Владимир
Высоцкий

07

Людмиле Орловой

Для меня эта ночь вне закона.

Я пишу – по ночам больше тем.

Я хватаюсь за диск телефона

И набираю вечное 07.

Девушка, здравствуйте!

Как вас звать?  Тома.

Семьдесят вторая! Жду, дыханье затая!

Быть не может, повторите, я уверен – дома!

А, вот уже ответили... Ну, здравствуй, – это я!

Эта ночь для меня вне закона.

Я не сплю, я кричу – поскорей!

Почему мне в кредит, по талону

Предлагают любимых людей?

Девушка! Слушайте!  

Семьдесят вторая!

Не могу дождаться, и часы мои стоят.

К дьяволу все линии, я завтра улетаю!

А, вот уже ответили... Ну, здравствуй, – это я!

Телефон для меня, как икона,

Телефонная книга – триптих,

Стала телефонистка мадонной,

Расстоянья на миг сократив.

Девушка, милая!  

Я прошу, продлите!

Вы теперь, как ангел, – не сходите ж с алтаря!

Самое главное – впереди, поймите,

Вот уже ответили... Ну, здравствуй, – это я!

Что, опять поврежденье на трассе?

Что, реле там с ячейкой шалят?

Все равно, буду ждать, я согласен

Начинать каждый вечер с нуля!

07, здравствуйте!

Снова я. Что вам?

Нет! Уже не нужно. Нужен город Магадан.

Я даю вам слово, что звонить не буду снова.

Просто друг один узнать, как он бедняга, там.

Эта ночь для меня вне закона.

Ночи все у меня не для сна.

А усну – мне приснится мадонна,

На кого–то похожа она.

Девушка, милая!

Снова я, Тома!

Не могу дождаться, и часы мои стоят.

Да, меня. Конечно, я. Да, я, конечно, дома!

– Вызываю. Отвечайте. – Здравствуй, это я!

1967

* * *

«Не бросать», «Не топтать» –

Это можно понять!

Или, там, «Не сорить», –

Это что говорить!

«Без звонка не входить» –

Хорошо, так и быть, –

Я нормальные не

Уважаю вполне.

Но когда это не –

Приносить–распивать, –

Это не – не по мне,

Не могу принимать!

Вот мы делаем вид

За проклятым «козлом»:

Друг костяшкой стучит –

Мол, играем – не пьем.

А красиво ль – втроем

Разливать под столом?

А что – лучше втроем

Лезть с бутылкою в дом?

Ну а дома жена –

Не стоит на ногах, –

И не знает она

О подкожных деньгах.

Если с ночи – молчи,

Не шуми, не греми,

Не кричи, не стучи,

Пригляди за детьми!..

Где же тут пировать:

По стакану – и в путь, –

А начнешь шуровать –

Разобьешь что–нибудь.

И соседка опять –

«Алкоголик!» – орет, –

А начнешь возражать –

Участковый придет.

Он, пострел, все успел –

Вон составится акт:

нецензурно, мол, пел,

Так и так, так и так;

Съел кастрюлю с гусем,

У соседки лег спать, –

И еще – то да се, –

Набежит суток пять.

Так и может все быть –

Если расшифровать

Это «Не приносить»,

Это «Не распивать».

Я встаю ровно в шесть –

Это надо учесть, –

До без четверти пять

У станка мне стоять.

Засосу я кваску

Иногда в перерыв –

И обратно к станку,

Даже не покурив.

И точу я в тоске

Шпинделя да фрезы, –

Ну а на языке –

Вкус соленой слезы.

Покурить, например...

Но нельзя прерывать, –

И мелькает в уме

Моя бедная «мать».

Дома я свежий лук

На закуску крошу,

Забываюсь – и вслух

Это произношу.

И глядит мне сосед –

И его ребятня –

Укоризненно вслед,

Осуждая меня.

Между  1970 и 1978

* * *

А мы живем в мертвящей пустоте, –

Попробуй надави – так брызнет гноем, –

И страх мертвящий заглушаем воем –

И те, что первые, и люди, что в хвосте.

И обязательные жертвоприношенья,

Отцами нашими воспетые не раз,

Печать поставили на наше поколенье –

Лишили разума и памяти и глаз.

1979

Агент 07

Себя от надоевшей славы спрятав,

В одном из их Соединенных Штатов,

В глуши и дебрях чуждых нам систем

Жил–был, известный больше, чем Иуда,

Живое порожденье Голливуда,

Артист Джеймс Бонд, шпион, агент–07.

Был этот самый парень звезда – ни дать ни взять,

Настолько популярен, что страшно рассказать.

Да шуточное ль дело? Почти что полубог.

Известный всем Марчелло в сравненьи с ним – щенок!

Он на своей, на загородной вилле

Скрывался, чтоб его не подловили

И умирал от скуки и тоски.

А то, бывало, встретят у квартиры,

Набросятся и рвут на сувениры

Последние штаны и пиджаки.

Вот так и жил, как в клетке. Ну а в кино потел.

Различные разведки дурачил, как хотел.

То ходит в чьей–то шкуре, то в пепельнице спит,

А то на абажуре кого–то соблазнит.

И вот, артиста этого – Джеймс Бонда –

Товарищи из Гос– и Фильмофонда

В совместную картину к нам зовут.

Чтоб граждане его не узнавали,

Он к нам решил приехать в одеяле,

Мол, все равно на клочья разорвут.

Ну посудите сами: на проводах в USА

Все хиппи с волосами побрили волоса,

С него сорвали свитер, отгрызли вмиг часы,

И разобрали плиты со взлетной полосы.

И вот в Москве нисходит он по трапу,

Дает доллар носильщику на лапу

И прикрывает личность на ходу.

Вдруг кто–то шасть на «газике» к агенту

И киноленту вместо документа,

Что, мол, свои, мол, хау ду ю ду.

Огромная колонна стоит сама в себе –

Встречают чемпиона по стендовой стрельбе.

Попал во все, что было, он выстрелом с руки,

По нем бабье сходило с ума и мужики.

Довольный, что его не узнавали,

Он одеяло снял в «Национале».

Но, несмотря на личность и акцент,

Его там обозвали оборванцем,

Который притворился иностранцем

И заявил, что, дескать, он агент.

Швейцар его за ворот... Решил открыться он,

«07 я». – «Вам межгород? Так надо взять талон».

Во рту скопилась пена и горькая слюна,

И в позе супермена он уселся у окна.

Но кинорежиссеры прибежали

И недоразумение замяли,

И разменяли фунты на рубли...

Уборщица кричала: «Вот же пройда,

Подумаешь, агентишко какой–то.

У нас в девятом принц из Сомали».

1974

Аисты

Небо этого дня ясное,

Но теперь в нем броня лязгает.

А по нашей земле гул стоит,

И деревья в смоле, – грустно им.

Дым и пепел встают, как кресты,

Гнезд по крышам не вьют аисты.

Колос – в цвет янтаря, успеем ли?

Нет! Выходит, мы зря сеяли.

Что ж там цветом в янтарь светится?

Это в поле пожар мечется.

Разбрелись все от бед в стороны.

Певчих птиц больше нет – вороны.

И деревья в пыли – к осени,

Те, что песни могли, – бросили.

И любовь не для нас.  Верно ведь?

Что нужнее сейчас? Ненависть.

Дым и пепел встают, как кресты,

Гнезд по крышам не вьют аисты.

Лес шумит, как всегда, кронами,

А земля и вода – стонами.

Но нельзя без чудес – аукает

Довоенными лес звуками.

Побрели все от бед на Восток,

Певчих птиц больше нет, нет аистов.

Воздух звуки хранит разные,

Но теперь в нем гремит, лязгает.

Даже цокот копыт – топотом,

Если кто закричит – шепотом.

Побрели все от бед на Восток,

И над крышами нет аистов.

1967

Антисемиты

Зачем мне считаться шпаной и бандитом –

Не лучше ль податься мне в антисемиты:

На их стороне хоть и нету законов, –

Поддержка и энтузиазм миллионов.

Решил я – и, значит, кому–то быть битым,

Но надо ж узнать, кто такие семиты, –

А вдруг это очень приличные люди,

А вдруг из–за них мне чего–нибудь будет!

Но друг и учитель – алкаш в бакалее –

Сказал, что семиты – простые евреи.

Да это ж такое везение, братцы, –

Теперь я спокоен – чего мне бояться!

Я долго крепился, ведь благоговейно

Всегда относился к Альберту Эйнштейну.

Народ мне простит, но спрошу я невольно:

Куда отнести мне Абрама Линкольна?

Средь них – пострадавший от Сталина Каплер,

Средь них – уважаемый мной Чарли Чаплин,

Мой друг Рабинович и жертвы фашизма,

И даже основоположник марксизма.

Но тот же алкаш мне сказал после дельца,

Что пьют они кровь христианских младенцев;

И как–то в пивной мне ребята сказали,

Что очень давно они бога распяли!

Им кровушки надо – они по запарке

Замучили, гады, слона в зоопарке!

Украли, я знаю, они у народа

Весь хлеб урожая минувшего года!

По Курской, Казанской железной дороге

Построили дачи – живут там как боги...

На все я готов – на разбой и насилье, –

И бью я жидов – и спасаю Россию!

1964

* * *

Ах, дороги узкие –

Вкось, наперерез, –

Версты белорусские –

С ухабами и без.

Как орехи грецкие,

Щелкаю я их, –

Ох, говорят, немецкие –

Гладко, напрямик...

Там, говорят, дороги – ряда по три,

И нет табличек с «Ахтунг!» или «Хальт!».

Ну что же – мы прокатимся, посмотрим,

Понюхаем не порох, а асфальт.

Горочки пологие –

Я их – щелк да щелк!

Но в душе, как в логове,

Затаился волк.

Ату, колеса гончие!

Целюсь под обрез –

И с волком этим кончу я

На отметке «Брест».

Я там напьюсь водички из колодца

И покажу отметки в паспортах.

Потом мне пограничник улыбнется,

Узнав, должно быть, – или просто так.

После всякой зауми

Вроде: «Кто таков?» –

Как взвились шлагбаумы

Вверх, до облаков!

Лишь взял товарищ в кителе

Снимок для жены –

И... только нас и видели

С нашей стороны!

Я попаду в Париж, в Варшаву, в Ниццу!

Они – рукой подать – наискосок...

Так я впервые пересек границу –

И чьи–то там сомненья пресек.

Ах, дороги скользкие –

Вот и ваш черед, –

Деревеньки польские –

Стрелочки вперед;

Телеги под навесами,

Булыжник–чешуя...

По–польски ни бельмеса мы –

Ни жена, ни я!

Потосковав о ломте, о стакане,

Остановились где–то наугад, –

И я сказал по–русски: «Прошу, пани!» –

И получилось точно и впопад!

Ах, еда дорожная

Из немногих блюд!

Ем неосторожно я

Все, что подают.

Напоследок – сладкое,

Стало быть – кончай!

И на их хербатку я

Дую, как на чай.

А панночка пощелкала на счетах

(Всё, ка у нас – Зачем туристы врут!)–

И я, прикинув разницу валют,

Ей отсчитал не помню сколько злотых

И проворчал: «По божески дерут»...

Где же песни–здравицы, –

Ну–ка подавай!–

Польские красавицы,

Для туристов – рай?

Рядом на поляночке –

Души нараспах –

Веселились панночки

С граблями в руках.

«Да, побывала Польша в самом пекле, –

Сказал старик и лошадей распряг...–

Красавицы–полячки не поблекли –

А сгинули в немецких лагерях...»

Лемеха въедаются

В землю, как каблук,

Пеплы попадаются

До сих пор под плуг.

Память вдруг разрытая –

Неживой укор:

Жизни недожитые –

Для колосьев корм.

В моем мозгу, который вдруг сдавило

Как обручем, – но так его, дави!–

Варшавское восстание кровило,

Захлебываясь в собственной крови...

Дрались – худо, бедно ли,

А наши корпуса –

В пригороде медлили

Целых два часа.

В марш–бросок, в атаку ли –

Рвались, как один, –

И танкисты плакали

На броню машин...

Военный эпизод – давно преданье,

В историю ушел, порос быльем, –

Но не забыто это опозданье,

Коль скоро мы заспорили о нем.

Почему же медлили

Наши корпуса?

Почему обедали

Эти два часа?

Потому что, танками,

Мокрыми от слез,

Англичанам с янками

Мы утерли нос!

А может быть, разведка оплошала –

Не доложила?.. Что теперь гадать!

Но вот сейчас читаю я: «Варшава» –

И еду, и хочу не опоздать!

1973

* * *

Ах, откуда у меня грубые замашки?!

Походи с мое, поди даже не пешком...

Меня мама родила в сахарной рубашке,

Подпоясала меня красным ремешком.

Дак откуда у меня хмурое надбровье?

От каких таких причин белые вихры?

Мне папаша подарил бычее здоровье

И в головушку вложил не «хухры–мухры»

Начинал мытье мое я с Сандуновских бань я, –

Вместе с потом выгонял злое недобро.

Годен – в смысле чистоты и образованья,

Тут и голос должен быть – чисто серебро.

Пел бы ясно я тогда, пел бы я про шали,

Пел бы я про самое главное для всех,

Все б со мной здоровкались, все бы меня прощали,

Но не дал Бог голоса, – нету, как на грех!

Но воспеть–то хочется, да хотя бы шали,

Да хотя бы самое главное и то!

И кричал со всхрипом я – люди не дышали,

И никто не морщился, право же, никто!

От кого же сон такой, да вранье да хаянье?

Я всегда имел в виду мужиков, не дам.

Вы же слушали меня, затаив дыханье,

А теперь ханыжите – только я не дам.

Был раб Божий, нес свой крест, были у раба вши.

Отрубили голову – испугались вшей.

Да поплакав, разошлись, солоно хлебавши,

И детишек не забыв вытолкать взашей.

1976

Баллада о Кокильоне

Жил–был

учитель скромный Кокильон.

Любил

наукой баловаться он.

Земной поклон за то, что он

Был в химию влюблен,

И по ночам над чем–то там

Химичил Кокильон.

Но, мученик науки гоним и обездолен,

Всегда в глазах толпы он – алхимик–шарлатан, –

И из любимой школы в два счета был уволен,

Верней, в три шеи выгнан непонятый титан.

Титан

лабораторию держал

И там

творил и мыслил, и дерзал.

За просто так, не за мильон,

В двухсуточный бульон

Швырнуть сумел все, что имел,

Великий Кокильон.

Да мы бы забросали каменьями Ньютона,

Мы б за такое дело измазали в смоле!

Но случай не дозволил плевать на Кокильона, –

Однажды в адской смеси заквасилось желе.

Бульон

изобретателя потряс, –

Был он –

ничто: не жидкость и не газ.

И был смущен и потрясен,

И даже удивлен.

«Эге! Ха–ха! О эврика!» –

Воскликнул Кокильон.

Три дня он развлекался игрой на пианино,

На самом дне в сухом вине он истину искал...

Вдруг произнес он внятно: «Какая чертовщина!..» –

И твердою походкою он к дому зашагал.

Он днем

был склонен к мыслям и мечтам,

Но в нем

кипели страсти по ночам.

И вот, на поиск устремлен,

Мечтой испепелен,

В один момент в эксперимент

Включился Кокильон.

Душа его просила, и плоть его хотела

До истины добраться, до цели и до дна, –

Проверить состоянье таинственного тела,

Узнать, что он такое: оно или она?

Но был

и в этом опыте изъян –

Забыл

фанатик намертво про кран.

В погоне за открытьем он

Был слишком воспален –

И вдруг нажал ошибочно

На крантик Кокильон.

И закричал, безумный: «Да это же коллоид!

Не жидкость это, братцы, – коллоидальный газ!»

Вот так, блеснув в науке, как в небе астероид,

Взорвался – и в шипенье безвременно угас.

И вот –

так в этом газе он лежит,

Народ

его открытьем дорожит.

Но он не мертв – он усыплен, –

Разбужен будет он

Через века. Дремли пока,

Великий Кокильон!

А мы, склонив колени, глядим благоговейно.

Таких, как он, немного – четыре на мильон!

Возьмем Ньютона, Бора и старика Эйнштейна,

Вот три великих мужа, – четвертый – Кокильон!

1974

Баллада о борьбе

Сpедь оплывших свечей и вечеpних молитв,

Сpедь военных тpофеев и миpных костpов

Жили книжные дети, не знавшие битв,

Изнывая от мелких своих катастpоф.

Детям вечно досаден

Их возpаст и быт, –

И дpались мы до ссадин,

До смеpтных обид.

Hо одежды латали

Hам матеpи в сpок,

Мы же книги глотали,

Пьянея от стpок.

Липли волосы нам на вспотевшие лбы,

И сосало под ложечкой сладко от фpаз,

И кpужил наши головы запах боpьбы,

Со стpаниц пожелтевших слетая на нас.

