Владимир
Захаров

1,5 землекопа

Пока в вечернюю траншею ложатся головы гостей,

Надену я петлю на шею и стану слушать новостей

О достижениях прогресса и окончании войны,

Да как сбежал из-под ареста последний всадник сатаны.

Несите мне стаканчик виски и на закуску волчий вой,

Я путь прошел, увы, неблизкий – по Волге-маме бечевой,

Тащил что было сил, тащился от предвкушения халвы

Во рту, но скоро приобщился усекновенья головы

Моё сознанье, ускользая, белеет тускло словно мел,

Подай мою цикуту, зая.

Имел я шанс.

Я всех имел.

JWBL*

Не всё ли мне равно куда идти –

На крайний север, мать его ети,

А если там привидится каюк,

То можно сразу повернуть на юг –

В кромешный Крым, в Анапу например,

Да лишь бы в нашем не сидеть дерьме,

Не лопать лаптем щи из чугуна,

В печной трубе не слушать фугу на

Больную тему, томно теребя

Колтун в башке и письма от тебя

---

*Keep walking (с)

Shallow Grave

Холод плиты леденит чело мне,

Напрочь забыв про тепло руки,

Той, что когда-то в каменоломне

Камень заставила – отрекись!

Этот осколок гранита вечен

В смысле, в котором мы все – умрём.

Ворон сомнений клюет мне печень

В скалах, оскаленных январём.

Вечность ударит седым салютом

В нас, проходящих в руке рука,

Я упаду на морозе лютом,

Не поднимая воротника,

Прямо на дно неглубокой ямы,

В землю, под серый гранитный плед.

Жаль, не почувствовали края мы

Щедро отмеренных зим и лет.

Дарит случайные совпаденья

Гору взрывающий динамит,

Так сохраню на века наш день я,

Не забываемый ни на миг.

Truebow чист

Картавый ветер шелестит в трубе

Непосланными письмами к тебе,

А печь полна неистовой печали,

Но не бывает дама без огня,

Не спрашивай, пожалуйста, меня

О чем грачи кричали.

Кораблик болен корью на Неве,

А ну-ка, песню нам, веселый Ве…

Oh, Donnerwetter!

Я пресных слов мелеющий залив

На завтрак пью, слезами посолив,

И счастлив этим.

БАМ

Женщины редко влюбляются в лысых,

Зато часто замуж выходят за них,

Но я не хочу чтобы мозг мой высох,

Ум притупился и член поник…

Понятно, что время не остановишь,

Что у всех билеты в один конец,

Остаётся надеяться на одно лишь –

Не удастся доехать до конечной станции мне:

Я покину купе, чемоданы оставив,

И сойду втихаря где-нибудь в Бологом,

Пока в громыхающем встречном составе

Ты будешь смотреть в окно, думая о другом.

Весь Ной

Ветер ветреный, верёвками верти,

Я твой голос буду слушать взаперти,

Ни окошка не открою, ни двери,

Грусть-печаль мою у двери подбери,

Унеси в постылый город Магадан,

Я её себе скопил не по годам,

Нету силы за душой её таскать,

Лопнет тоненькая корочка-тоска,

Да и высыплется наземь по зерну,

Я земле её до зернышка верну,

Не сегодня после дождичка в четверг,

А весной, когда набухнут ветки верб,

Медный колокол ударит на горе,

И застрянет между точками тире.

Голубые дали

Стрижи спирали нарезали из атмосферного стекла,

Слеза соломенной Рязани из ока вешнего текла

На торг, заполненный возами – картоха, репа и свекла…

Достать из дальнего кармана кусок газеты и кисет,

В вечернем воздухе туманном дымок останется висеть,

А юность промелькнула, мама, как лето в средней полосе.

Зачем немые звёзды плыли над нашей крышей на восток,

Куда в клубах дорожной пыли 20-й век ушёл, жесток,

Скажи-ка, дядя, ну не вы ли клялись, что белка и свисток?

Нестилось...

