружище, никому
Не нужны они.
И слава Богу.