И пытались постичь

Мы, не знавшие войн,

За воинственный клич

Пpинимавшие вой,

Тайну слова «пpиказ»,

Hазначенье гpаниц,

Смысл атаки и лязг

Боевых колесниц.

А в кипящих котлах пpежних боен и смут

Столько пищи для маленьких наших мозгов!

Мы на pоли пpедателей, тpусов, иуд

В детских игpах своих назначали вpагов.

И злодея следам

Hе давали остыть,

И пpекpаснейших дам

Обещали любить,

И, дpузей успокоив

И ближних любя,

Мы на pоли геpоев

Вводили себя.

Только в гpезы нельзя насовсем убежать:

Кpаткий век у забав – столько боли вокpуг!

Постаpайся ладони у меpтвых pазжать

И оpужье пpинять из натpуженных pук.

Испытай, завладев

Еще теплым мечом

И доспехи надев,

Что почем, что почем!

Разбеpись, кто ты – тpус

Иль избpанник судьбы,

И попpобуй на вкус

Hастоящей боpьбы.

И когда pядом pухнет изpаненный дpуг,

И над пеpвой потеpей ты взвоешь, скоpбя,

И когда ты без кожи останешься вдpуг

Оттого, что убили его – не тебя, –

Ты поймешь, что узнал,

Отличил, отыскал

По оскалу забpал:

Это – смеpти оскал!

Ложь и зло – погляди,

Как их лица гpубы!

И всегда позади –

Воpонье и гpобы.

Если, путь пpоpубая отцовским мечом,

Ты соленые слезы на ус намотал,

Если в жаpком бою испытал, что почем, –

Значит, нужные книги ты в детстве читал!

Если мяса с ножа

Ты не ел ни куска,

Если pуки сложа

Наблюдал свысока,

И в боpьбу не вступил

С подлецом, с палачом, –

Значит, в жизни ты был

Ни пpи чем, ни пpи чем!

1975

Баллада о брошенном корабле

Капитана в тот день называли на «ты»,
Шкипер с юнгой сравнялись в талантах;
Распрямляя хребты и срывая бинты,
Бесновались матросы на вантах.

    Двери наших мозгов
    Посрывало с петель
    В миражи берегов,
    В покрывала земель,
    Этих обетованных, желанных –
    И колумбовых, и магелланных.

    Только мне берегов
    Не видать и земель –
    С хода в девять узлов
    Сел по горло на мель!
    А у всех молодцов –
    Благородная цель...
    И в конце-то концов –
    Я ведь сам сел на мель.

И ушли корабли – мои братья, мой флот, –
Кто чувствительней – брызги сглотнули.
Без меня продолжался великий поход,
На меня ж парусами махнули.

    И погоду и случай
    Безбожно кляня,
    Мои пасынки кучей
    Бросали меня.
    Вот со шлюпок два залпа – и ладно!-
    От Колумба и от Магеллана.

    Я пью пену – волна
    Не доходит до рта,
    И от палуб до дна
    Обнажились борта,
    А бока мои грязны –
    Таи не таи, –
    Так любуйтесь на язвы
    И раны мои!

Вот дыра у ребра – это след от ядра,
Вот рубцы от тарана, и даже
Видны шрамы от крючьев – какой-то пират
Мне хребет перебил в абордаже.

    Киль – как старый неровный
    Гитаровый гриф:
    Это брюхо вспорол мне
    Коралловый риф.
    Задыхаюсь, гнию – так бывает:
    И просоленное загнивает.

    Ветры кровь мою пьют
    И сквозь щели снуют
    Прямо с бака на ют, –
    Меня ветры добьют:
    Я под ними стою
    От утра до утра, –
    Гвозди в душу мою
    Забивают ветра.

И гулякой шальным всё швыряют вверх дном
Эти ветры – незваные гости, –
Захлебнуться бы им в моих трюмах вином
Или – с мели сорвать меня в злости!

    Я уверовал в это,
    Как загнанный зверь,
    Но не злобные ветры
    Нужны мне теперь.
    Мои мачты – как дряблые руки,
    Паруса – словно груди старухи.

    Будет чудо восьмое –
    И добрый прибой
    Моё тело омоет
    Живою водой,
    Моря божья роса
    С меня снимет табу –
    Вздует мне паруса,
    Словно жилы на лбу.

Догоню я своих, догоню и прощу
Позабывшую помнить армаду.
И команду свою я обратно пущу:
Я ведь зла не держу на команду.

    Только, кажется, нет
    Больше места в строю.
    Плохо шутишь, корвет,
    Потеснись – раскрою!

    Как же так – я ваш брат,
    Я ушёл от беды...
    Полевее, фрегат, –
    Всем нам хватит воды!

    До чего ж вы дошли:
    Значит, что – мне уйти?!
    Если был на мели –
    Дальше нету пути?!
    Разомкните ряды,
    Всё же мы – корабли, –
    Всем нам хватит воды,
    Всем нам хватит земли,
    Этой обетованной, желанной –
    И колумбовой, и магелланной!

1970

Баллада о вольных стрелках

Если рыщут за твоею

Непокорной головой,

Чтоб петлей худую шею

Сделать более худой,

Нет надежнее приюта –

Скройся в лес, не пропадешь,

Если продан ты кому–то

С потрохами ни за грош.

Бедняки и бедолаги,

Презирая жизнь слуги,

И бездомные бродяги,

У кого одни долги, –

Все, кто загнан, неприкаян,

В этот вольный лес бегут,

Потому что здесь хозяин –

Славный парень Робин Гуд!

Здесь с полслова понимают,

Не боятся острых слов,

Здесь с почетом принимают

Оторви–сорви–голов.

И скрываются до срока

Даже рыцари в лесах:

Кто без страха и упрека –

Тот всегда не при деньгах.

Знают все оленьи тропы,

Словно линии руки,

В прошлом слуги и холопы,

Ныне – вольные стрелки.

Здесь того, кто все теряет,

Защитят и сберегут.

По лесной стране гуляет

Славный парень Робин Гуд!

И живут да поживают,

Всем запретам вопреки,

И ничуть не унывают

Эти вольные стрелки.

Спят, укрывшись звездным небом,

Мох под ребра подложив.

Им, какой бы холод ни был,

Жив – и славно, если жив.

Но вздыхают от разлуки, –

Где–то дом и клок земли, –

Да поглаживают луки,

Чтоб в бою не подвели.

И стрелков не сыщешь лучших.

Что же завтра, где их ждут? –

Скажет лучший в мире лучник,

Славный парень Робин Гуд!

1975

Баллада о времени

Замок временем срыт и укутан, укрыт

В нежный плед из зеленых побегов,

Но развяжет язык молчаливый гранит –

И холодное прошлое заговорит

О походах, боях и победах.

Время подвиги эти не стерло:

Оторвать от него верхний пласт

Или взять его крепче за горло –

И оно свои тайны отдаст.

Упадут сто замков и спадут сто оков,

И сойдут сто потов целой груды веков, –

И польются легенды из сотен стихов

Про турниры, осады, про вольных стрелков.

Ты к знакомым мелодиям ухо готовь

И гляди понимающим оком, –

Потому что любовь – это вечно любовь,

Даже в будущем вашем далеком.

Звонко лопалась сталь под напором меча,

Тетива от натуги дымилась,

Смерть на копьях сидела, утробно урча,

В грязь валились враги, о пощаде крича,

Победившим сдаваясь на милость.

Но не все, оставаясь живыми,

В доброте сохраняли сердца,

Защитив свое доброе имя

От заведомой лжи подлеца.

Хорошо, если конь закусил удила

И рука на копье поудобней легла,

Хорошо, если знаешь – откуда стрела,

Хуже – если по–подлому, из–за угла.

Как у вас там с мерзавцеми? Бьют? Поделом!

Ведьмы вас не пугают шабашем?

Но не правда ли, зло называется злом

Даже там – в добром будущем вашем?

И вовеки веков, и во все времена

Трус, предатель – всегда презираем,

Враг есть враг, и война все равно есть война,

И темница тесна, и свобода одна –

И всегда на нее уповаем.

Время эти понятья не стерло,

Нужно только поднять верхний пласт –

И дымящейся кровью из горла

Чувства вечные хлынут на нас.

Ныне, присно, во веки веков, старина, –

И цена есть цена, и вина есть вина,

И всегда хорошо, если честь спасена,

Если другом надежно прикрыта спина.

Чистоту, простоту мы у древних берем,

Саги, сказки – из прошлого тащим, –

Потому, что добро остается добром –

В прошлом, будущем и настоящем!

1975

Баллада о гипсе

Нет острых ощущений – все старье, гнилье и хлам, –

Того гляди, с тоски сыграю в ящик.

Балкон бы, что ли, сверху, иль автобус – пополам, –

Вот это дело, это подходяще!

Повезло! Наконец повезло! –

Видит бог, что дошел я до точки! –

Самосвал в тридцать тысяч кило

Мне скелет раздробил на кусочки!

Вот лежу я на спине

Загипсованный, –

Каждый член у мене –

Расфасованный

По отдельности

До исправности, –

Все будет в целости

И в сохранности!

Эх, жаль, что не роняли вам на череп утюгов, –

Скорблю о вас – как мало вы успели! –

Ах, это просто прелесть – сотрясение мозгов,

Ах, это наслажденье – гипс на теле!

Как броня – на груди у меня,

На руках моих – крепкие латы, –

Так и хочется крикнуть: «Коня мне, коня!» –

И верхом ускакать из палаты!

И лежу я на спине

Загипсованный, –

Каждый член у мене –

Расфасованный

По отдельности

До исправности, –

Все будет в целости

И в сохранности!

Задавлены все чувства – лишь для боли нет преград, –

Ну что ж, мы сами часто чувства губим, –

Зато я, как ребенок, – весь спеленутый до пят

И окруженный человеколюбием!

Под влияньем сестрички ночной

Я любовию к людям проникся –

И, клянусь, до доски гробовой

Я б остался невольником гипса!

И лежу я на спине

Загипсованный, –

Каждый член у мене –

Расфасованный

По отдельности

До исправности, –

Все будет в целости

И в сохранности!

Вот хорошо б еще, чтоб мне не видеть прежних снов:

Они – как острый нож для инвалида, –

Во сне я рвусь наружу из–под гипсовых оков,

Мне снятся свечи, рифмы и коррида...

Ах, надежна ты, гипса броня,

От того, кто намерен кусаться!

Но одно угнетает меня:

Что никак не могу почесаться, –

Что лежу я на спине

Загипсованный, –

Каждый член у мене –

Расфасованный

По отдельности

До исправности, –

Все будет в целости

И в сохранности!

Так, я давно здоров, но не намерен гипс снимать:

Пусть руки стали чем–то вроде бивней,

Пусть ноги истончали – мне на это наплевать, –

Зато кажусь значительней, массивней!

Я под гипсом хожу ходуном,

Наступаю на пятки прохожим, –

Мне удобней казаться слоном

И себя ощущать толстокожим!

И по жизни я иду,

Загипсованный, –

Каждый член у мене –

Расфасованный

По отдельности

До исправности, –

Все будет в целости

И в сохранности!

1972

Баллада о детстве

Час зачатья я помню неточно.

Значит, память моя однобока.

Но зачат я был ночью, порочно,

И явился на свет не до срока.

Я рождался не в муках, не в злобе,

Девять месяцев – это не лет.

Первый срок отбывал я в утробе:

Ничего там хорошего нет.

Спасибо вам святители, что плюнули да дунули,

Что вдруг мои родители зачать меня задумали,

В те времена укромные, теперь почти былинные,

Когда срока огромные брели в этапы длинные.

Их брали в ночь зачатия, а многих даже ранее,

А вот живет же братия – моя честна компания.

Ходу, думушки резвые, ходу,

Слово, строченьки, милые, слово!

В первый раз получил я свободу

По указу от тридцать восьмого.

Знать бы мне, кто так долго мурыжил –

Отыгрался бы на подлеце,

Но родился и жил я и выжил,

Дом на Первой Мещанской в конце.

Там за стеной, за стеночкою, за перегородочкой

Соседушка с соседушкою баловались водочкой.

Все жили вровень, скромно так: система коридорная,

На тридцать восемь комнаток всего одна уборная.

Здесь зуб на зуб не попадал, не грела телогреечка.

Здесь я доподлинно узнал, почем она, копеечка.

Не боялась сирены соседка,

И привыкла к ней мать понемногу.

И плевал я, здоровый трехлетка,

На воздушную эту тревогу.

Да не все то, что сверху от бога –

И народ зажигалки тушил.

И, как малая фронту подмога,

Мой песок и дырявый кувшин.

И било солнце в три ручья, сквозь дыры крыш просеяно

На Евдоким Кириллыча и Кисю Моисеевну.

Она ему: Как сыновья? – Да без вести пропавшие!

Эх, Киська, мы одна семья, вы тоже пострадавшие.

Вы тоже пострадавшие, а значит обрусевшие.–

Мои – без вести павшие, твои – безвинно севшие.

Я ушел от пеленок и сосок,

Поживал – не забыт, не заброшен.

И дразнили меня «недоносок»,

Хоть и был я нормально доношен.

Маскировку пытался срывать я,

– Пленных гонят, – чего ж мы дрожим?

Возвращались отцы наши, братья

По домам, по своим да чужим.

У тети Зины кофточка с драконами, да змеями –

То у Попова Вовчика отец пришел с трофеями.

Трофейная Япония, трофейная Германия:

Пришла страна Лимония – сплошная чемодания.

Взял у отца на станции погоны, словно цацки, я,

А из эвакуации толпой валили штатские.

Осмотрелись они, оклемались,

Похмелились, потом протрезвели.

И отплакали те, кто дождались,

Недождавшиеся отревели.

Стал метро рыть отец Витькин с Генкой,

Мы спросили:– зачем? – Он в ответ,

Мол, коридоры кончаются стенкой,

А тоннели выводят на свет.

Пророчество папашино не слушал Витька с корешом:

Из коридора нашего в тюремный коридор ушел.

Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене – откажется

Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется.

Но у отцов свои умы, а что до нас касательно,

На жизнь засматривались мы вполне самостоятельно.

Все – от нас до почти годовалых

Толковищу  вели  до кровянки,

А в подвалах и полуподвалах

Ребятишкам хотелось под танки.

Не досталось им даже по пуле,

В ремеслухе живи не тужи.

Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули –

Из напильников сделать ножи.

Они воткнутся в легкие

От никотина черные,

По рукоятки легкие трехцветные наборные.

Вели дела отменные сопливые острожники.

На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики.

Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами,

И вот ушли романтики из подворотен ворами.

Было время и были подвалы,

Было дело и цены снижали.

И текли, куда надо, каналы

И в конце, куда надо, впадали.

Дети бывших старшин да майоров

До бедовых широт поднялись,

Потому, что из всех коридоров

Им казалось сподручнее вниз.

1975

Баллада о короткой шее

Полководец с шеею короткой

Должен быть в любые времена:

Чтобы грудь – почти от подбородка,

От затылка – сразу чтоб спина.

На короткой незаметной шее

Голове уютнее сидеть, –

И душить значительно труднее,

И арканом не за что задеть.

А они вытягивают шеи

И встают на кончики носков:

Чтобы видеть дальше и вернее –

Нужно посмотреть поверх голов.

Все, теперь ты – темная лошадка,

Даже если видел свет вдали, –

Поза – неустойчива и шатка,

И открыта шея для петли.

И любая подлая ехидна

Сосчитает позвонки на ней, –

Дальше видно, но – недальновидно

Жить с открытой шеей меж людей.

...Вот какую притчу о Востоке

Рассказал мне старый аксакал.

«Даже сказки здесь – и те жестоки», –

Думал я – и шею измерял.

1973

Баллада о коротком счастье

Трубят рога: скорей, скорей!–

И копошится свита.

Душа у ловчих без затей,

Из жил воловьих свита.

Ну и забава у людей –

Убить двух белых лебедей!

И стрелы ввысь помчались...

У лучников наметан глаз, –

А эти лебеди как раз

Сегодня повстречались.

Она жила под солнцем – там,

Где синих звезд без счета,

Куда под силу лебедям

Высокого полета.

Ты воспари – крыла раскинь –

В густую трепетную синь.

Скользи по божьим склонам, –

В такую высь, куда и впредь

Возможно будет долететь

Лишь ангелам и стонам.

Но он и там ее настиг –

И счастлив миг единый, –

Но может, был тот яркий миг

Их песней лебединой...

Двум белым ангелам сродни,

К земле направились они –

Опасная повадка!

Из–за кустов, как из–за стен,

Следят охотники за тем,

Чтоб счастье было кратко.

Вот утирают пот со лба

Виновники паденья:

Сбылась последняя мольба –

«Остановись, мгновенье!»