неси свой стилос, меси свой силос, покуда крыша не покосилась,

не то глянешь, а там уже ничего не осталось,

только розовый ваниш в ванной стоит как фаллос,

а в темноте томно стонет тонкий охрипший голос

так, словно стенка в нём хрупнула и откололось,

вертись теперь в моём вертепе твоя пластинка,

чёрная и немая как мёртвая палестинка

Неточные рифмы безнравственны (с)

как будто мерзкие верлибры

листаю дни календаря,

в безделье прожитые зря.

вот взять сейчас и просверлить бы

из этой жизни на тот свет

дыру, там больше чем в Москве

людей, но водки и женитьбы

никто не станет предлагать,

идут часы – ать, два, ать, два, ать…

Ночной разговор-2009

Не хочешь ли выпить со мной разведённого клея?

Потоки сознания наши, возможно, войдут в резонанс,

Я выключу лампу, чтоб стало немного светлее,

И чёрного Нета Кинг Коула поставлю для нас.

Любые вопросы открыто и прямо обсудим,

О чем там вещал в монологах своих Гришковец –

О выцветшей славе ушедших в пучину посудин,

И вместе с Харуки охоту начнём на овец.

Но если закончится музыка, грянет облава,

И станут тельняшку мою отнимать за долги,

То помни, что я никуда на Авроре не плавал,

С тобой не знаком, и немедля отсюда беги.

Пара-шут

Мы пали с ослепительных вершин

И здесь покупки мелкие вершим,

Считаем сдачу,

А наши боги там на небесах

Накрыли стол и празднуют Пейсах,

И плачут, плачут.

Валяй, глотай их горький валидол,

Он гонит гондольеров из гондол,

Но боль не снимет,

И жди, пока спасительный канат

Сплетут тебе бахыты из канад,

И иже с ними…

Там, в их весьма прекрасном далеке

Всё выглядит по пояс в молоке

И в шоколаде,

А ты сиди и жуй на брудершафт,

Чтоб было с кем ля фам тебе шершав

Йошкар-Оладьи.

* * *

Снежок, колесами прижатый, озноб, простуда на губе,

Вагоно-выгодно-вожатый счастливый свой на букву «б»

Никак продать не может к ряду последних пару тысяч лет,

Ты выйдешь. Я войду и сяду. Мы мух отделим от котлет.

Накроем стол на ровном месте, чтоб не упал случайно нож,

И водки, грамм, пожалуй, двести на два, пожалуйста, умножь.

Так выпьем, милая подруга, пока ещё горит свеча

Во мгле, и маятник упруго века не устаёт качать.

Сувенир

Куда, куда вы удалились

Златые дни судьбы иной,

Где я мечтаю о Далиле с

Высокой грудью и спиной,

Где древний грек и латинянин

Искали истину в вине,

Но корм, как видно, не в коня им,

И точно не на пользу мне –

Немилосердная крапива

Самопознания взросла,

И мысли, жёлтые как пиво,

И буквы ниже ремесла.

Как белый парус над заливом

Летит измятый черновик

Напоминанием голимым,

О том, к чему давно привык.

Эхо № «К»

ты за морем на чёрное поставь

рулет приборных досок на верстак

а мы тут полетаем над полями

магнитными котомками шурша

и карла сам жалеет малыша

за то что в яме

над грудой набемоленых божеств

ржавеет обескровленная жесть

и улицы заставлены ежами

но танкер едет едет по горам

где вместо букваря бубнит коран

и крыша не съезжает

не то беда что в разные края

рюкзак про ты и чемодан про я

но повстречаешь доброго китайца

и потечёт река из молока

в газбанк на ипотеку а пока

ты правильно питайся

сквозь тёплую бумажную пургу

я вымолвить словечка не могу

а ты уж там попробуй сделай милость

скажи ему пожалуйста за нас

что репа полюбила ананас

да обломилась

Богарне

Я встаю в семь утра, одеваюсь, иду за едой,
Улыбаюсь в усы – вот, мол, я человек занятой.

Занятой, да не тем, чем хотелось, тем паче – с утра,
Только голод не тётка, поскольку природа мудра.

Занятой, но занятья мои не искусству сродни,
И в архиве лежат беспонтовые будни одни.

