Владимир
Попов

Архангельский мотив

В жёлтые оконца

наглядевшись вдосталь,

заходило солнце

за Кег-остров.

Красною подковою

в Бело море падало.

Катер шёл, как конь в воде

через паводок.

Пена мягко-мыльная –

о прибрежный камень.

Птицы машут крыльями –

белыми платками.

Город плыл вечерний

в тёплое свечение,

и веслом ему была

старая Соломбала.

* * *

Вечер на землю крыло опускает –

синие сумраки льёт.

Женщина медленно в речку вступает –

тихую песню поёт.

Ради той песни и вечера ради

я не уеду домой.

Жёлтые звёзды зажёг дебаркадер

над почерневшей водой.

Тихая песня над речкою тает.

Реченька к берегу льнёт.

Как осторожно душа замирает! –

женщина песню поёт.

Женщина медленно в речку вступает…

Только привиделось мне:

белая птица крылами плескает.

Белая.

В чёрной воде.

* * *

Возвращаются годы ко мне,

тянут руки больнее, но реже.

И русалочьи бёдра камней

возлежат на морском побережье.

И отчалившей лодки ладонь,

и сырая полоска отлива,

и гармонь – золотая гармонь –

так тоскливо поёт и красиво.

Я сейчас объяснить не могу,

что случилось, что кануло мимо.

Но девчонка кричит на бегу:

«Возвращайся! Я жду тебя, милый!»

Возвращаются годы ко мне,

возвращаются дни и минуты.

Почтальон мне приносит конверт,

неизвестно пришедший откуда.

Это ветер – такой молодой! –

засвистит над обрывом, как раньше…

Но прощаются годы со мной,

и уходят всё дальше и дальше.

* * *

Дождями хлобыщет и вьюгами вьёт

стихийная вольная воля…

Опять надо мною плывёт и плывёт

архангельский голос Поморья.

И стонет под ветром сухая трава,

как чья-то судьба горевая…

Летит и летит дальний голос: «И-ван!»

Вдали отзывается «Ма-рья!»

Звенит и звенит над землёю роса.

Пылает рассвета полоска.

И песня скворца, словно скрип колеса

в несмазанной старой повозке.

И дышит огонь мне в лицо горячо.

И поле сливается с небом.

И ангел-хранитель за правым плечом.

И бес-искуситель за левым.

* * *

Дремлют древние деревья…

Это было так давно,

что осталось от деревни

только кладбище одно.

Все давно кресты подгнили.

Стёрлись древние слова.

Невысокие могилы,

да высокая трава.

Только тучи грозовые

собираются вдали…

Где вы, добрые и злые,

люди грешные мои!

Злыдни

Засыпают боги, слава Богу,

В это время, в этот самый раз

Выползают злыдни на дорогу

В одинокий сумеречный час.

То собак в селе перекусают,

Стащат от телеги колесо,

То кого-то насмерть напугают,

Перегаром выдохнут в лицо.

А народу больно и обидно,

Что гуляют, пока боги спят,

Папа-злыдень, и мамаша-злыдня,

И тринадцать вшивых злыденят.

И вот так вот каждый божий вечер

Злыдни, только задом наперёд,

Принимают облик человечий,

И тогда сам чёрт не разберёт.

Даже днём, не то что тёмной ночью,

В наш жестокий и прекрасный век

Очень трудно разобрать наощупь,

То ли злыдень, то ли человек.

Музыка Александра Дулова

* * *

Как тяжело работает машина.

И дик и страстен вольности разгул.

Суровых туч развеяв мешанину,

осенний ветер на полдень свернул.

И вот: Полярного Сиянья занавеску

пошевелил. Потом дугой повис…

И от Двинской губы и до Мезенской

летит-летит его разбойный свист.

И в этом свисте, выкрике и оре

такой простор, хоть музыку играй…

И Звёздный Ковш зачерпывает море,

и рыбы-звёзды льются через край.

Канадский самолёт

Канадский самолёт

пикирует на мачту,

показывая нам облупленный живот.

А мы рыбачим здесь,

а мы вовсю ишачим,

а вдруг из пулемёта он – по дури – шибанёт.

Себя считаем мы частицей государства…

А самолёт кружится,

моторами ревёт.

И неприятно нам от этого нахальства:

На лысину пикирует канадский самолёт.

Канадский самолёт вовсю фотографирует:

меня, ребят, собаку,

антенны, провода.