Так пелся вечный этот стих

В пик лебединой песне их –

Счастливцев одночасья:

Они упали вниз вдвоем,

Так и оставшись на седьмом,

На высшем небе счастья.

1975

Баллада о любви

Когда вода всемирного потопа

Вернулась вновь в границы берегов,

Из пены уходящего потока

На сушу тихо выбралась любовь

И растворилась в воздухе до срока,

А срока было сорок сороков.

И чудаки ещё такие есть,

Вдыхают полной грудью эту смесь,

И ни наград не ждут, ни наказанья,

И думая, что дышат просто так,

Они внезапно попадают в такт

Такого же неровного дыханья.

Только чувству, словно кораблю,

Долго оставаться на плаву,

Прежде чем узнать, что «я люблю» – 

То же, что «дышу» или «живу».

И много будет странствий и скитаний,

Страна Любви – великая страна.

И с рыцарей своих для испытаний

Всё строже станет спрашивать она,

Потребует разлук и расстояний,

Лишит покоя, отдыха и сна.

Но вспять безумцев не поворотить,

Они уже согласны заплатить,

Любой ценой, и жизнью бы рискнули,

Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить

Волшебную невидимую нить,

Которую меж ними протянули.

Свежий ветер избранных пьянил,

С ног сбивал, из мёртвых воскрешал,

Потому что если не любил,

Значит и не жил, и не дышал.

Но многих захлебнувшихся любовью

Не докричишься, сколько не зови,

Им счёт ведут молва и пустословье,

Но этот счёт замешан на крови.

А мы поставим свечи в изголовье

Погибших от невиданной любви.

И душам их дано бродить в цветах,

Их голосам дано сливаться в такт,

И вечностью дышать в одно дыханье,

И встретиться со вздохом на устах

На хрупких переправах и мостах,

На узких перекрёстках мирозданья.

Я поля влюблённым постелю,

Пусть поют во сне и наяву,

Я дышу и значит я люблю,

Я люблю и значит я живу.

Баллада о маленьком человеке

Погода славная,

А это главное.

И мне на ум пришла мыслишка презабавная, –

Но не о господе

И не о космосе –

Все эти новости уже обрыдли до смерти.

Сказку, миф, фантасмагорию

Пропою вам с хором ли, один ли, –

Слушайте забавную историю

Некоего мистера Мак–Кинли –

Не супермена, не ковбоя, не хавбека,

А просто маленького, просто человека.

Кто он такой – герой ли, сукин сын ли –

Наш симпатичный господин Мак–Кинли, –

Валяйте выводы, составьте мнение

В конце рассказа в меру разумения.

Ну что, договорились? Если так –

Привет! Буэнос диас! Гутен таг!

Ночуешь в спаленках

В обоях аленьких

И телевиденье глядишь для самых маленьких.

С утра полчасика

Займет гимнастика –

Прыжки, гримасы, отжимание от пластика.

И трясешься ты в автобусе,

На педали жмешь, гремя костями, –

Сколько вас на нашем тесном глобусе

Весело работает локтями!

Как наркоманы – кокаин, и как больные,

В заторах нюхаешь ты газы выхлопные.

Но строен ты – от суеты худеют,

Бодреют духом, телом здоровеют.

Через собратьев ты переступаешь,

Но успеваешь, все же успеваешь

Знакомым огрызнуться на ходу:

«Салют! День добрый! Хау ду ю ду!»

Для созидания

В коробки–здания

Ты заползаешь, как в загоны на заклание.

В поту и рвении,

В самозабвении

Ты создаешь – творишь и рушишь в озарении.

Люди, власти не имущие!

Кто–то вас со злого перепою,

Маленькие, но и всемогущие, –

Окрестил безликою толпою.

Будь вы на поле, у станка, в конторе, в классе, –

Но вы причислены к какой–то серой массе.

И в перерыв – в час подлинной свободы –

Вы наскоро жуете бутерброды.

Что ж, эти сэндвичи – предметы сбыта.

Итак, приятного вам аппетита!

Нелегкий век стоит перед тобой,

И все же – гутен морген, дорогой!

Дела семейные,

Платки нашейные,

И пояса, и чудеса галантерейные, –

Цена кусается,

Жена ласкается, –

Махнуть рукою – да рука не подымается.

Цену вежливо и тоненько

Пропищит волшебник–трикотажник, –

Ты с невозмутимостью покойника

Наизнанку вывернешь бумажник.

Все ваши будни, да и праздники – морозны,

И вы с женою, как на кладбище, серьезны.

С холодных стен – с огромного плаката

На вас глядят веселые ребята,

И улыбаются во всех витринах

Отцы семейств в штанах и лимузинах.

Откормленные люди на щитах

Приветствуют по–братски: «Гутен таг!»

Откуда денежка?

Куда ты денешься?

Тебе полвека, друг, а ты еще надеешься?

Не жди от ближнего –

Моли всевышнего, –

Уж он тебе всегда пошлет ребенка лишнего!

Трое, четверо и шестеро...

Вы, конечно, любите сыночков!

Мировое детское нашествие

Бестий, сорванцов и ангелочков!

Ты улыбаешься обложкам и нарядам,

Но твердо веришь: удивительное рядом.

Не верь, старик, что мы за все в ответе,

Что дети где–то гибнут – те, не эти:

Чуть–чуть задуматься – хоть вниз с обрыва, –

А жить–то надо, надо жить красиво!

Передохни, расслабься – перекур!

Гуд дэй, дружище! Пламенный бонжур!

Ах, люди странные,

Пустокарманные,

Вы, постоянные клиенты ресторанные, –

Мошны бездонные,

Стомиллионные –

Вы наполняете, вы, толпы стадионные!

И ничто без вас не крутится –

Армии, правительства и судьи,

Но у сильных в горле, словно устрицы,

Вы скользите, маленькие люди!

И так о маленьком пекутся человеке,

Что забывают лишний ноль вписать на чеке.

Ваш кандидат – а в прошлом он лабазник –

Вам иногда устраивает праздник.

И не безлики вы, и вы – не тени,

Коль надо бросить в урны бюллетени!

А «маленький» – хорошее словцо, –

Кто скажет так – ты плюнь ему в лицо, –

Пусть это слово будет не в ходу!

Привет, Мак–Кинли! Хау ду ю ду!

1974

Баллада о манекенах

Семь дней усталый старый Бог

В запале, в зашоре, в запаре

Творил убогий наш лубок

И каждой твари – по паре.

Ему творить – потеха,

И вот, себе взамен

Бог создал человека,

Как пробный манекен.

Идея эта не нова,

Но не обхаяна никем –

Я докажу как дважды два –

Адам был первый манекен.

А мы! Ошметки хромосом,

Огрызки божественных генов –

Идем проторенным путем

И создаем манекенов.

Лишенные надежды

Без мук творить – живых,

Рядим в свои одежды

Мы кукол восковых.

Ругать меня повремени,

А оглянись по сторонам –

Хоть нам подобные они,

Но не живут подобно нам.

Твой нос расплюснут на стекле,

Глазеешь – и ломит в затылке,

А там сидят они в тепле

И скалят зубы в ухмылке.

Вон тот кретин в халате

Смеется над тобой:

Мол, жив еще, приятель?

Доволен ли судьбой?

Гляди – красотка! Чем плоха?

Загар и патлы до колен.

Ее, закутанный в меха,

Ласкает томный манекен.

Их жизнь и вправду хороша,

Их холят, лелеют и греют.

Они не тратят ни гроша

И плюс к тому – не стареют.

Пусть лупят по башке нам,

Толкают нас и бьют,

Но куклам–манекенам

Мы создали уют.

Они так вежливы – взгляни!

Их не волнует ни черта,

И жизнерадостны они,

И нам, безумным, не чета.

Он никогда не одинок –

В салоне, в постели, в бильярдной, –

Невозмутимый, словно йог,

Галантный и элегантный.

Хочу такого плена,

Свобода мне не впрок.

Я вместо манекена

Хочу пожить денек.

На манекенские паи

Согласен, черт меня дери!

В приятный круг его семьи

Смогу – хотите на пари!

Я предлагаю смелый план

Возможных сезонных обменов:

Мы, люди, – в их бездушный клан,

А вместо нас – манекенов.

Но я готов поклясться,

Что где–нибудь заест –

Они не согласятся

На перемену мест.

Из них, конечно, ни один

Нам не уступит свой уют:

Из этих солнечных витрин

Они без боя не уйдут.

Сдается мне – они хитрят,

И, тайно расправивши члены,

Когда живые люди спят,

Выходят в ночь манекены.

Машины выгоняют

И мчат так, что держись!

Бузят и прожигают

Свою ночную жизнь.

Такие подвиги творят,

Что мы за год не натворим,

Но возвращаются назад...

Ах, как завидую я им!

Мы скачем, скачем вверх и вниз,

Кропаем и клеим на стенах

Наш главный лозунг и девиз:

«Забота о манекенах!»

Недавно был – читали? –

Налет на магазин,

В них сколько не стреляли –

Не умер ни один.

Его налогом не согнуть,

Не сдвинуть повышеньем цен.

Счастливый путь, счастливый путь, –

Будь счастлив, мистер Манекен!

Но, как индусы мы живем

Надеждою смертных и тленных,

Что если завтра мы умрем –

Воскреснем вновь в манекенах!

Так что не хнычь, ребята, –

Наш день еще придет!

Храните, люди, свято

Весь манекенский род!

Болезни в нас обострены,

Уже не станем мы никем...

Грядет надежда всей страны –

Здоровый, крепкий манекен.

1974

Баллада о ненависти

Торопись – тощий гриф над страною кружит!

Лес – обитель твою – по весне навести!

Слышишь – гулко земля под ногами дрожит?

Видишь – плотный туман над полями лежит? –

Это росы вскипают от ненависти!

Ненависть – в почках набухших томится,

Ненависть – в нас затаенно бурлит,

Ненависть – потом сквозь кожу сочится,

Головы наши палит!

Погляди – что за рыжие пятна в реке, –

Зло решило порядок в стране навести.

Рукоятки мечей холодеют в руке,

И отчаянье бьется, как птица, в виске,

И заходится сердце от ненависти!

Ненависть – юным уродует лица,

Ненависть – просится из берегов,

Ненависть – жаждет и хочет напиться

Черною кровью врагов!

Да, нас ненависть в плен захватила сейчас,

Но не злоба нас будет из плена вести.

Не слепая, не черная ненависть в нас, –

Свежий ветер нам высушит слезы у глаз

Справедливой и подлинной ненависти!

Ненависть – пей, переполнена чаша!

Ненависть – требует выхода, ждет.

Но благородная ненависть наша

Рядом с любовью живет!

1975

Баллада о переселении душ

Кто верит в Магомета, кто – в Аллаха, кто – в Иисуса,

Кто ни во что не верит – даже в черта, назло всем, –

Хорошую религию придумали индусы:

Что мы, отдав концы, не умираем насовсем.

Стремилась ввысь душа твоя –

Родишься вновь с мечтою,

Но если жил ты как свинья –

Останешься свиньею.

Пусть косо смотрят на тебя – привыкни к укоризне, –

Досадно – что ж, родишься вновь на колкости горазд.

И если видел смерть врага еще при этой жизни,

В другой тебе дарован будет верный зоркий глаз.

Живи себе нормальненько –

Есть повод веселиться:

Ведь, может быть, в начальника

Душа твоя вселится.

Пускай живешь ты дворником – родишься вновь прорабом,

А после из прораба до министра дорастешь, –

Но, если туп, как дерево – родишься баобабом

И будешь баобабом тыщу лет, пока помрешь.

Досадно попугаем жить,

Гадюкой с длинным веком, –

Не лучше ли при жизни быть

Приличным человеком?

Так кто есть кто, так кто был кем?– мы никогда не знаем.

С ума сошли генетики от ген и хромосом.

Быть может, тот облезлый кот – был раньше негодяем,

А этот милый человек – был раньше добрым псом.

Я от восторга прыгаю,

Я обхожу искусы, –

Удобную религию

Придумали индусы!

1969

Баллада о цветах, деревьях и миллионерах

В томленье одиноком

В тени – не на виду –

Под неусыпным оком

Цвела она в саду.

Маман – всегда с друзьями,

Папа от них сбежал,

Зато Каштан ветвями

От взглядов укрывал.

Высоко ль или низко

Каштан над головой, –

Но Роза–гимназистка

Увидела – его.

Нарцисс – цветок воспетый,

Отец его – магнат,

И многих Роз до этой

Вдыхал он аромат.

Он вовсе был не хамом –

Изысканных манер.

Мама его – гран–дама,

Папа – миллионер.

Он в детстве был опрыскан –

Не запах, а дурман, –

И Роза–гимназистка

Вступила с ним в роман.

И вот, исчадье ада,

Нарцисс тот, ловелас,

«Иди ко мне из сада!» –

Сказал ей как–то раз.

Когда еще так пелось?!

И Роза, в чем была,

Сказала: «Ах!» – зарделась –

И вещи собрала.

И всеми лепестками

Вмиг завладел нахал.

Маман была с друзьями,

Каштан уже опал.

Искала Роза счастья

И не видала, как

Сох от любви и страсти

Почти что зрелый Мак.

Но думала едва ли,

Как душен пошлый цвет, –

Все лепестки опали –

И Розы больше нет.

И в черном цвете Мака

Был траурный покой.

Каштан ужасно плакал,

Когда расцвел весной.

1968

Баллада об оружии

По миру люди маленькие носятся, живут себе в рассрочку, –

Плохие и хорошие, гуртом и в одиночку.

Хороших знаю хуже я –

У них, должно быть, крылья!

С плохими – даже дружен я, –

Они хотят оружия,

Оружия, оружия

Насилья!

Большие люди – туз и крез –

Имеют страсть к ракетам,

А маленьким – что делать без

Оружья в мире этом?

Гляди, вон тот ханыга –

В кармане денег нет,

Но есть в кармане фига –

Взведенный пистолет.

Мечтает он об ужине

Уже с утра и днем,

А пиджачок обуженный –

Топорщится на нем.

И с ним пройдусь охотно я

Под вечер налегке,

Смыкая пальцы потные

На спусковом крючке.

Я целеустремленный, деловитый,

Подкуренный, подколотый, подпитый!

Эй, что вы на меня уставились – я вроде не калека!

Мне горло промочить – и я сойду за человека.

Сходитесь, неуклюжие,

Со мной травить баланду, –

И сразу после ужина

Спою вам про оружие,

Оружие, оружие

балладу!

Большой игрок, хоть ростом гном, –

Сражается в картишки,

Блефуют крупно в основном

Ва–банк большие шишки.

И балуются бомбою, –

У нас такого нет,

К тому ж мы – люди скромные:

Нам нужен пистолет.

И вот в кармане – купленный

Обычный пистолет

И острый, как облупленный

Знакомый всем стилет.

Снуют людишки в ужасе

По правой стороне,

А мы во всеоружасе

Шагаем по стране.

Под дуло попадающие лица,

Лицом к стен! Стоять! Не шевелиться!

Напрасно, парень, за забвеньем ты шаришь по аптекам, –

Купи себе хотя б топор – и станешь человеком!

Весь вывернусь наружу я –

И голенькую правду

Спою других не хуже я

Про милое оружие,

Оружие, оружие

балладу!

Купить белье нательное?

Да черта ли нам в нем!

Купите огнестрельное –

Направо, за углом.

Ну, начинайте! Ну же!

Стрелять учитесь все!

В газетах про оружие –

На каждой полосе.

Вот сладенько под ложечкой,

Вот горько на душе:

Ухлопали художничка

За фунт папье–маше.

Ату! Стреляйте досыту –

В людей, щенков, котят, –

Продажу, слава господу,

Не скоро запретят!

Пока оружие здесь не под запретом,

Не бойтесь – всё в порядке в мире этом!

Не страшно без оружия – зубастой барракуде,

Большой и без оружия – большой, нам в утешенье, –

А маленькие люди – без оружия не люди:

Все маленькие люди без оружия – мишени.

Большие – лупят по слонам,

Гоняются за тиграми,

А мне, а вам – куда уж нам

Шутить такими играми!

Пускай большими сферами –

Большие люди занимаются, –

Один уже играл с «пантерами»,

Другие – доиграются...

У нас в кармане «пушечка» –

Малюсенькая, новая, –

И нам земля – подушечка,

Подстилочка пуховая.

Кровь жидкая, болотная

Пульсирует в виске,

Синеют пальцы потные

На спусковом крючке.

Мы, маленькие люди, – на обществе прореха,

Но если вы посмотрите на нас со стороны –

За узкими плечами небольшого человека

Стоят понуро, хмуро дуры – две больших войны.

«Коль тих и скромен – не убьют» –

Всё домыслы досужие, –

У нас недаром продают

Любезное оружие!

А тут еще норд–ост подул –

Цена установилась сходная, –

У нас, благодаренье господу,

Страна пока свободная!

