Владимир
Ворожба

Обгоняя ветер

К закату подгонял меня попутный ветер,
и я заметил,
чувствуя прохладу,
как плавилась у солнца бахрома;
а вдалеке с холма
               спускалось стадо.

...Погонщик мулов –
             сам немного мул...
Возможно, что я палку перегнул,
но и погонщик палкой замахнулся
на бедного осла.
Спасла
отставшее животное
собака-пастырь –
наставила его на верный путь,
исправив навигатор.

Но тут невидимый
художник-декоратор
внезапно поменял картину –
малиновое солнце передвинул
и спрятал за холмом приватно.

Трава
      и розмарина куст,
            и облачная вата
невольно изменили цвет.
В ответ –
остановилось стадо.
Вожак с подпалинами рыжей шерсти
застыл как вкопанный на месте
и на меня задумчиво смотрел
прозрачно-философским взглядом...

Хотя... Что это я?
Возможно, мул и не заметил,
как я – на стареньком корвете –
промчался к морю,
обгоняя ветер.

Самолётики

Серебристые самолётики
разрезают небо на части.
К счастью,
я не вижу ни единого облака
и решаю беспечно,
что новое небо я соберу легко.
И лишь на краю горизонта
поднимается лёгкая дымка.
Что, впрочем, не страшно –
она ещё далеко.

А пока – я собираю пазл
из фрагментов и подбираю рифму
к слову «обворожительна».
Не замечая меня,
ты заполняешь дом осенними астрами.
И я гадаю –
что закончится раньше:
вазы или моя нерешительность?

Из писем Августу

...в табачном облаке качаясь,
младенец-месяц тускло светит;
с холодной россыпью созвездий
делюсь смородиновым чаем.

А утром сонные туманы
прохладным воздухом разбудят:
росой я выкурю простуду,
набью антоновкой карманы.

...Маслята в ёлках загорают,
сад одуван сменял на клевер.
А я, мой Август, знаешь, верю –
нет места лучшего для рая.

Могу в окно смотреть часами,
как мой подсолнух дятел лущит;
вода в пруду темней и гуще...

Р.S. Пришли мне рижского бальзама.

Неправильная ромашка

Ни к чему взбивать перину,
если спишь на сеновале.
Мы читали Черубину,
но себя не узнавали.

Ты гадала на ромашке,
осыпáла покрывало.
Да с цветком была промашка –
лепестка в нём не хватало.

Я разглядывал ладони –
шёл вдоль линии от сердца.
И теперь я на перроне,
на пути переселенца.

...Этот август нам подбросил
роли скрипки и кларнета.
Ты встревоженная осень.
Я растерянное лето.

Продразвёрстка

Комната вышла из мрака
за три часа до утра.
Бра осветило картину
художницы Фан Ву Тронг.
Гонг разбудил Ханой –
город, в котором спит вождь.
Дождь на картине застал
сонное небо врасплох.
Лох в дельте Хонгха,
как на Тишинке, точь-в-точь.
Ночь умирает.
И время трубить продразвёрстку.
Скользко идти по затёртому полу.
Хуже того – лень.
Тень прошагала на кухню,
выбрав короткий маршрут.
Брют на десять минут
дарит мне жизнь человека.
Веки подняты.
Кто я теперь?
Поэт?
Судя по рифмам...
Нет.
Жёстко.
Но пора отдавать
стихотворение в вёрстку.
Брют просто так не нальют.

Муха села на варенье

Я проснулся ровно в восемь.
На столе сидела муха.
Верный знак, что рядом осень
и небесная проруха.

А пока в раздумьях август.
В голове же суматоха.
Говорит, что я ей нравлюсь.
Что тут скажешь?
Ну, дурёха.

У меня лишь счёт в трактире
и пиджак давно не новый,
и меня сегодня штырит –
цвет волос твоих – лиловый.

Ты прости, что так не звёздно
я пишу стихотворенье.
Получилось несерьёзно.

...Муха села на варенье.
Я спасу её, не брошу,
сам расправлю крылья крохе.
Я – как август, я – хороший.
Я люблю тебя, дурёха.

Дождь на Тверской

Ноябрьский дождь на Тверской
суров, но не лишён поэзии –
рифмует улицу с глупой тоской
и шепчет «поэт – не профессия».
А я тут причём? Я в сером пальто,
отсуствует бантик изысканный.
Я, может, похож на другого – кто
рифмы бросал в Политехе истово?
Ну да – мы тёзки, но я не маяк
в толпе серебром отсвечивать.
Да нет серебра, и вымок табак –
дождю мне ответить нечего.
...Ушёл из приюта «бродячих собак».
Скрываясь в тени Ахматовой,
я слушал стихи – там какой-то чудак
душу на локоть наматывал.
А может и мне на ломаный грош
у ветра купить красноречия?
Свернуть к Поварской...
А что, если дождь
мне встречу срифмует с вечером?

1961-й

Фантастика – вечная тема.
За окнами Преображенка.
Читаю в трамвае Лема,
уткнувшись в чьи-то коленки.

Так много космических тварей
пугают своим интеллектом,
а мне бы попасть в дельфинарий –
там братья и вечное лето...

А так ли нам нужен космос?..
А может, достаточно рая?..
Куда утекает хронос?..
Я слышу, глаза закрывая...

...Вагоновожатого голос:
«Поправьте ремни. Взлетаем».

У дороги

В придорожной деревушке
сохранились три двора,
заколочена церквушка,
не щебечет детвора.

Вот изба, а за порогом,
под распятием Христа,
календарь оставлен богом
без единого листа.

На крылечке спит собака,
дремлет Барсик под иргой,
до смородины три шага,
рукомойник под рукой.

Лишь калитка от порога
стала слишком далека.
Отчего ж пылит дорога
в светлых думах старика?

Небесный квартирмейстер

Не вечна неба бирюза.
Лет через сто, а может, двести
в мой дом небесный квартирмейстер
зайдёт, сверяя адреса
в бескрайнем облачном реестре.

...Возьмёт на память мой мундштук,
с зеркал откинет занавески,
прочтёт две крайних эсэмэски,
откроет старенький сундук.

Присядет на пол по-турецки,
заглянет в тонкую тетрать;
с трудом всмотрясь в неясный почерк,
дойдёт до этих самых строчек
и станет слёзы утирать.

Мы шагаем по Москве

Мне казалось, зима будет вечной.
Нас засыпало снежной картечью
от Каретного до Самотечной.
Тут не скажешь себе – пустяк.

Всё, от Масловки и до Болотной,
стало белым, пустым и холодным;
даже воздух казался бесплотным –
не покуришь такой взатяг.

Безнадёжным казалось и зыбким
лист увидеть молоденький, липкий;
повстречать на Ильинке улыбки...
Да вот только тревожился зря.

Сам апрель меня обнял за плечи,
по Зарядью шагаем беспечно.
Говорит мне: «Весна будет вечной.
Посмотри, как расцвёл березняк».