Меня фотографирует и он меня нервирует,

и это называется –

нейтральная вода.

Идёт-ревёт над палубой моторный рёв колючий:

пикирует на палубу

канадский самолёт…

А я ему, заразе, такую рожу скрючил,

и мне немножко жалко:

он слов не разберёт.

Музыка Андрея Васильева

* * *

Лешева дудка. Лешева дудка –

старых времён золотая погудка.

Снова накрыло вечернею тенью

сорок колен соловьиного пенья.

Лешева дудка… Лешева дудка –

жизни жестокой хмельная минутка.

Как от восторга душа замирает:

леший плешивый на дудке играет!

Вновь соловей о любви говорит:

пламенем пышет и о'гнем горит…

Лешева дудка… Лешева дудка –

щёлкает, свищет

                           прекрасно и жутко.

* * *

Меня кличет соседская бабка

на всю улицу и на весь мир.

И зовёт меня странно и сладко

древним именем «Ладимир».

Я поэтому с бабкой лажу

и поэтому с бабкой дружу.

Суковатую руку поглажу

и хорошее слово скажу.

И поэтому тихо и молча

мы, заветные думы храня,

вечерком, на окраине ночи,

долго-долго сидим у огня.

Мы оглянулись у поворота

Мы оглянулись у поворота

да потихонечку –

краем болота.

Краем болота –

наискосок,

в ближний лесок, в ближний лесок.

А на востоке

чуть-чуть рассветало –

стало на сердце спокойно и тало.

Жёлтые листья,

красные листья

стали шуршать, под ногой шевелиться.

В ельнике темень,

в просеке просинь –

тихая осень, тихая осень.

Где-то высоко

птица звенела.

Птица звенела – хорошее дело!

Жаль, что придётся когда-то прощаться, –

сколько дышу,

не могу надышаться.

музыка Михаила Кукулевича

* * *

Мы оглянулись у поворота

да потихонечку –

краем болота.

Краем болота –

наискосок,

в ближний лесок, в ближний лесок.

А на востоке

чуть-чуть рассветало –

стало на сердце спокойно и тало.

Жёлтые листья,

красные листья

стали шуршать, под ногой шевелиться.

В ельнике темень,

в просеке просинь –

тихая осень, тихая осень.

Где-то высоко

птица звенела.

Птица звенела – хорошее дело!

Жаль, что придётся когда-то прощаться, –

сколько дышу,

не могу надышаться.

* * *

На земле одиноко и поздно.

Вышла ноченька в чёрном платке.

У порога живая берёза,

словно женщина с лампой в руке.

Встрепенётся гармошка у клуба –

заиграет и смолкнет опять.

Одинокую, позднюю думу

буду долго ещё горевать.

Что припомнится в час одинокий?

Разберусь ли в судьбе и любви?

Вот займётся заря на востоке

и развеет печали мои.

Вновь растают и лица и лики.

Мать затопит остывшую печь.

И послышатся скрипы калитки

и спокойная русская речь.

На краешке лета

Побелела полынь, пожелтел зверобой

И стояли такие шальные рассветы.

Мыла волосы ты дождевою водой

Средь высокой травы да на краешке лета.

Прибегала в заброшенный дом лесника,

Говорила обиженно: «Милый мой, где ты?»

Я тебя целовал на пороге леска

Средь высокой травы да на краешке лета.

Пахли губы твои луговою травой,

Полевыми цветами, и солнцем, и ветром.

Ты была словно птица, пленённая мной

Средь высокой травы да на краешке лета.

Не хотел ни за что я тебя отпускать,

Будто верил в какие-то злые приметы.

А теперь не могу и следа отыскать

Средь высокой травы да на краешке лета.

Музыка Александра Дулова

Над рекою туман

Словно призрачный сон, будто морок-обман:

кто-то с берега машет рукою…

Над рекою туман, над рекою туман,

опустился туман над рекою.

Над рекою туман, над рекою туман…

Словно образ крестьянского рая –

над рекою леса, как старинный орган

величальные песни играет.

Над рекою туман. Над рекою туман…

Сколько неба и сколько покоя!

Породнила Река русских, коми-зырян –

и связала одною рукою.

Над рекою туман, над рекою туман…

И Коню ветер гриву погладит.

Навсегда улетит от людей чёрный вран.

И в лесах Птица гнёздышко сладит.

Музыка Александра Гаджиева

Не суди меня строго

Не суди меня строго,

что тебя не люблю.