Ах, эта жизнь грошовая,

Как пыль, – подуй и нет!–

Поштучная, дешевая –

Дешевле сигарет.

И рвется жизнь–чудачка,

Как тонкий волосок, –

Одно нажатье пальчика

На спусковой крючок!

Пока легка покупка, мы все в порядке с вами,

Нам жизнь отнять – как плюнуть, – нас учили воевать!

Кругом и без войны – война, а с голыми руками –

Ни пригрозить, ни пригвоздить, ни самолет угнать!

Для пуль все досягаемы, –

Ни черта нет, ни бога им,

И мы себе стреляем и

Мы никого не трогаем.

Стрельбе, азарту все цвета,

Все возрасты покорны:

И стар и млад, и тот, и та,

И – желтый, белый, черный.

Опять сосет под ложечкой.

Привычнее уже

Убийца на обложечке,

Девулька в неглиже.

Мир полон неудачниками

С топориками в руке

И мальчиками с пальчиками

На спусковом крючке!

1974

Баллада об уходе в рай

Вот твой билет, вот твой вагон.

Все в лучшем виде одному тебе дано:

В цветном раю увидеть сон –

Трехвековое непрерывное кино.

Все позади, уже сняты

Все отпечатки, контрабанды не берем.

Как херувим стерилен ты,

А класс второй – не высший класс, зато с бельем.

Вот и сбывается все, что пророчится.

Уходит поезд в небеса – счастливый путь!

Ах, как нам хочется, как всем нам хочется

Не умереть, а именно уснуть.

Земной перрон. Не унывай

И не кричи. Для наших воплей он оглох.

Один из нас уехал в рай,

Он встретит бога – ведь есть, наверно, бог.

Ты передай ему привет,

А позабудешь – ничего, переживем.

Осталось нам немного лет,

Мы пошустрим и, как положено, умрем.

Вот и сбывается все, что пророчится.

Уходит поезд в небеса – счастливый путь!

Ах, как нам хочется, как всем нам хочется

Не умереть, а именно уснуть.

Уйдут, как мы – в ничто без сна –

И сыновья, и внуки внуков в трех веках.

Не дай господь, чтобы война,

А то мы правнуков оставим в дураках.

Разбудит нас какой–то тип

И пустит в мир, где в прошлом войны, боль и рак.

Где побежден гонконгский грипп.

На всем готовеньком ты счастлив ли? Дурак...

Вот и сбывается все, что пророчится.

Уходит поезд в небеса – счастливый путь!

Ах, как нам хочется, как всем нам хочется

Не умереть, а именно уснуть.

Итак, прощай. Звенит звонок.

Счастливый путь! Храни тебя от всяких бед!

А если там и вправду бог –

Ты все же вспомни, передай ему привет.

1974

Банька по-белому

Протопи ты мне баньку, хозяюшка,
Раскалю я себя, распалю,
На полоке, у самого краюшка,
Я сомненья в себе истреблю.

Разомлею я до неприличности,
Ковш холодный – и всё позади.
И наколка времён культа личности
Засинеет на левой груди.

    Протопи ты мне баньку по-белому –
    Я от белого свету отвык.
    Угорю я, и мне, угорелому,
    Пар горячий развяжет язык.

Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс,
А на левой груди – профиль Сталина,
А на правой – Маринка анфас.

Эх, за веру мою беззаветную
Сколько лет отдыхал я в раю!
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную глупость мою.

    Протопи ты мне баньку по-белому –
    Я от белого свету отвык.
    Угорю я, и мне, угорелому,
    Пар горячий развяжет язык.

Вспоминаю, как утречком раненько
Брату крикнуть успел: «Пособи!»
И меня два красивых охранника
Повезли из Сибири в Сибирь.

А потом на карьере ли, в топи ли,
Наглотавшись слезы и сырца,
Ближе к сердцу кололи мы профили
Чтоб он слышал, как рвутся сердца.

    Протопи ты мне баньку по-белому –
    Я от белого свету отвык.
    Угорю я, и мне, угорелому,
    Пар горячий развяжет язык.

Ох, знобит от рассказа дотошного,
Пар мне мысли прогнал от ума.
Из тумана холодного прошлого
Окунаюсь в горячий туман.

Застучали мне мысли под темечком,
Получилось – я зря им клеймён,
И хлещу я берёзовым веничком
По наследию мрачных времён.

    Протопи ты мне баньку по-белому –
    Я от белого свету отвык.
    Угорю я, и мне, угорелому,
    Пар горячий развяжет язык.

1968

Банька по–черному

Копи!  

Ладно, мысли свои вздорные копи!

Топи!  

Ладно, баньку мне по–черному топи!

Вопи!  

Все равно меня утопишь, но вопи!...

Топи.

Только баньку мне, как хочешь, натопи.

Эх, сегодня я отмоюсь, эх, освоюсь!

Но сомневаюсь, что отмоюсь!...

Не спи!  

Где рубаху мне по пояс добыла?

Топи!  

Ох, сегодня я отмоюсь добела!

Кропи,

В бане стены закопченые кропи.

Топи,  

Слышишь? Баньку мне по–черному топи!

Эх, сегодня я отмаюсь, эх, освоюсь!

Но сомневаюсь, что отмоюсь!...

Кричи!  

Загнан в угол зельем,словно гончей лось.

Молчи, ––  

У меня давно похмелье кончилось!

Терпи! –  

Ты ж сама по дури продала меня!

Топи,  

Чтоб я чист был, как щенок, к исходу дня.

Эх, сегодня я отмаюсь, эх, освоюсь!

Но сомневаюсь, что отмоюсь!...

Купи!  

Хоть кого–то из охранников купи.

Топи!

Слышишь! Баньку ты мне раненько топи!

Вопи.  

Все равно меня утопишь, но вопи.

Топи.

Только баньку мне, как хочешь, натопи.

Эх, сегодня я отмаюсь, эх, освоюсь!

Но сомневаюсь, что отмоюсь!...

1967

Беда

Я несла свою Беду

По весеннему по льду.

Надломился лед – душа оборвалася,

Камнем под воду пошла,

А Беда, хоть тяжела, –

А за острые края задержалася.

И Беда с того вот дня

Ищет по свету меня.

Слухи ходят вместе с ней с Кривотолками.

А что я не умерла,

Знала голая ветла

Да еще перепела с перепелками.

Кто ж из них сказал ему,

Господину моему, –

Только выдали меня, проболталися.

И от страсти сам не свой,

Он отправился за мной,

А за ним – Беда с Молвой увязалися.

Он настиг меня, догнал,

Обнял, на руки поднял,

Рядом с ним в седле Беда ухмылялася...

Но остаться он не мог –

Был всего один денек,

А Беда на вечный срок задержалася.

1972

Белое безмолвие

Все года и века и эпохи подряд

Все стремится к теплу от морозов и вьюг.

Почему ж эти птицы на север летят,

Если птицам положено только на юг?

Слава им не нужна и величие.

Вот под крыльями кончится лед,

И найдут они счастие птичее,

Как награду за дерзкий полет.

Что же нам не жилось, что же нам не спалось?

Что нас выгнало в путь по высокой волне?

Нам сиянья пока наблюдать не пришлось.

Это редко бывает – сиянья в цене!

Тишина. Только чайки – как молнии.

Пустотой мы их кормим из рук.

Но наградою нам за безмолвие

Обязательно будет звук.

Как давно снятся нам только белые сны,

Все иные оттенки снега замели.

Мы ослепли давно от такой белизны,

Но прозреем от черной полоски земли.

Наше горло отпустит молчание,

Наша слабость растает, как тень.

И наградой за ночи отчаянья

Будет вечный полярный день.

Север, воля, надежда, – страна без границ,

Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.

Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,

Потому что не водится здесь воронья.

Кто не верил в дурные пророчества,

В снег не лег ни на миг отдохнуть,

Тем наградою за одиночество

Должен встретиться кто–нибудь.

1972

Белый вальс

Какой был бал! Накал движенья, звука, нервов!

Сердца стучали на три счета вместо двух.

К тому же дамы приглашали кавалеров

На белый вальс, традиционный – и захватывало дух.

Ты сам, хотя танцуешь с горем пополам,

Давно решился пригласить ее одну, –

Но вечно надо отлучаться по делам –

Спешить на помощь, собираться на войну.

И вот, все ближе, все реальней становясь,

Она, к которой подойти намеревался,

Идет сама, чтоб пригласить тебя на вальс, –

И кровь в висках твоих стучится в ритме вальса.

Ты внешне спокоен средь шумного бала,

Но тень за тобою тебя выдавала –

Металась, ломалась, дрожала она в зыбком свете свечей.

И бережно держа, и бешено кружа,

Ты мог бы провести ее по лезвию ножа, –

Не стой же ты руки сложа, сам не свой и ничей!

Был белый вальс – конец сомненьям маловеров

И завершенье юных снов, забав, утех, –

Сегодня дамы приглашали кавалеров –

Не потому, не потому, что мало храбрости у тех.

Возведены на время бала в званье дам,

И кружит головы нам вальс, как в старину.

Но вечно надо отлучаться по делам –

Спешить на помощь, собираться на войну.

Белее снега белый вальс, кружись, кружись,

Чтоб снегопад подольше не прервался!

Она пришла, чтоб пригласить тебя на жизнь, –

И ты был бел – белее стен, белее вальса.

Ты внешне спокоен средь шумного бала,

Но тень за тобою тебя выдавала –

Металась, дрожала, ломалась она в зыбком свете свечей.

И бережно держа, и бешено кружа,

Ты мог бы провести ее по лезвию ножа, –

Не стой же ты руки сложа, сам не свой и ничей!

Где б ни был бал – в лицее, в Доме офицеров,

В дворцовой зале, в школе – как тебе везло, –

В России дамы приглашали кавалеров

Во все века на белый вальс, и было все белым–бело.

Потупя взоры, не смотря по сторонам,

Через отчаянье, молчанье, тишину

Спешили женщины прийти на помощь нам, –

Их бальный зал – величиной во всю страну.

Куда б ни бросило тебя, где б ни исчез, –

Припомни вальс – как был ты бел!– и улыбнешься.

Век будут ждать тебя – и с моря и с небес –

И пригласят на белый вальс, когда вернешься.

Ты внешне спокоен средь шумного бала,

Но тень за тобою тебя выдавала –

Металась, дрожала, ломалась она в зыбком свете свечей.

И бережно держа, и бешено кружа,

Ты мог бы провести ее по лезвию ножа, –

Не стой же ты руки сложа, сам не свой и ничей!

1978

* * *

Благодать или благословение

Ниспошли на подручных твоих –

Дай нам, Бог, совершить омовение,

Окунаясь в святая святых!

Все порок, грехи и печали,

Равнодушье, согласье и спор –

Пар, который вот только наддали,

Вышибает, как пули, из пор.

То, что мучит тебя, – испарится

И поднимется вверх, к небесам, –

Ты ж, очистившись, должен спуститься –

Пар с грехами расправится сам.

Не стремись прежде времени к душу,

Не равняй с очищеньем мытье, –

Нужно выпороть веником душу,

Нужно выпарить смрад из нее.

Исцеленье от язв и уродства –

Этот душ из живительных вод, –

Это – словно возврат первородства,

Или нет – осушенье болот.

Здесь нет голых – стесняться не надо,

Что кривая рука да нога.

Здесь – подобие райского сада, –

Пропуск всем, кто раздет донага.

И в предбаннике сбросивши вещи,

Всю одетость свою позабудь –

Одинаково веничек хлещет.

Так что зря не вытягивай грудь!

Все равны здесь единым богатством,

Все легко переносят жару, –

Здесь свободу и равенство с братством

Ощущаешь в кромешном пару.

Загоняй поколенья в парную

И крещенье принять убеди, –

Лей на нас свою воду святую –

И от варварства освободи!

Благодать или благословение

Ниспошли на подручных твоих –

Дай нам, Бог, совершить омовение,

Окунаясь в святая святых!

1971

Бодайбо

Ты уехала на короткий срок,

Снова свидеться нам не дай бог,

А меня в товарный и на восток,

И на прииски в Бодайбо.

Не заплачешь ты, и не станешь ждать

Навещать не станешь родных,

Ну, а мне плевать, я здесь добывать

Буду золото для страны.

Все закончилось, смолкнул стук колес,

Шпалы кончились, рельсов нет.

Эх бы взвыть сейчас, жалко нету слез,

Слезы кончились на земле.

Ты не жди меня, ладно, бог с тобой,

А что туго мне, ты не грусти,

Только помни, не дай бог со мной

Снова встретиться на пути.

Срок закончится, я уж вытерплю,

И на волю выйду, как пить,

Но пока я в зоне на нарах сплю,

Я постараюсь все позабыть.

Здесь леса кругом гнутся по ветру

Синева кругом, как не выть,

А позади шесть тысяч километров,

А впереди семь лет синевы.

1961

Большой Каретный

Левону Кочаряну

– Где твои семнадцать лет?

– На Большом Каретном.

– Где твои семнадцать бед?

– На Большом Каретном.

– Где твой черный пистолет?

– На Большом Каретном.

– Где тебя сегодня нет?

– На Большом Каретном.

Помнишь  ли, товарищ, этот дом?

Нет, не забываешь ты о нем!

Я скажу, что тот полжизни потерял,

Кто в Большом Каретном не бывал.

Еще бы ведь...

– Где твои семнадцать лет?

– На Большом Каретном.

– Где твои семнадцать бед?

– На Большом Каретном.

– Где твой черный пистолет?

– На Большом Каретном.

– Где тебя сегодня нет?

– На Большом Каретном.

Переименован он теперь,

Стало все по новой там, верь–не верь!

И все же, где б ты ни был, где ты не бредешь –

Нет–нет, да по Каретному пройдешь.

Еще бы ведь...

– Где твои семнадцать лет?

– На Большом Каретном.

– Где твои семнадцать бед?

– На Большом Каретном.

– Где твой черный пистолет?

– На Большом Каретном.

– Где тебя сегодня нет?

– На Большом Каретном.

1962

Братские могилы

На братских могилах не ставят крестов,

И вдовы на них не рыдают,

К ним кто–то приносит букеты цветов,

И Вечный огонь зажигают.

Здесь раньше вставала земля на дыбы,

А нынче – гранитные плиты.

Здесь нет ни одной персональной судьбы –

Все судьбы в единую слиты.

А в Вечном огне виден вспыхнувший танк,

Горящие русские хаты,

Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,

Горящее сердце солдата.

У братских могил нет заплаканных вдов –

Сюда ходят люди покрепче.

На братских могилах не ставят крестов,

Но разве от этого легче?..

1964

* * *

Бродят

  по свету люди

разные,

Грезят

  они о чуде –

Будет

  или не будет!

Стук –

  и в этот вечер

Вдруг

  тебя замечу, –

  Вот и чудо!

Скачет

  по небу всадник –

облако,

Плачет

  дождем и градом, –

Значит,

  на землю надо.

Здесь

  чудес немало

Есть –

  звезда упала, –

  Вот и чудо!

Знаешь!

  Я с чудесами –

запросто:

Хочешь,

  моргни глазами –

Тотчас

  под небесами!

Я

  заклятье знаю –

Ну,

  скажи: «Желаю», –

  Вот и чудо!

–e1966

Бросьте скуку, как корку арбузную!..

Бросьте скуку, как корку арбузную!

Небо ясное, легкие сны...

Парень лошадь имел и судьбу свою –

Интересную до войны.

        А на войне как на войне,

        А до войны как до войны, –

        Везде, по всей Вселенной.

        Он лихо ездил на коне

        В конце весны, в конце весны –

        Последней, довоенной.

Но туманы уже по росе плелись,

Град прошел по полям и мечтам.

Для того, чтобы тучи рассеялись,

Парень нужен был именно там.

        Там – на войне как на войне,

        А до войны как до войны, –

        Везде, по всей Вселенной.

        Он лихо ездил на коне

        В конце весны, в конце весны –

        Последней, довоенной.

1969

* * *

В.

Был побег на рывок –

Наглый, глупый, дневной, –

Вологодского – с ног

И – вперед головой.

И запрыгали двое,

В такт сопя на бегу,

На виду у конвоя

Да по пояс в снегу.

Положен строй в порядке образцовом,

И взвыла «Дружба» – старая пила,

И осенили знаменьем свинцовым

С очухавшихся вышек три ствола.

Все лежали плашмя,

В снег уткнули носы, –

А за нами двумя –

Бесноватые псы.

Девять граммов горячие,

Как вам тесно в стволах!

Мы на мушках корячились,

Словно как на колах.

Нам – добежать до берега, до цели, –

Но свыше – с вышек – все предрешено:

Там у стрелков мы дергались в прицеле –

Умора просто, до чего смешно.

Вот бы мне посмотреть,

С кем отправился в путь,

С кем рискнул помереть,

С кем затеял рискнуть!