Занятой мельтешеньем, как целый курьерский отдел,
От стрельбы по мишеням до прочих бессмысленных дел.

Занятой подковёрной конкистой мышей, маетой,
И работой не той, чтоб судьбу отделить запятой.

Набросать бы себе план работы на вечность вчерне,
Полстранички, чтоб стало понятно, чем маяться мне.

Приходи ко мне, муза, мы станем картошку варить,
О развале Союза и прочей фигне говорить.

Мы обсудим родню, поедим и напьёмся вина,
И, быть может, мне цель мироздания станет видна,

Я начну строить дом, или, может, пойду на войну.
Если ты не придёшь никогда – ничего, я пойму.

Я во имя твоё научусь понимать и терпеть,
Мне Васильевский остров как остров Елены теперь,

Может, дело моё – это быть, то есть быть одному,
А когда я побуду, приду и тебя обниму,

Я приеду с войны как последний солдат на броне –
Здравствуй, муза моя, Жозефина моя Богарне!

Хризолит

По вечернему небу плывёт хризолит,
И ноябрь в заплатанной рясе
Эту мёрзлую землю снежком посолит
И отправится прочь, восвояси.

Если тёплых пенат ты не выстроил, то
Не бряцай доморощенной лирой –
Стой себе имяреком в нелепом пальто
И сиротство своё постулируй,

Наблюдая, как навь обращается в явь,
Как природа прощается с летом.
Ты уйдёшь восвояси, как этот ноябрь,
Но никто не отправится следом.

17

Дамы в шляпочках с перьями, кавалеры в пенсне,
Цвет Российской империи в летаргическом сне,

На плацу перед штабом раздают ордена,
Дался плачущим бабам этот Франц Фердинанд.

Зимний выглядит целеньким, в небе птицы парят,
При усах офицерики – хоть сейчас на парад,

По трактирам над блюдцами пар идёт изо ртов,
А народ к революции, говорят, не готов.

Путь забит поездами, едет литерный в Псков,
И уже мироздание состоит из кусков,

Николай Александрович, что у Вас с головой?
Дважды вспомнили за ночь Плеве и Дурново.

В Петрограде прелюдия, и огни не горят,
В носовое орудие уже дослан снаряд.

Миндаль

Вот лето брошено, как платье,
Бесшумно на пол,
Вот мы, разжавшие объятья,
И дождь закапал.

И запах пряный из кофеен
(Миндаль, корица),
Мы оглянуться не успеем –
Всё повторится.

Тень пальмы на плече покатом,
И горсть черешни.
Край неба, вытканный закатом,
Горит, безгрешный.

Старик у пирса, встал как идол.
Из летаргии
Я их как наяву увидел,
Не мы – другие!

Живот под майкой и загаром,
И след от пряжки.
А жизни, прожитой не даром –
На две затяжки.

Жёлтые объятья

Приходит осень на порог, раскинув жёлтые объятья,
И убежать от этих уз не в состоянии никто.
Уже колышется в окне её застиранное платье,
Висит в прихожей на гвозде её осеннее пальто.

И время накрывать на стол, по лету праздновать поминки,
Воспоминания лежат как лепесток под каблуком.
Жизнь разломилась как орех на две неравных половинки,
Но я не плачу ни о ком и не жалею ни о ком.

Всё, что горело и цвело, теперь готовится к забвенью,
Стекает охра октября на кроны, травы и цветы.
И нестерпимо привыкать к холодному прикосновенью,
А как хранить тепло внутри, не ведаем, ни я, ни ты.

С души как палая листва спадает детская наивность,
Ветра нежданных перемен стучат в немытое окно.
Понять, простить и полюбить, не претендуя на взаимность,
Я никому не обещал, но должен, должен всё равно.

Борису Панкину

Как судно в море, выйдет книга в печать,
А человек остался горе встречать.

Так стой спокойно на солёном ветру,
И не сочти махнуть рукой нам за труд.

Поведай о неинтересных вещах,
О том, что жизнь бывает тесной в плечах,

Но сколько б за кормой ни минуло миль,
А мир остался неминуемо мил.