Где–то виделись будто, –

Чуть очухался я –

Прохрипел: «Как зовут–то?»

И – какая статья?»

Но поздно: зачеркнули его пули –

Крестом – в затылок, пояс, два плеча, –

А я бежал и думал: добегу ли?–

И даже не заметил сгоряча.

Я – к нему, чудаку:

Почему, мол, отстал?

Ну а он – на боку

И мозги распластал.

Пробрало! – телогрейка

Аж просохла на мне:

Лихо бьет трехлинейка –

Прямо как на войне!

Как за грудки, держался я за камни:

Когда собаки близко – не беги!

Псы покропили землю языками –

И разбрелись, слизав его мозги.

Приподнялся и я,

Белый свет стервеня, –

И гляжу – кумовья

Поджидают меня.

Пнули труп: «Сдох, скотина!

Нету проку с него:

За поимку полтина,

А за смерть – ничего».

И мы прошли гуськом перед бригадой,

Потом – за вахту, отряхнувши снег:

Они обратно в зону – за наградой,

А я – за новым сроком за побег.

Я сначала грубил,

А потом перестал.

Целый взвод меня бил –

Аж два раза устал.

Зря пугают тем светом, –

Оба света с дубьем:

Врежут там – я на этом,

Врежут здесь – я на том.

Я гордость под исподнее упрятал –

Видал, как пятки лижут гордецы, –

Пошел лизать я раны в лизолятор, –

Не зализал – и вот они, рубцы.

Надо б нам – вдоль реки, –

Он был тоже не слаб, –

Чтобы им – не с руки,

А собакам – не с лап!..

Вот и сказке конец.

Зверь бежал на ловца,

Снес – как срезал – ловец

Беглецу пол–лица.

...Все взято в трубы, перекрыты краны, –

Ночами только воют и скулят,

Что надо? Надо сыпать соль на раны:

Чтоб лучше помнить – пусть они болят!

1977

* * *

Был развеселый розовый восход,

И плыл корабль навстречу передрягам,

И юнга вышел в первый свой поход

Под флибустьерским черепастым флагом.

Накренившись к воде, парусами шурша,

Бриг двухмачтовый лег в развороте.

А у юнги от счастья качалась душа,

Как пеньковые ванты на гроте.

И душу нежную под грубой робой пряча,

Суровый шкипер дал ему совет:

«Будь джентльменом, если есть удача,

А без удачи – джентльменов нет!»

И плавал бриг туда, куда хотел,

Встречался – с кем судьба его сводила,

Ломая кости веслам каравелл,

Когда до абордажа доходило.

Был однажды богатой добычи дележ –

И пираты бесились и выли...

Юнга вдруг побледнел и схватился за нож, –

Потому что его обделили.

Стояла девушка, не прячась и не плача,

И юнга вспомнил шкиперский завет:

Мы – джентльмены, если есть удача,

А нет удачи – джентльменов нет!

И видел он, что капитан молчал,

Не пробуя сдержать кровавой свары.

И ран глубоких он не замечал –

И наносил ответные удары.

Только ей показалось, что с юнгой – беда,

А другого она не хотела, –

Перекинулась за борт – и скрыла вода

Золотистое смуглое тело.

И прямо в грудь себе, пиратов озадачив,

Он разрядил горячий пистолет...

Он был последний джентльмен удачи, –

Конец удачи – джентльменов нет!

1973

* * *

   В Азии, в Европе ли

   Родился озноб –

   Только даже в опере

   Кашляют взахлеб.

Не поймешь, откуда дрожь – страх ли это, грипп ли:

Духовые дуют врозь, струнные – урчат,

Дирижера кашель бьет, тенора охрипли,

Баритоны запили, <и> басы молчат.

   Раньше было в опере

   Складно, по уму, –

   И хоть хору хлопали –

   А теперь кому?!

Не берет верхних нот и сопрано–меццо,

У колоратурного не бельканто – бред, –

Цены резко снизились – до рубля за место, –

Словом, все понизилось и сошло на нет.

   Сквозняками в опере

   Дует, валит с ног,

   Как во чистом во поле

   Ветер–ветерок.

Партии проиграны, песенки отпеты,

Партитура съежилась, <и> софит погас.

Развалились арии, разошлись дуэты,

Баритон – без бархата, без металла – бас.

   Что ни делай – все старо, –

   Гулок зал и пуст.

   Тенорово серебро

   Вытекло из уст.

Тенор в арьи Ленского заорал: «Полундра!» –

Буйное похмелье ли, просто ли заскок?

Дирижера Вилькина мрачный бас–профундо

Чуть едва не до смерти струнами засек.

1978

* * *

   В белье <плотной> вязки,

   В буденовке ноской,

   Овеянной, кстати,

   Гражданской войной,

   Я не на Аляске,

   Я не с эскимоской –

   Лежу я в кровати

   С <холодной> женой.

   Идет моей Наде –

   В плетеной рогоже,

   В фуфайке веселой,

   В китайском плаще, –

   И в этом наряде

   Она мне дороже

   Любой полуголой,

   А голой – вообще.

Не нашел сатана денька –

Всей зимы ему мало,

Так напакостил в праздник точь–в–точь!

Не тяни же ты, Наденька,

На себя одеяло

В новогоднюю ночь!

   Тьфу в нас, недоеных, –

   Чего мы гундосим!

   Соседу <навесил> –

   Согреться чуток.

   В центральных районах

   В квартирах – плюс восемь,

   На кухне – плюс десять,

   Палас – как каток.

   Сожгем мы в духовке

   Венгерские стулья

   И финское кресло

   С арабским столом.

   Где надо – мы ловки:

   Все прем к себе в улья, –

   А ну, интересно,

   Пойдем напролом?

1979

В восторге я! Душа поет!..

В восторге я! Душа поет!

Противоборцы перемерли,

И подсознанье выдает

Общеприемлимые перлы.

А наша первая пластинка –

Неужто ли заезжена?

Ну что мы делаем, Маринка!

Ведь жизнь – одна, одна, одна!

Мне тридцать три – висят на шее,

Пластинка Дэвиса снята.

Хочу в тебе, в бою, в траншее –

Погибнуть в возрасте Христа.

А ты – одна ты виновата

В рожденьи собственных детей!

Люблю тебя любовью брата,

А может быть, еще сильней!

1971

* * *

В голове моей тучи безумных идей –

Нет на свете преград для талантов!

Я под брюхом привыкших теснить лошадей

Миновал верховых лейтенантов.

...Разъярялась толпа, напрягалась толпа,

Нарывалась толпа на заслоны –

И тогда становилась толпа «на попа»,

Извергая проклятья и стоны.

Дома я раздражителен, резок и груб, –

Домочадцы б мои поразились,

Увидав, как я плакал, взобравшись на круп, –

Контролеры – и те прослезились.

Столько было в тот миг в моем взгляде на мир

Безотчетной, отчаянной прыти,

Что, гарцуя на сером коне, командир

Удивленно сказал: «Пропустите!»

Он, растрогавшись, поднял коня на дыбы –

Аж нога ускользнула из стремя.

Я пожал ему ногу, как руку судьбы, –

Ах, живем мы в прекрасное время!

Серый конь мне прощально хвостом помахал,

Я пошел – предо мной расступились;

Ну, а мой командир на концерт поскакал

Музыканта с фамилией Гилельс.

Я свободное место легко отыскал

После вялой незлой перебранки, –

Всё не сгонят – не то что, когда посещал

Пресловутый Театр на Таганке.

Тесно здесь, но тепло – вряд ли я простужусть,

Здесь единство рядов – в полной мере!

Вот уже я за термосом чьим–то тянусь –

В нем напиток «кровавая Мэри».

Вот сплоченность–то где, вот уж где коллектив,

Вот отдача где и напряженье!

Все болеют за нас – никого супротив, –

Монолит – без симптомов броженья!

Меня можно спокойно от дел отстранить,

Робок я перед сильными, каюсь, –

Но нельзя меня силою остановить,

Когда я на футбол прорываюсь!

1971

В далёком созвездии Тау Кита

В далёком созвездии Тау Кита

Все стало для нас непонятно, –

Сигнал посылаем: «Вы что это там?» -

А нас посылают обратно.

        На Тау Ките

        Живут в тесноте –

        Живут, между прочим, по-разному –

        Товарищи наши по разуму.

Вот, двигаясь по световому лучу

Без помощи, но при посредстве,

Я к Тау Кита этой самой лечу,

Чтоб с ней разобраться на месте.

        На Тау Кита

        Чегой-то не так –

        Там таукитайская братия

        Свихнулась, – по нашим понятиям.

Покамест я в анабиозе лежу,

Те таукитяне буянят, –

Всё реже я с ними на связь выхожу:

Уж очень они хулиганят.

        У таукитов

        В алфавите слов –

        Немного, и строй – буржуазный,

        И юмор у них – безобразный.

Корабль посадил я как собственный зад,

Слегка покривив отражатель.

Я крикнул по-таукитянски: «Виват!» –

Что значит по-нашему – «Здрасьте!»

        У таукитян

        Вся внешность – обман, –

        Тут с ними нельзя состязаться:

        То явятся, то растворятся...

Мне таукитянин – как вам папуас, –

Мне вкратце об них намекнули.

Я крикнул: «Галактике стыдно за вас!» –

В ответ они чем-то мигнули.

        На Тау Ките

        Условья не те:

        Тут нет атмосферы, тут душно, –

        Но таукитяне радушны.

В запале я крикнул им: мать вашу, мол!..

Но кибернетический гид мой

Настолько буквально меня перевел,

Что мне за себя стало стыдно.

        Но таукиты – 

        Такие скоты –

        Наверно, успели набраться:

        То явятся, то растворятся...

«Вы, братья по полу, – кричу, – мужики!

Ну что...» – тут мой голос сорвался, –

Я таукитянку схватил за грудки:

«А ну, – говорю, – признавайся!.."

        Она мне: «Уйди!» –

        Мол, мы впереди –

        Не хочем с мужчинами знаться, –

        А будем теперь почковаться!

Не помню, как поднял я свой звездолёт, –

Лечу в настроенье питейном:

Земля ведь ушла лет на триста вперёд,

По гнусной теории Эйнштейна!

        Что, если и там,

        Как на Тау Кита,

        Ужасно повысилось знанье, –

        Что, если и там – почкованье?!

1966

* * *

В день, когда мы, поддержкой земли заручась,

По высокой воде, по соленой, своей,

Выйдем в точно назначенный час, –

Море станет укачивать нас,

Словно мать непутевых детей.

Волны будут работать – и в поте лица

Корабельные наши бока иссекут,

Терпеливо машины начнут месяца

Составлять из ритмичных секунд.

А кругом – только водная гладь, – благодать!

И на долгие мили кругом – ни души!..

Оттого морякам тяжело привыкать

Засыпать после качки в уютной тиши.

Наши будни – без праздников, без выходных, –

В море нам и без отдыха хватит помех.

Мы подруг забываем своих:

Им – до нас, нам подчас не до них, –

Да простят они нам этот грех!

Нет, неправда! Вздыхаем о них у кормы

И во сне имена повторяем тайком.

Здесь совсем не за юбкой гоняемся мы,

Не за счастьем, а за косяком.

А кругом – только водная гладь, – благодать!

Ни заборов, ни стен – хоть паши, хоть пляши!..

Оттого морякам тяжело привыкать

Засыпать после качки в уютной тиши.

Говорят, что плывем мы за длинным рублем, –

Кстати, длинных рублей просто так не добыть, –

Но мы в море – за морем плывем,

И еще – за единственным днем,

О котором потом не забыть.

А когда из другой, непохожей весны

Мы к родному причалу придем прямиком, –

Растворятся морские ворота страны

Перед каждым своим моряком.

В море – водная гладь, да еще – благодать!

И вестей – никаких, сколько нам ни пиши...

Оттого морякам тяжело привыкать

Засыпать после качки в уютной тиши.

И опять уплываем, с землей обручась –

С этой самою верной невестой своей, –

Чтоб вернуться в назначенный час,

Как бы там ни баюкало нас

Море – мать непутевых детей.

Вот маяк нам забыл подморгнуть с высоты,

Только пялит глаза – ошалел, обалдел:

Он увидел, что судно встает на винты,

Обороты врубив на предел.

А на пирсе стоять – все равно благодать, –

И качаться на суше, и петь от души.

Нам, вернувшимся, не привыкать привыкать

После громких штормов к долгожданной тиши!

1973

В дорогу – живо! Или – в гроб ложись!..

В дорогу – живо! Или – в гроб ложись.

Да! Выбор небогатый перед нами.

Нас обрекли на медленную жизнь –

Мы к ней для верности прикованы цепями.

А кое–кто поверил второпях –

Поверил без оглядки, бестолково.

Но разве это жизнь – когда в цепях?

Но разве это выбор – если скован?

Коварна нам оказанная милость –

Как зелье полоумных ворожих:

Смерть от своих – за камнем притаилась,

И сзади – тоже смерть, но от чужих.

Душа застыла, тело затекло,

И мы молчим, как подставные пешки,

А в лобовое грязное стекло

Глядит и скалится позор кривой усмешке.

И если бы оковы разломать –

Тогда бы мы и горло перегрызли

Тому, кто догадался приковать

Нас узами цепей к хваленой жизни.

Неужто мы надеемся на что–то?

А может быть, нам цель не по зубам?

Зачем стучимся в райские ворота

Костяшками по кованным скобам?

Нам предложили выход из войны,

Но вот какую заложили цену:

Мы к долгой жизни приговорены

Через вину, через позор, через измену!

Но стоит ли и жизнь такой цены?!

Дорога не окончена! Спокойно! –

И в стороне от той, большой, войны

Еще возможно умереть достойно.

И рано нас равнять с болотной слизью –

Мы гнезд себе на гнили не совьем!

Мы не умрем мучительною жизнью –

Мы лучше верной смертью оживем!

1973

* * *

В куски разлетелася корона,

Нет державы, нет и трона.

Жизнь России и законы –

Все к чертям!

И мы, словно загнанные в норы,

Словно пойманные воры,

Только кровь одна с позором

Пополам.

И нам ни черта не разобраться –

С кем порвать и с кем остаться,

Кто за нас, кого бояться,

Где пути, куда податься –

Не понять!

Где дух?

Где честь?

Где стыд?  

Где свои, а где чужие?

Как до этого дожили,

Неужели на Россию нам плевать?

Позор – всем, кому покой дороже,

Всем, кого сомненье гложет,

Может он или не может

Убивать.

Сигнал!... И по–волчьи, и по–бычьи

И как коршун на добычу.

Только воронов покличем

Пировать.

Эй, вы! Где былая ваша твердость,

Где былая ваша гордость?

Отдыхать сегодня – подлость!

Пистолет сжимает твердая рука.

Конец,

Всему

конец.

Все разбилось, поломалось,

Нам осталось только малость –

Только выстрелить в висок иль во врага.

1965

* * *

В.

В младенчестве нас матери пугали,

Суля за ослушание Сибирь, грозя рукой, –

Они в сердцах бранились – и едва ли

Желали детям участи такой.

А мы пошли за так на четвертак, за ради бога,

В обход и напролом, и просто пылью по лучу...

К каким порогам приведет дорога?

В какую пропасть напоследок прокричу?

Мы Север свой отыщем без компаса –

Угрозы матерей мы зазубрили как завет, –

И ветер дул с костей сдувая мясо

И радуя прохладою скелет.

Мольбы и стоны здесь не выживают –

Хватает и уносит их поземка и метель,

Слова и слезы на ветру смерзают, –

Лишь брань и пули настигают цель.

И мы пошли за так на четвертак, за ради бога,

В обход и напролом, и просто пылью по лучу...

К каким порогам приведет дорога?

В какую пропасть напоследок прокричу?

Про все писать – не выдержит бумага,

Все – в прошлом, ну а прошлое – былье и трын–трава, –

Не раз нам кости перемыла драга –

В нас, значит, было золото, братва!

Но чуден звон души моей помина,

И белый день белей, и ночь черней, и суше снег, –

И мерзлота надежней формалина

Мой труп на память сохранит навек.

И мы пошли за так на четвертак, за ради бога,

В обход и напролом, и просто пылью по лучу...

К каким порогам приведет дорога?

В какую пропасть напоследок прокричу?

Я на воспоминания не падок,

Но если занесла судьба – гляди и не тужи:

Мы здесь подохли – вон он, тот распадок, –

Нас выгребли бульдозеров ножи.

Здесь мы прошли за так на четвертак, за ради бога,

В обход и напролом, и просто пылью по лучу, –

К каким порогам привела дорога...

В какую пропасть напоследок прокричу?..

1977

В море слез

Слезливое море вокруг разлилось,

И вот принимаю я слезную ванну, –

Должно быть, по морю из собственных слез

Плыву к Слезовитому я океану.

Растеряешься здесь поневоле –

Со стихией один на один!

      Может, зря

Проходили мы в школе,

      Что моря –

Из поваренной соли...

Хоть бы льдина попалась мне, что ли,

Или встретился добрый дельфин!..

1973

* * *

В наш тесный круг не каждый попадал,

И я однажды – проклятая дата –

Его привел с собою и сказал:

«Со мною он – нальем ему, ребята!»

Он пил как все и был как будто рад,

А мы – его мы встретили как брата...

А он назавтра продал всех подряд, –

Ошибся я – простите мне, ребята!

Суда не помню – было мне невмочь,

Потом – барак, холодный как могила, –

Казалось мне – кругом сплошная ночь,

Тем более, что так оно и было.

Я сохраню хотя б остаток сил, –

Он думает – отсюда нет возврата,

Он слишком рано нас похоронил, –

Ошибся он – поверьте мне, ребята!

И день наступит – ночь не на года, –

Я попрошу, когда придет расплата:

«Ведь это я привел его тогда –

И вы его отдайте мне, ребята!..»

1964

* * *

В одной державе с населеньем... –

Но это, впрочем, все равно, –

Других держав с опереженьем,

Всё пользовалось уваженьем –

Что может только пить вино.

Царь в той державе был без лоску –

Небрит, небрежен, как и мы;

Стрельнет, коль надо, папироску, –

Ну, словом, свой, ну, словом, в доску, –

И этим бередил умы.

Он был племянником при дяде,

Пред тем как злобный дар не пить

Порвал гнилую жизни нить –

В могилу дядю свел. Но пить

Наш царь не смел при дяде–гаде.

Когда иные чужеземцы,

Инако мыслящие нам

(Кто – исповедуя ислам,

А кто – по глупости, как немцы),

К нам приезжали по делам –

С грехом, конечно, пополам

Домой обратно уезжали, –

Их поражал не шум, не гам

И не броженье по столам,

А то, что бывший царь наш – хам

И что его не уважали.

И у него, конечно, дочка –

Уже на выданье – была

Хорошая – в нефрите почка,

Так как с рождения пила.

А царь старался, бедолага,

Добыть ей пьяницу в мужья:

Он пьянство почитал за благо, –

Нежней отцов не знаю я.

Бутылку принесет, бывало:

«Дочурка! На, хоть ты хлебни!»

А та кричит: «С утра – ни–ни!» –

Она с утра не принимала,

Или комедию ломала, –

А что ломать, когда одни?

«Пей, вербочка моя, ракитка,

Наследная прямая дочь!

Да знала б ты, какая пытка –

С народом вместе пить не мочь!

Мне б зятя – даже не на зависть, –

Найди мне зятюшку, найди!–

Пусть он, как тот трусливый заяц,

Не похмеляется, мерзавец,

Кто пьет с полудня, – выходи!

Пойми мои отцовы муки,

Ведь я волнуюся не зря,

<Что> эти трезвые гадюки

Всегда – тайком и втихаря!

Я нажил все, я нажил грыжу,

Неся мой груз, мое дитя!

Ох, если я тебя увижу

С одним их этих!– так обижу!..

Убью, быть может, не хотя!–

Во как <я> трезвых ненавижу!»

Как утро – вся держава в бане, –

Отпарка шла без выходных.

Любил наш царь всю пьянь на пьяни,

Всех наших доблестных ханыг.

От трезвых он – как от проказы:

Как встретит – так бежит от них, –

Он втайне издавал указы,

Все – в пользу бедных и хмельных.

На стенах лозунги висели –

По центру, а не где–нибудь:

«Виват загулы и веселье!

Долой трезвеющую нудь!»

Сугубо и давно не пьющих –

Кого куда, – кого – в острог.

Особо – принципы имущих.

Сам – в силу власти – пить не мог.

Но трезвые сбирали силы,

Пока мы пили натощак, –

Но наши верные кутилы

Нам доносили – где и как.

На митинг против перегара

Сберутся, – мы их хвать в кольцо!–

И ну гурьбой дышать в лицо,

А то – брандспойт, а в нем водяра!

Как хулиганили, орали –

Не произнесть в оригинале, –

Ну, трезвая шпана – кошмар!

Но мы их все <же> разогнали

И отстояли перегар.

А в это время трезвь сплотилась

Вокруг кого–то одного, –

Уже отважились на вылаз –

Секретно, тихо, делово.

И шли они не на банкеты,

А на работу, – им на страх

У входа пьяные пикеты

Едва держались на ногах.

А вечерами – по два, по три –

Уже решились выползать:

Сидит, не пьет и нагло смотрит!

...Царю был очень нужен зять.

Явился зять как по заказу –

Ну, я скажу вам – о–го–го!

Он эту трезвую заразу

Стал истреблять везде и сразу,

А при дворе – первей всего.

Ура! Их силы резко тают –

Уж к главарю мы тянем нить:

Увидят бритого – хватают

И – принудительно лечить!

Сначала – доза алкоголя,

Но – чтоб не причинить вреда.

Сопротивленье – ерунда:

Пять суток – и сломалась воля, –

Сам медсестричку кличет: «Оля!..»

Он наш – и раз и навсегда.

Да он из ангелов из сущих,

Кто ж он – зятек?.. Ба! Вот те на!

Он – это сам глава непьющих,

Испробовавший вкус вина.

Между 1970 и 1977

В палате наркоманов

Не писать мне повестей, романов,

Не читать фантастику в углу, –

Я лежу в палате наркоманов,

Чувствую – сам сяду на иглу.

Кто–то раны лечил боевые,

Кто–то так, обеспечил тылы...

Эх вы парни мои шировые,

Поскорее слезайте с иглы!

В душу мне сомнения запали,

Голову вопросами сверлят, –

Я лежу в палате, где глотали,

Нюхали, кололи все подряд.

Кто–то там проколол свою душу,

Кто–то просто остался один...

Эй вы парни, бросайте «морфушу» –

Перейдите на апоморфин!

Рядом незнакомый шизофреник –

В него тайно няня влюблена –

Говорит: «Когда не будет денег –

Перейду на капли Зимина».

Кто–то там проколол свою совесть,

Кто–то в сердце вкурил анашу...

Эх вы парни, про вас нужно повесть,

Жалко, повестей я не пишу.

1969

* * *

В плен – приказ: не сдаваться, – они не сдаются,

Хоть им никому не иметь орденов.

Только черные вороны стаею вьются

Над трупами наших бойцов.

Бог войны – по цепям на своей колеснице, –

И в землю уткнувшись, солдаты лежат.

Появились откуда–то белые птицы

Над трупами наших солдат.

После смерти для всех свои птицы найдутся –

Так и белые птицы для наших бойцов,

Ну, а вороны – словно над падалью – вьются

Над черной колонной врагов.

1965

В созвездии Тау–Кита

В далеком созвездии Тау Кита

Все стало для нас непонятно, –

Сигнал посылаем: «Вы что это там?» –

А нас посылают обратно.

На Тау Ките

Живут в красоте –

Живут, между прочим, по–разному –

Товарищи наши по разуму.

Вот, двигаясь по световому лучу

Без помощи, но при посредстве,

Я к Тау Кита этой самой лечу,

Чтоб с ней разобраться на месте.

На Тау Кита

Чегой–то не так –

Там таукитайская братия

Свихнулась, – по нашим понятиям.

Покамест я в анабиозе лежу,

Те таукитяне буянят, –

Все реже я с ними на связь выхожу:

Уж очень они хулиганят.

У таукитов

В алфавите слов –

Немного, и строй – буржуазный,

И юмор у них – безобразный.

Корабль посадил я как собственный зад,

Слегка покривив отражатель.

Я крикнул по–таукитянски: «Виват!» –

Что значит по–нашему – «Здрасьте!».

У таукитян

Вся внешность – обман, –

Тут с ними нельзя состязаться:

То явятся, то растворятся...

Мне таукитянин – как вам папуас, –

Мне вкратце об них намекнули.

Я крикнул: «Галактике стыдно за вас!» –

В ответ они чем–то мигнули.

На Тау Ките

Условья не те:

Тут нет атмосферы, тут душно, –

Но таукитяне радушны.

В запале я крикнул им: мать вашу, мол!..

Но кибернетический гид мой

Настолько буквально меня перевел,

Что мне за себя стало стыдно.

Но таукиты –

Такие скоты –

Наверно, успели набраться:

То явятся, то растворятся...

«Вы, братья по полу, – кричу, – мужики!

Ну что...» – тут мой голос сорвался, –

Я таукитянку схватил за грудки:

«А ну, – говорю, – признавайся!..»

Она мне: «Уйди!» –

Мол, мы впереди –

Не хочем с мужчинами знаться, –

А будем теперь почковаться!

Не помню, как поднял я свой звездолет, –

Лечу в настроенье питейном:

Земля ведь ушла лет на триста вперед,

По гнусной теории Эйнштейна!

Что, если и там,

Как на Тау Кита,

Ужасно повысилось знанье, –

Что, если и там – почкованье?!

1966

* * *

В тайгу

   На санях, на развалюхах,

   В соболях или в треухах –

   И богатый, и солидный, и убогий –

Бегут

   В неизведанные чащи, –

   Кто–то реже, кто–то чаще, –

   В волчьи логова, в медвежие берлоги.

Стоят,

   Как усталые боксеры,

   Вековые гренадеры

   В два обхвата, в три обхвата и поболе.

И я

   Воздух ем, жую, глотаю, –

   Да я только здесь бываю

   За решеткой из деревьев – но на воле!

1970

В темноте

Темнота впереди, подожди!

Там стеною – закаты багровые,

Встречный ветер, косые дожди

И дороги, дороги неровные.

Там чужие слова,

Там дурная молва,

Там ненужные встречи случаются,

Там сгорела, пожухла трава,

И следы не читаются

     в темноте...

Там проверка на прочность – бои,

И туманы, и ветры с прибоями.

Сердце путает ритмы свои

И стучит с перебоями.

Там чужие слова,

Там дурная молва,

Там ненужные встречи случаются,

Там сгорела, пожухла трава,

И следы не читаются

     в темноте...

Там и звуки, и краски не те,

Только мне выбирать не приходится,

Очень нужен я там, в темноте!

Ничего, распогодится.

Там чужие слова,

Там дурная молва,

Там ненужные встречи случаются,

Там сгорела, пожухла трава,

И следы не читаются

     в темноте...

1969

* * *

В тюрьме Таганской нас стало мало –

Вести по–бабски нам не пристало.

Дежурный по предбаннику

Все бьет – хоть землю с мелом ешь, –

И я сказал охраннику:

«Ну что ж ты, сука, делаешь?!»

В тюрьме Таганской легавых нету, –

Но есть такие – не взвидишь свету!

И я вчера напарнику,

Который всем нам вслух читал,

Как будто бы охраннику,

Сказал, что он легавым стал.

В тюрьме Таганской бывает хуже, –

Там каждый – волком, никто не дружит.

Вчера я подстаканником

По темечку по белому

Употребил охранника:

Ну что он, сука, делает?!

1965

* * *

В этом доме большом раньше пьянка была

Много дней, много дней,

Ведь в Каретном ряду первый дом от угла –

Для друзей, для друзей.

За пьянками, гулянками,

За банками, полбанками,

За спорами, за ссорами, раздорами

Ты стой на том,

Что этот дом –

Пусть ночью, днем –

Всегда твой дом,

И здесь не смотрят на тебя с укорами.

И пускай иногда недовольна жена –

Но бог с ней, но бог с ней! –

Есть у нас нечто больше, чем рюмка вина, –

У друзей, у друзей.

За пьянками, гулянками,

За банками, полбанками,

За спорами, за ссорами, раздорами

Ты стой на том,

Что этот дом –

Пусть ночью, днем –

Всегда твой дом,

И здесь не смотрят на тебя с укорами.

1964

* * *

Вагоны всякие,

Для всех пригодные.

Бывают мягкие,

Международные.

Вагон опрятненький,

В нем нету потненьких,

В нем всё десятники

И даже сотники.

Рубашки модные –

В международные,

Ну, а пикейные –

Так те в купейные.

Лежат на полочке

Мешки–баллончики.

У каждой сволочи –

Свои вагончики.

Многосемейные

И просто всякие

Войдут в купейные

И даже в мягкие.

Порвешь животики

На аккуратненьких!–

Вон, едут сотники

Да на десятниках!

На двери нулики –

Смердят вагончики.

В них едут жулики

И самогонщики.

А кто с мешком – иди

По шпалам в ватнике.

Как хошь, пешком иди,

А хошь – в телятнике.

А вот теплушка та –

Прекраснодушно в ней, –

На сорок туш скота

И на сто душ людей.

Да в чем загвоздка–то?

Бей их дубиною!

За одного скота –

Двух с половиною.

Ах, степь колышется!

На ней – вагончики.

Из окон слышится:

«Мои лимончики!..»

А ну–ка, кончи–ка,

Гармонь хрипатая!

Вон в тех вагончиках –

Голь перекатная.

Вестимо, тесно тут,

Из пор – сукровица.

...Вагоны с рельс сойдут

И остановятся.

1969

Величальная отцу

Ай, не стойте в гордыне –

Подходите к крыльцу,

А и вы, молодые,

Поклонитесь отцу!

Он сердитый да строгий, –

Как сподлобья взглянет,

Так вы кланяйтесь в ноги–

Может, он отойдет.

Вам отцу поклониться –

Тоже труд небольшой, –

Он лицом просветлится,

Помягчает душой.

Вы с того начинайте

И потом до конца

Во всю жизнь привечайте

Дорогого отца!

1974

Вершина

Здесь вам не равнина – здесь климат иной.

Идут лавины одна за одной,

И здесь за камнепадом ревет камнепад.

И можно свернуть, обрыв обогнуть, –

Но мы выбираем трудный путь,

Опасный, как военная тропа.

Кто здесь не бывал, кто не рисковал –

Тот сам себя не испытал,

Пусть даже внизу он звезды хватал с небес.

Внизу не встретишь, как не тянись,

За всю свою счастливую жизнь

Десятой доли таких красот и чудес.

Нет алых роз и траурных лент,

И не похож на монумент

Тот камень, что покой тебе подарил.

Как Вечным огнем, сверкает днем

Вершина изумрудным льдом,

Которую ты так и не покорил.

И пусть говорят – да, пусть говорят!

Но нет – никто не гибнет зря,

Так – лучше, чем от водки и от простуд.

Другие придут, сменив уют

На риск и непомерный труд, –

Пройдут тобой не пройденый маршрут.

Отвесные стены – а ну, не зевай!

Ты здесь на везение не уповай.

В горах ненадежны ни камень, ни лед, ни скала.

Надеемся только на крепость рук,

На руки друга и вбитый крюк,

И молимся, чтобы страховка не подвела.

Мы рубим ступени.  Ни шагу назад!

И от напряженья колени дрожат,

И сердце готово к вершине бежать из груди.

Весь мир на ладони – ты счастлив и нем

И только немного завидуешь тем,

Другим – у которых вершина еще впереди.

1966

Вес взят

Василию Алексееву

Как спорт, поднятье тяжестей не ново

В истории народов и держав.

Вы помните, как некий грек другого

Поднял и бросил, чуть попридержав.

Как шею жертвы, круглый гриф сжимаю.

Овацию услышу или свист?

Я от земли Антея отрываю,

Как первый древнегреческий штангист.

Не обладаю грацией мустанга,

Скован я, в движеньях не скор.

Штанга, перегруженная штанга –

Вечный мой соперник и партнер.

Такую неподъемную громаду

Врагу не пожелаю своему.

Я подхожу к тяжелому снаряду

С тяжелым чувством нежности к нему:

Мы оба с ним как будто из металла,

Но только он – действительно металл,

И прежде, чем дойти до пьедестала,

Я вмятины в помосте протоптал.

Где стоять мне – в центре или с фланга?

Ждет ли слава? Или ждет позор?

Интересно, что решила штанга –

Это мой единственный партнер.

Лежит соперник, ты над ним – красиво!

Но крик «Вес взят!» у многих на слуху.

Вес взят – прекрасно, но не справедливо,

Ведь я – внизу, а штанга – наверху.

Такой триумф подобен пораженью,

А смысл победы до смешного прост:

Все дело в том, чтоб, завершив движенье,

С размаху штангу бросить на помост.

Звон в ушах, как медленное танго.

Тороплюсь ему наперекор.

Как к магниту, вниз стремится штанга –

Верный, многолетний мой партнер.

Он ползет, чем выше, тем безвольней,

Мне напоследок мышцы рвет по швам,

И со своей высокой колокольни

Кричит мне зритель: «Брось его к чертям!»

«Вес взят! Держать!» – еще одно мгновенье,

И брошен наземь мой железный бог.

Я выполнял обычное движенье

С коротким злым названием «рывок».