Когда-нибудь напишет критик эссе –
Поэт такой-то жил нормально – как все,

В сумбур литературных правил не вник,
Но пару правильных оставил нам книг.

Мол, был всегда он верный рыцарь пера –
Не лгал, не крысил рифмы, etc.

Душа его в стихи вместилась не вся,
Из рук его подхватят стилос друзья.

Молчанье золотом не станет для них,
Но память выстелит листами из книг.

А голос коль тебе достался – кричи
О том, что он навек остался в Керчи.

Бездна

Я бездне поклонился в ноги,
И бездна стала мне родной,
Теперь она мои итоги
Подводит и следит за мной.

Она меня по краю водит,
Надежно за руку держа,
И я легко могу, выходит,
Ходить по лезвию ножа.

И стала мне теперь известна
Одна из тайн бытия –
Для смертного страшна не бездна,
Но ожидание ея.

Дыра

Иглою Кощея проколот
у чёрной дыры на краю,
пустого пространства проктолог,
с пустыми руками стою.

Колышется прошлое ватой
за тощей сутулой спиной,
а я без вины виноватый,
товарищей нету со мной.

Себя представляя идущим
вперёд, я в истерике бьюсь
и с непредставимым грядущим
нечаянной встречи боюсь.

Космической виделась эра
из детства советского мне,
любовь, и надежда, и вера
дыру проглядели в спине.

Вдохну утекающий воздух
И выдохну грудью пустой.
В холодных скрывается звёздах
Кораблик мой с красной звездой.

Полынь

Снег на живот мостовой налипает коростой,
Город кишками метро недовольно бурчит,
Шествуй, прохожий, к Марата по Звенигородской,
Прошлое словно девиз поднимая на щит.

Вечер размажет по небу язвительный йод свой,
Свет фонарей потечёт ядовитой смолой.
Путь недалёк, торопись, что ещё остаётся
Делать в грядущем посланнику жизни былой?

Что там горит впереди транспарантом багровым –
Церковь, кабак, москательная лавка, бордель,
Что тебе будет приютом, спасительным кровом,
Поприщем, домом, убежищем – в чём твоя цель?

Глупый вопрос, и никто на него не ответит,
Падает с неба Полынь – и горчит, и не светит.

Artemisia

Вячеславу Попову

Полынь-трава, Полынь-звезда, и даже
Луна – и та какая-то полынь.
Я видел Рафаэля в Эрмитаже,
Отхлынь, тоска, пожалуйста, отхлынь!
Прошли года, мы оба стали седы,
И многое уже нам делать лень.
А что полынь? Она всего лишь сено,
Засохшая трава, вчерашний день.

Мерзавка

Войдёт без стука, замрёт у двери,
Состроит глазки,
Заставит, дура, опять поверить
Любви и ласке.

С порога скажет – встречай, не бойся,
Не ради денег,
Вставай, безумец, вставай, пропойца,
Вставай, бездельник!

Наморщит губы, насупит брови,
Одёрнет платье,
И скажет, ладно, пусть не по крови,
Все люди братья.

Нагонит пафос, взболтает мелос,
Всходя на сцену,
За всё, что вместе пилось и пелось
Назначит цену.

Но с плеч покатых перед уходом
Не снимет груза,
Прощай навеки, и с Новым годом,
Мерзавка муза!

Слово

Parole, parole, parole...

В час, когда тошнит от пресных харь,
Выходящих с пивом из «Магнита»,
В год, когда случается декабрь
В жизни, что ничем не знаменита,

От того, что вялый снег идёт,
Падает и тает под ногами,
Потому что скоро Новый год
С теми же друзьями и врагами.

Но пока минуты и века
Падают в копилку мирозданья,
И пока ты жив ещё, пока
Выдыхаешь тёплый пар устами,

До тех пор, пока горит внутри,
Бьётся и играет ретивое,
Говори, дружище, говори,
Глядя в чёрный мрак над головою.

Наплевать, среда или четверг,
Наплевать, какое там число, а
Ты часы и календарь отверг
И за словом посылаешь слово

В мозглую слезящуюся тьму,
Проклиная климат и эпоху,
Никому, дружище, никому
Не нужны они.
И слава Богу.