1970

Веселая покойницкая

Едешь ли в поезде, в автомобиле,

Или гуляешь, хлебнувши винца, –

При современном машинном обилье

Трудно по жизни пройти до конца.

Вот вам авария: в Замоскворечье

Трое везли хоронить одного, –

Все, и шофер, получили увечья,

Только который в гробу – ничего.

Бабы по найму рыдали сквозь зубы,

Дьякон – и тот верхней ноты не брал,

Громко фальшивили медные трубы, –

Только который в гробу – не соврал.

Бывший начальник – и тайный разбойник –

В лоб лобызал и брезгливо плевал,

Все приложились, – а скромный покойник

Так никого и не поцеловал.

Но грянул гром – ничего не попишешь,

Силам природы на речи плевать, –

Все побежали под плиты и крыши, –

Только покойник не стал убегать.

Что ему дождь – от него не убудет, –

Вот у живущих – закалка не та.

Ну, а покойники, бывшие люди, –

Смелые люди и нам не чета.

Как ни спеши, тебя опережает

Клейкий ярлык, как отметка на лбу, –

А ничего тебе не угрожает,

Только когда ты в дубовом гробу.

Можно в отдельный, а можно и в общий –

Мертвых квартирный вопрос не берет, –

Вот молодец этот самый – усопший –

Вовсе не требует лишних хлопот.

В царстве теней – в этом обществе строгом –

Нет ни опасностей, нет ни тревог, –

Ну, а у нас – все мы ходим под богом,

Только которым в гробу – ничего.

Слышу упрек: «Он покойников славит!»

Нет, я в обиде на злую судьбу:

Всех нас когда–нибудь кто–то задавит, –

За исключением тех, кто в гробу.

1970

* * *

Видно, острая заноза

В душу врезалась ему, –

Только зря ушел с колхоза –

Хуже будет одному.

Ведь его не село

До такого довело.

*

Воронку бы власть – любого

Он бы прятал в «воронки»,

А особенно – Живого, –

Только руки коротки!

Черный Ворон, что ты вьешься

Над Живою головой?

Пашка–Ворон, зря смеешься:

Лисапед еще не твой!

Как бы через село

Пашку вспять не понесло!

*

Мотяков, твой громкий голос

Не на век, не на года, –

Этот голос – тонкий волос, –

Лопнет раз и навсегда!

Уж как наше село

И не то еще снесло!

*

Петя Долгий в сельсовете –

Как Господь на небеси, –

Хорошо бы эти Пети

Долго жили на Руси!

Ну а в наше село

Гузенкова занесло.

*

Больно Федька загордился,

Больно требовательным стал:

Ангел с неба появился –

Он и ангела прогнал!

Ходит в наше село

Ангел редко, как назло!

*

Эй, кому бока намяли?

Кто там ходит без рогов?

Мотякова обломали, –

Стал комолый Мотяков!

Так бежал через село –

Потерял аж два кило!

*

Без людей да без получки

До чего, Фомич, дойдешь?!

Так и знай – дойдешь до ручки,

С горя горькую запьешь!

Знает наше село,

Что с такими–то было!

*

Настрадался в одиночку,

Закрутился блудный сын, –

То ль судьбе он влепит точк<у>

То ль судьба – в лопатки клин.

Что ни делал – как назло,

Завертело, замело.

*

Колос вырос из побега

Всем невзгодам супротив.

Он промыкался, побегал –

И вернулся в коллектив.

Уж как наше село

Снова члена обрело!

*

Хватит роги ломать, как коровам,

Перевинчивать, перегибать, –

А не то, Гузенков с Мотяковым,

Мы покажем вам кузькину мать!

1971

* * *

Водой наполненные горсти

Ко рту спешили поднести –

Впрок пили воду черногорцы

И жили впрок – до тридцати.

А умирать почетно было

Средь пуль и матовых клинков,

И уносить с собой в могилу

Двух–трех врагов, двух–трех врагов.

Пока курок в ружье не стерся,

Стреляли с седел, и с колен, –

И в плен не брали черногорца –

Он просто не сдавался в плен.

А им прожить хотелось до ста,

До жизни жадным, – век с лихвой, –

В краю, где гор и неба вдосталь,

И моря тоже – с головой:

Шесть сотен тысяч равных порций

Воды живой в одной горсти...

Но проживали черногорцы

Свой долгий век – до тридцати.

И жены их водой помянут,

И прячут их детей в горах

До той поры, пока не станут

Держать оружие в руках.

Беззвучно надевали траур,

И заливали очаги,

И молча лили слезы в траву,

Чтоб не услышали враги.

Чернели женщины от горя,

Как плодородная земля, –

За ними вслед чернели горы,

Себя огнем испепеля.

То было истинное мщенье –

Бессмысленно себя не жгут:

Людей и гор самосожженье –

Как несогласие и бунт.

И пять веков, – как божьи кары,

Как мести сына за отца, –

Пылали горные пожары

И черногорские сердца.

Цари менялись, царедворцы,

Но смерть в бою – всегда в чести, –

Не уважали черногорцы

Проживших больше тридцати.

Мне одного рожденья мало –

Расти бы мне из двух корней...

Жаль, Черногория не стала

Второю родиной моей.

1974

Воздушные потоки

Хорошо, что за рёвом не слышалось звука,

Что с позором своим был один на один:

Я замешкался возле открытого люка –

И забыл пристегнуть карабин.

Мой инструктор помог – и коленом пинок –

Перейти этой слабости грань:

За обычное наше: «Смелее, сынок!»

Принял я его сонную брань.

       И оборвали крик мой,

       И обожгли мне щёки

       Холодной острой бритвой

       Восходящие потоки.

       И звук обратно в печень мне

       Вогнали вновь на вдохе

       Весёлые, беспечные

       Воздушные потоки.

Я попал к ним в умелые, цепкие руки:

Мнут, швыряют меня – что хотят, то творят!

И с готовностью я сумасшедшие трюки

Выполняю шутя – всё подряд.

       И обрывали крик мой,

       И выбривали щёки

       Холодной острой бритвой

       Восходящие потоки.

       И кровь вгоняли в печень мне,

       Упруги и жестоки,

       Невидимые встречные

       Воздушные потоки.

Но рванул я кольцо на одном вдохновенье,

Как рубаху от ворота или чеку.

Это было в случайном свободном паденье –

Восемнадцать недолгих секунд.

А теперь – некрасив я, горбат с двух сторон,

В каждом горбе – спасительный шёлк.

Я на цель устремлён и влюблён, и влюблён

В затяжной, неслучайный прыжок!

       И обрывают крик мой,

       И выбривают щёки

       Холодной острой бритвой

       Восходящие потоки.

       И проникают в печень мне

       На выдохе и вдохе

       Бездушные и вечные

       Воздушные потоки.

Беспримерный прыжок из глубин стратосферы –

По сигналу «Пошёл!» я шагнул в никуда, –

За невидимой тенью безликой химеры,

За свободным паденьем – айда!

Я пробьюсь сквозь воздушную ватную тьму,

Хоть условья паденья не те.

Но и падать свободно нельзя – потому,

Что мы падаем не в пустоте.

       И обрывают крик мой,

       И выбривают щёки

       Холодной острой бритвой

       Восходящие потоки.

       На мне мешки заплечные,

       Встречаю – руки в боки –

       Прямые, безупречные

       Воздушные потоки.

Ветер в уши сочится и шепчет скабрёзно:

«Не тяни за кольцо – скоро лёгкость придёт...»

До земли триста метров – сейчас будет поздно!

Ветер врёт, обязательно врёт!

Стропы рвут меня вверх, выстрел купола – стоп!

И – как не было этих минут.

Нет свободных падений с высот, но зато

Есть свобода раскрыть парашют!

       Мне охлаждают щёки

       И открывают веки –

       Исполнены потоки

       Забот о человеке!

       Глазею ввысь печально я –

       Там звёзды одиноки -

       И пью горизонтальные

       Воздушные потоки.

1973

* * *

Возле города Пекина

Ходят–бродят хунвейбины,

И старинные картины

Ищут–рыщут хунвейбины, –

И не то чтоб хунвейбины

Любят статуи, картины:

Вместо статуй будут урны

«Революции культурной».

И ведь главное, знаю отлично я,

Как они произносятся, –

Но что–то весьма неприличное

На язык ко мне просится:

Хун–вей–бины...

Вот придумал им забаву

Ихний вождь товарищ Мао:

Не ходите, дети, в школу –

Приходите бить крамолу!

И не то чтоб эти детки

Были вовсе малолетки, –

Изрубили эти детки

Очень многих на котлетки!

И ведь главное, знаю отлично я,

Как они произносятся, –

Но что–то весьма неприличное

На язык ко мне просится:

Хун–вей–бины...

Вот немного посидели,

А теперь похулиганим –

Что–то тихо, в самом деле, –

Думал Мао с Ляо Бянем, –

Чем еще уконтрапупишь

Мировую атмосферу:

Вот еще покажем крупный кукиш

США и СССРу!

И ведь главное, знаю отлично я,

Как они произносятся, –

Но что–то весьма неприличное

На язык ко мне просится:

Хун–вей–бины...

1966

Вооружен и очень опасен

Запоминайте:

  Приметы – это суета, –

  Стреляйте в черного кота,

  Но плюнуть трижды никогда

Не забывайте!

И не дрожите!

  Молясь, вы можете всегда

  Уйти от Страшного суда, –

  А вот от пули, господа,

Не убежите!

  Кто там крадется вдоль стены,

  Всегда в тени и со спины?

  Его шаги едва слышны –

     Остерегитесь!

  Он врал, что истина в вине.

  Кто доверял ему вполне –

  Уже упал с ножом в спине, –

     Поберегитесь!

За маской не узнать лица,

В глазах – по девять грамм свинца,

  Расчет его точен и ясен.

Он не полезет на рожон,

Он до зубов вооружен

  И очень, очень опасен!

Не доверяйте

  Ему ни тайн своих, ни снов,

  Не говорите лишних слов –

  Под пули зря своих голов

Не подставляйте!

Гниль и болото

  Произвели его на свет;

  Неважно – прав ты или нет –

  Он в ход пускает пистолет

С пол–оборота.

  Он жаден, зол, хитер, труслив,

  Когда он пьет, тогда слезлив,

  Циничен он и не брезглив:

  «Когда и сколько?»

  Сегодня – я, а завтра – ты, –

  Нас уберут без суеты.

  Зрачки его черны, пусты –

Как дула кольта.

За маской не узнать лица,

В глазах – по девять грамм свинца,

  Расчет его точен и ясен.

Он не полезет на рожон,

Он до зубов вооружен

  И очень, очень опасен!

1976

* * *

Вот в плащах, подобных плащ–палаткам, –

Кто решил <в> такое одевать!–

Чтоб не стать останками остаткам, –

Люди начинают колдовать.

Девушка под поезд–  все бывает, –

Тут уж – истери не истери, –

И реаниматор причитает:

«Милая, хорошая, умри!

Что ты будешь делать, век больная,

Если б даже я чего и смог?

И нужна ли ты кому такая –

Без всего, и без обеих ног!»

Выглядел он жутко и космато,

Он старался за нее дышать, –

Потому что врач–реаниматор –

Это значит: должен оживлять!

...Мне не спится и не может спаться –

Не затем, что в мире столько бед:

Просто очень трудно оклематься –

Трудно, так сказать, реаниматься,

Чтоб писать поэмы, а не бред.

Я – из хирургических отсеков,

Из полузапретных катакомб,

Там, где оживляют человеков, –

Если вы слыхали о таком.

Нет подобных боен и в корриде –

Фору дам, да даже сотню фор...

Только постарайтесь в странном виде

Не ходить на красный светофор!

1973

* * *

Вот и разошлись пути–дороги вдруг:

Один – на север, другой – на запад, –

Грустно мне, когда уходит друг

Внезапно, внезапно.

Ушел, – невелика потеря

Для многих людей.

Не знаю, как другие, а я верю,

Верю в друзей.

Наступило время неудач,

Следы и души заносит вьюга,

Все из рук плохо – плач не плач, –

Нет друга, нет друга.

Ушел, – невелика потеря

Для многих людей.

Не знаю, как другие, а я верю,

Верю в друзей.

А когда вернется друг назад

И скажет: «Ссора была ошибкой»,

Бросим на минувшее мы взгляд

С улыбкой, с улыбкой.

Ушло, – невелика потеря

Для многих людей...

Не знаю, как другие, а я верю,

Верю в друзей.

1968

* * *

   Вот она, вот она –

   Наших душ глубина,

   В ней два сердца плывут, как одно, –

   Пора занавесить окно.

Пусть в нашем прошлом будут рыться люди странные,

И пусть сочтут они, что стоит все его приданное, –

   Давно назначена цена

   И за обоих внесена –

   Одна любовь, любовь одна.

   Холодна, холодна

   Голых стен белизна, –

   Но два сердца стучат, как одно,

   И греют, и – настежь окно!

Но перестал дарить цветы он просто так, не к случаю,

Любую женщину в кафе теперь считает лучшею.

   И улыбается она

   Случайным людям у окна,

   И привыкает засыпать одна.

Между  1970 и 1978

* * *

Вот что:

Жизнь прекрасна, товарищи,

И она удивительно,

И она коротка, –

Это самое–самое главное.

Этого

В фильме прямо не сказано, –

Может, вы не заметили

И решили, что не было

Самого–самого главного?

Может быть,

В самом деле и не было, –

Было только желание, –

Значит,

Значит, это для вас

Будет в следующий раз.

И вот что:

Человек человечеству –

Друг, товарищ и брат у нас,

Друг, товарищ и брат, –

Это самое–самое главное.

Труд нас

Должен облагораживать, –

Он из всех из нас делает

Настоящих людей, –

Это самое–самое главное.

Правда вот,

В фильме этого не было –

Было только желание, –

Значит,

Значит, это для вас

Будет в следующий раз.

Мир наш –

Колыбель человечества,

Но не век находиться нам

В колыбели своей, –

Циолковский сказал еще.

Скоро

Даже звезды далекие

Человечество сделает

Достояньем людей, –

Это самое–самое главное.

Этого

В фильме прямо не сказано –

Было только желание, –

Значит,

Значит, это для вас

Будет в следующий раз.

1966

Вот это да

Вот это да, вот это да!

Сквозь мрак и вечность–решето,

Из зала Страшного суда

Явилось то – не знаю что.

Играйте туш!

Быть может, он –

Умерший муж

Несчастных жен,

Больных детей

Больной отец,

Благих вестей

Шальной гонец.

Вот это да, вот это да!

Спустился к нам – не знаем кто, –

Как снег на голову суда,

Упал тайком, инкогнито!

Но кто же он?

Хитрец и лгун?

Или – шпион,

Или колдун?

Каких дворцов

Он господин,

Каких отцов

Заблудший сын?

Вот это да, вот это да!

И я спросил, как он рискнул, –

Из ниоткуда в никуда

Перешагнул, перешагнул?

Он мне: «Внемли!»

И я внимал,

Что он с Земли

Вчера сбежал,

Решил: «Нырну

Я в гладь и тишь!»

Но в тишину

Без денег – шиш!

Мол, прошмыгну

Как мышь, как вошь,

Но в тишину

Не прошмыгнешь!

Вот это да, вот это да!

Он повидал печальный край, –

В аду – бардак и лабуда, –

И он опять – в наш грешный рай.

Итак, оттуда

Он удрал,

Его Иуда

Обыграл –

И в «тридцать три»,

И в «сто одно».

Смотри, смотри!

Он видел дно,

Он видел ад,

Но сделал он

Свой шаг назад –

И воскрешен!

Вот это да, вот это да!

Прошу любить, играйте марш!

Мак–Кинли – маг, суперзвезда,

Мессия наш, мессия наш!

Владыка тьмы

Его отверг,

Но примем мы –

Он человек!

Душ не губил

Сей славный муж,

Самоубий–

ство – просто чушь,

Хоть это де–

шево и враз –

Не проведешь

Его и нас!

Вот это да, вот это да!

Вскричал петух, и пробил час.

Мак–Кинли – бог, суперзвезда, –

Он – среди нас, он – среди нас!

Он рассудил,

Что Вечность – хлам,

И запылил

На свалку к нам.

Он даже спьяну

Не дурил,

Марихуану

Не курил,

И мы хотим

Отдать концы,

Мы бегством мстим,

Мы – беглецы!

Вот это да! Вот это да!

1974

* * *

Вот я вошел, и дверь прикрыл,

И показал бумаги,

И так толково объяснил

Зачем приехал в лагерь.

Начальник – как уключина, –

Скрипит – и ни в какую!

«В кино мне роль поручена, –

Опять ему толкую, –

И вот для изучения –

Такое ремесло –

Имею направление!

Дошло теперь?» – «Дошло!

Вот это мы приветствуем, –

Чтоб было, как с копирки,

Вам хорошо б – под следствием

Полгодика в Бутырке!

Чтоб ощутить затылочком,

Что чуть не расстреляли,

Потом – по пересылочкам, –

Тогда бы вы сыграли!..»

Внушаю бедолаге я

Настойчиво, с трудом:

«Мне нужно – прямо с лагеря –

Не бывши под судом!»

«Да вы ведь знать не знаете,

За что вас осудили, –

Права со мной качаете –

А вас еще не брили!»

«Побреют!– рожа сплющена!–

Но все познать желаю,

А что уже упущено –

Талантом наверстаю!»

«Да что за околесица, –

Опять он возражать, –

Пять лет в четыре месяца –

Экстерном, так сказать!..»

Он даже шаркнул мне ногой –

Для секретарши Светы:

«У нас, товарищ дорогой,

Не университеты!

У нас не выйдет с кондачка,

Из ничего – конфетка:

Здесь – от звонка и до звонка, –

У нас не пятилетка!

Так что, давай–ка ты, валяй –

Какой с артиста толк!–

У нас своих хоть отбавляй», –

Сказал он и умолк.

Я снова вынул пук бумаг,

Ору до хрипа в глотке:

Мол, не имеешь права, враг, –

Мы здесь не в околотке!

Мол, я начальству доложу, –

Оно, мол, разберется!..

Я стервенею, в роль вхожу,

А он, гляжу, – сдается.

Я в раже, удержа мне нет,

Бумагами трясу:

«Мне некогда сидеть пять лет –

Премьера на носу!»

Между  1970 и 1978

* * *

Вот я выпиваю,

потом засыпаю,

Потом просыпаюсь попить натощак, –

И вот замечаю:

не хочется чаю,

А в крайнем случае – желаю коньяк.

Всегда по субботам

мне в баню охота,

Но нет – я иду соображать на троих...

Тут врали ребяты,

что есть телепаты,

И даже читали в газете про их.

А я их рассказу

поверил не сразу, –

Сперва я женился –

и вспомнил, ей–ей:

Чтоб как у людей я

желаю жить с нею, –

Ан нет – все выходит не как у людей!

У них есть агенты

и порпациенты –

Агенты не знаю державы какой, –

У них инструменты –

магнитные ленты,

И нас они делают левой ногой.

Обидно, однако –

вчера была драка:

Подрались – обнялись, – гляжу, пронесло.

А агент внушает:

«Добей – разрешаю!»

Добил... Вот уже восемь суток прошло.

Мне эта забота

совсем не по нраву:

пусть гнусности мне перестанут внушать!

Кончайте калечить

людям кажный вечер

И дайте возможность самим поступать!

Между 1966 и 1971

* * *

Вот – главный вход, но только вот

Упрашивать – я лучше сдохну, –

Хожу я через черный ход,

А выходить стараюсь в окна.

Не вгоняю я в гроб никого,

Но вчера меня, тепленького –

Хоть бываю и хуже я сам, –

Оскорбили до ужаса.

И, плюнув в пьяное мурло

И обвязав лицо портьерой,

Я вышел прямо сквозь стекло –

В объятья к милиционеру.

И меня – окровавленного,

Всенародно прославленного,

Прям как был я – в амбиции

Довели до милиции.

И, кулаками покарав

И попинав меня ногами,

Мне присудили крупный штраф –

За то, что я нахулиганил.

А потом – перевязанному,

Несправедливо наказанному –

Сердобольные мальчики

Дали спать на диванчике.

Проснулся я – еще темно, –

Успел поспать и отдохнуть я, –

Я встал и, как всегда, – в окно,

А на окне – стальные прутья!

И меня – патентованного,

Ко всему подготовленного, –

Эти прутья печальные

Ввергли в бездну отчаянья.

А рано утром – верь не верь –

Я встал, от слабости шатаясь, –

И вышел в дверь – я вышел в дверь! –

С тех пор в себе я сомневаюсь.

В мире – тишь и безветрие,

Тишина и симметрия, –

На душе моей – тягостно,

И живу я безрадостно.

зима –1966-1967

Вратарь

Да, сегодня я в ударе, не иначе –

Надрываются в восторге москвичи, –

Я спокойно прерываю передачи

И вытаскиваю мертвые мячи.

Вот судья противнику пенальти назначает –

Репортеры тучею кишат у тех ворот.

Лишь один упрямо за моей спиной скучает –

Он сегодня славно отдохнет!

Извиняюсь,

вот мне бьют головой...

Я касаюсь –

подают угловой.

Бьет десятый – дело в том,

Что своим «сухим листом»

Размочить он может счет нулевой.

Мяч в моих руках – с ума трибуны сходят, –

Хоть десятый его ловко завернул.

У меня давно такие не проходят!..

Только сзади кто–то тихо вдруг вздохнул.

Обернулся – слышу голос из–за фотокамер:

«Извини, но ты мне, парень, снимок запорол.

Что тебе – ну лишний раз потрогать мяч руками, –

Ну, а я бы снял красивый гол».

Я хотел его послать –

не пришлось:

Еле–еле мяч достать

удалось.

Но едва успел привстать,

Слышу снова: «Вот, опять!

Все б ловить тебе, хватать – не дал снять!»

«Я, товарищ дорогой, все понимаю,

Но культурно вас прошу: пойдите прочь!

Да, вам лучше, если хуже я играю,

Но поверьте – я не в силах вам помочь».

Вот летит девятый номер с пушечным ударом –

Репортер бормочет: «Слушай, дай ему забить!

Я бы всю семью твою всю жизнь снимал задаром...» –

Чуть не плачет парень. Как мне быть?!

«Это все–таки футбол, –

говорю.–

Нож по сердцу – каждый гол

вратарю».

«Да я ж тебе как вратарю

Лучший снимок подарю, –

Пропусти – а я отблагодарю!»

Гнусь, как ветка, от напора репортера,

Неуверенно иду на перехват...

Попрошу–ка потихонечку партнеров,

Чтоб они ему разбили аппарат.

Ну, а он все ноет: «Это ж, друг, бесчеловечно –

Ты, конечно, можешь взять, но только, извини, –

Это лишь момент, а фотография – навечно.

А ну, не шевелись, потяни!»

Пятый номер в двадцать два –

знаменит,

Не бежит он, а едва

семенит.

В правый угол мяч, звеня, –

Значит, в левый от меня, –

Залетает и нахально лежит.

В этом тайме мы играли против ветра,

Так что я не мог поделать ничего...

Снимок дома у меня – два на три метра –

Как свидетельство позора моего.

Проклинаю миг, когда фотографу потрафил,

Ведь теперь я думаю, когда беру мячи:

Сколько ж мной испорчено прекрасных фотографий! –

Стыд меня терзает, хоть кричи.

Искуситель–змей, палач!

Как мне жить?!

Так и тянет каждый мяч

пропустить.

Я весь матч борюсь с собой –

Видно, жребий мой такой...

Так, спокойно – подают угловой...

1971

* * *

Все позади – и КПЗ, и суд,

И прокурор, и даже судьи с адвокатом, –

Теперь я жду, теперь я жду –

куда, куда меня пошлют,

Куда пошлют меня работать за бесплатно.

Мать моя – давай рыдать,

Давай думать и гадать,

Куда, куда меня пошлют.

Мать моя – давай рыдать,

А мне ж ведь, в общем, наплевать,

Куда, куда меня пошлют.

До Воркуты идут посылки долго,

До Магадана – несколько скорей, –

Но там ведь все, но там ведь все –

такие падлы, суки, волки, –

Мне передач не видеть, как своих ушей.

Мать моя – давай рыдать,

Давай думать и гадать,

Куда, куда меня пошлют.

Мать моя – давай рыдать,

А мне ж ведь, в общем, наплевать,

Куда, куда меня пошлют.

И вот уж слышу я: за мной идут –

Открыли дверь и сонного подняли, –

И вот сейчас, вот прям сейчас

меня куда–то повезут,

А вот куда – опять, паскуды, не сказали.

Мать моя – опять рыдать,

Опять думать и гадать,

Куда, куда меня пошлют.

Мать моя – опять рыдать,

А мне ж ведь в общем наплевать,

Куда, куда меня пошлют.

И вот на месте мы – вокзал и брань, –

Но, слава богу, хоть с махрой не остро.

И вот сказали нам, что нас

везут туда – в Тьмутаракань –

Куда–то там на Кольский полуостров.

Мать моя – опять рыдать,

Опять думать и гадать,

Куда, куда меня пошлют...

Мать моя, кончай рыдать,

Давай думать и гадать,

Когда меня обратно привезут!

1963

* * *

Все <с> себя снимаю – слишком душно, –

За погодой следую послушно, –

Но...

  все долой – нельзя ж!

Значит, за погодой не угнаться:

Дальше невозможно раздеваться, –

Да,

  это же не пляж!

Что–то с нашей модой стало ныне:

Потеснили «макси» снова «мини» –

Вновь,

  вновь переворот!

Право, мне за модой не угнаться –

Дальше невозможно <одеваться>,

Но –

  и наоборот!

Скучно каждый вечер слушать речи.

У меня – за вечер по две встречи, –

Тот

  и другой – не прост.

Трудно часто переодеваться –

Значит, мне приходится стараться, –

Вот,

  вот ведь в чем вопрос!

1973

* * *

Всю Россию до границы

Царь наш кровью затопил,

А жену свою – царицу

Колька Гришке уступил.

За нескладуху–неладуху –

Сочинителю по уху!

Сочинитель – это я,

А часового бить нельзя!

1965

Вторая песенка Алисы

Догонит ли в воздухе – или шалишь –

Летучая кошка летучую мышь?

Собака летучая – кошку летучую?

Зачем я себя этой глупостью мучаю?

А раньше я думала, стоя над кручею:

Ах, как бы мне сделаться тучей летучею!

Ну вот я и стала летучею тучею,

и вот я решаю по этому случаю:

Догонит ли в воздухе – или шалишь –

Летучая кошка летучую мышь?

1973

* * *

Вы в огне да и в море вовеки не сыщете брода, –

Мы не ждали его – не за легкой добычей пошли.

Провожая закат, мы живем ожиданьем восхода

И, влюбленные в море, живем ожиданьем земли.

Помнишь детские сны о походах Великой Армады,

Абордажи, бои, паруса – и под ложечкой ком?..

Все сбылось: «Становись! Становись!» – раздаются команды, –

Это требует море – скорей становись моряком!

Наверху, впереди – злее ветры, багровее зори, –

Правда, сверху видней, впереди же – исход и земля.

Вы матросские робы, кровавые ваши мозоли

Не забудьте, ребята, когда–то надев кителя!

По сигналу «Пошел!» оживают продрогшие реи,

Горизонт опрокинулся, мачты упали ничком.

Становись, становись, становись человеком скорее, –

Это значит на море – скорей становись моряком!

Поднимаемся в небо по вантам, как будто по вехам, –

Там и ветер живой – он кричит, а не шепчет тайком:

Становись, становись, становись, становись человеком! –

Это значит на море – скорей становись моряком!

Чтоб отсутствием долгим вас близкие не попрекали,

Не грубейте душой и не будьте покорны судьбе, –

Оставайтесь, ребята, людьми, становясь моряками;

Становясь капитаном – храните матроса в себе!

1976

Высота

Вцепились они в высоту, как в свое.

Огонь минометный, шквальный...

А мы все лезли толпой на нее,

Как на буфет вокзальный.

И крики «ура» застывали во рту,

Когда мы пули глотали.

Семь раз занимали мы ту высоту –

Семь раз мы ее оставляли.

И снова в атаку не хочется всем,

Земля – как горелая каша...

В восьмой раз возьмем мы ее насовсем –

Свое возьмем, кровное, наше!

А может ее стороной обойти, –

И что мы к ней прицепились?!

Но, видно, уж точно – все судьбы–пути

На этой высотке скрестились.

1965

* * *

Где–то там на озере

На новеньком бульдозере

Весь в комбинезоне и в пыли –

Вкалывал он до зари,

Считал, что черви – козыри,

Из грунта выколачивал рубли.

Родственники, братья ли –

Артельщики, старатели, –

Общие задачи, харч и цель.

Кстати ли, некстати ли –

Но план и показатели

Не каждому идут, а на артель.

Говорили старожилы,

Что кругом такие жилы! –

Нападешь на крупный куст –

Хватит и на зубы, и на бюст.

Как–то перед зорькою,

Когда все пили горькую,

В головы ударили пары, –

Ведомый пьяной мордою,

Бульдозер ткнулся в твердую

Глыбу весом в тонны полторы.

Как увидел яму–то –

Так и ахнул прямо там, –

Втихаря хотел – да не с руки:

Вот уж вспомнил маму–то!..

Кликнул всех – вот сраму–то!–

Сразу замелькали кулаки.

Как вступили в спор чины –

Все дела испорчены :

«Ты, юнец, – Фернандо де Кортец!»

Через час все скорчены,

Челюсти попорчены,

Бюсты переломаны вконец.

1968

Гербарий

Чужие карбонарии,

Закушав водку килечкой,

Спешат в свои подполия

Налаживать борьбу, –

А я лежу в гербарии,

К доске пришпилен шпилечкой,

И пальцами до боли я

По дереву скребу.

Корячусь я на гвоздике,

Но не меняю позы.

Кругом – жуки–навозники

И крупные стрекозы, –

По детству мне знакомые –

Ловил я их, копал,

Давил, – но в насекомые

Я сам теперь попал.

Под всеми экспонатами –

Эмалевые планочки, –

Все строго по–научному –

Указан класс и вид...

Я с этими ребятами

Лежал в стеклянной баночке,

Дрались мы, – это к лучшему:

Узнал, кто ядовит.

Я представляю мысленно

Себя в большой постели, –

Но подо мной написано:

«Невиданный доселе»...

Я гомо был читающий,

Я сапиенсом был,

Мой класс – млекопитающий,

А вид... уже забыл.

В лицо ль мне дуло, в спину ли,

В бушлате или в робе я –

Стремился, кровью крашенный,

Обратно к шалашу, –

И на тебе – задвинули

В наглядные пособия, –

Я злой и ошарашенный

На стеночке вишу.

Оформлен как на выданье,

Стыжусь, как ученица, –

Жужжат шмели солидные,

Что надо подчиниться,

А бабочки хихикают

На странный экспонат,

Личинки мерзко хмыкают

И куколки язвят.

Ко мне с опаской движутся

Мои собратья прежние –

Двуногие, разумные, –

Два пишут – три в уме.

Они пропишут ижицу –

Глаза у них не нежные, –

Один брезгливо ткнул в меня

И вывел резюме:

«С ним не были налажены

Контакты, и не ждем их, –

Вот потому он, гражданы,

Лежит у насекомых.

Мышленье в ем не развито,

С ним вечное ЧП, –

А здесь он может разве что

Вертеться на пупе».

Берут они не круто ли?!–

Меня нашли не во поле!

Ошибка это глупая –

Увидится изъян, –

Накажут тех, кто спутали,

Заставят, чтоб откнопили, –

И попаду в подгруппу я

Хотя бы обезьян.

Нет, не ошибка – акция

Свершилась надо мною, –

Чтоб начал пресмыкаться я

Вниз пузом, вверх спиною, –

Вот и лежу, расхристанный,

Разыгранный вничью,

Намеренно причисленный

К ползучему жучью.

А может, все провертится

И вскорости поправится...

В конце концов, ведь досточка –

Не плаха, говорят, –

Все слюбится да стерпится,

Мне даже стала нравиться

Молоденькая осочка

И кокон–шелкопряд.

А мне приятно с осами –

От них не пахнет псиной,

Средь них бывают особи

И с талией осиной.

Да, кстати, и из коконов

Родится что–нибудь

Такое, что из локонов

И что имеет грудь...

Червяк со мной не кланится,

А оводы со слепнями

Питают отвращение

К навозной голытьбе, –

Чванливые созданьица

Довольствуются сплетнями, –

А мне нужны общения

С подобными себе!

Пригрел сверчка–дистрофика –

Блоха сболтнула, гнида, –

И глядь – два тертых клопика

Из третьего подвида, –

Сверчок полузадушенный

Вполсилы свиристел,

Но за покой нарушенный

На два гвоздочка сел.

Паук на мозг мой зарится,

Клопы кишат – нет роздыха,

Невестой хороводится

Красивая оса...

Пусть что–нибудь заварится,

А там – хоть на три гвоздика, –

А с трех гвоздей, как водится,

Дорога – в небеса.

В мозгу моем нахмуренном

Страх льется по морщинам:

Мне станет шершень шурином –

А что мне станет сыном?..

Я не желаю, право же,

Чтоб трутень был мне тесть!

Пора уже, пора уже

Напрячься и воскресть!

Когда в живых нас тыкали

Булавочками колкими –

Махали пчелы крыльями,

Пищали муравьи, –