Это просто дорога

увела к январю.

Это рыжие кони,

бубенцами звеня,

понесли в Лешуконье,

за Архангельск, меня.

Понесли, что есть силы,

на неезженый снег.

Добровольная ссылка –

непутёвый побег.

Ох, наделал я смеха,

да и то хорошо…

От себя не уехал

и к тебе не пришёл.

Музыка Александра Гаджиева

Ночной вокзал

Буфеты шумны и скудны.

Серьёзны милиционеры.

Вокзал, жестки твои скамьи

из жёлтой выгнутой фанеры.

Жестоки ночи и жестки –

бессонно пройденные ночи

средь ожиданья и тоски…

Где инвалид ночной, затыркан

к стене, у входа на перрон,

и запрокидывал бутылку

он, как трубу Луи Армстронг.

У матерей тяжёлый взгляд,

как после долгих оскорблений.

И дети русые лежат

на нецелованных коленях.

И чья-то белая рука

в руке мужской лежит, послушна.

Старушка с кружкой кипятка

вкушает чёрную краюшку.

Вокзал! Я твой неверный сын –

я прихожу к тебе не часто,

но удивительные сны

витают у билетной кассы.

В минуты горечи и зла

и одиноких воскресений

людьми наполненный вокзал –

моя надежда на спасенье.

Ой, да туман

Ой, да туман,

да туман под ракитой.

Да костерок, белым дымом увитый.

Словно цветы

у цыганочек юбки.

Курят старухи вишнёвые трубки.

А старики

бородаты и седы,

в круг собрались для вечерней беседы.

Ой, да цыга…

да цыгане запели –

душу подняли с моей колыбели.

Так колыбель,

колыбель раскачали –

не отойти от любви и печали.

Музыка Андрея Васильева

Оксана

На Ньюфаунлендской банке

шла своя работа.

Я вцепился в сетку,

и меня перенесли краном

на другую палубу…

Пока мы перегружали рыбу

на сухогруз,

ихний Док сделал аборт

Оксане,

и теперь она лежала пластом

в своей каюте…

Меня списывали на берег

из-за травмы.

Боцман Гоша крикнул:

– Вовчик, давай!

И я вцепился в сетку.

Оксана была красива…

Мы лежали в робах

на средней палубе

и травили байки,

как охотники на привале.

Мимо прошла Оксана,

едва не задев нас

подолом юбки.

Венька застонал

и прошептал вслед:

– Я хотел бы умереть

под её ногами!

…Пять минут назад

я постучал в её каюту:

– Можно попрощаться?

Повариха Ленка буркнула:

– Можно! –

и вышла.

Оксана лежала тихо

и не смотрела на меня.

Я хотел поцеловать её руку,

но рука была сжата в кулак.

Я хотел поцеловать её в щёку,

но лицо было каменным.

Я хотел поцеловать её глаза,

но в них стояли слёзы.

Я дотронулся губами

до её лба

и ушёл.

…Начало штормить.

Моя «Галактика»

отошла от сухогруза

и лихо развернулась

носом на волну.

О, каким хрупким

и беззащитным судёнышком

показался мне бывший дом!

БМРТ-447

посередине звереющего океана!

…Оксана была любовницей капитана,

вернее, его наложницей.

У нас с неё ничего не было…

Оксана сбросила телогрейку,

и мы уселись на ней

перед самым экраном.

В столовой показывали фильмы,

и мы в третий раз

смотрели «Тени над Нотр-Дам».

Погасили свет.

Мы сидели так близко,

что я чувствовал её тепло.

А на экране стреляли,

гудели самолёты

и метались тени людей.

Пришёл Кэп,

встал в сторонке

и стал смотреть на нас

из темноты.

Смотрел и смотрел,

а потом подошёл

и выдернул её за руку

и увёл.

Я шёл на чужом судне

с чужой командой

в порт,

а «Галактике» ещё предстояло

болтаться в океане

три месяца.

…Ночью прошли

маяк Норд-Кап.

Он просигналил нам

с правого борта.

Мы завернули

за угол Норвегии

и двинулись домой.

До Мурманска –

одни сутки.

И больше я её не видел.

Пианист. Детский рисунок

Под огромной чёрной шляпой

в голой комнате – один,

неземной и косолапый,

заседает господин.

Пианино в чёрной гамме…

Прикасается диез

к нижней челюсти с зубами,

где гуляет кариес.

«Песню старого скитальца»

он пытается играть.

На руке четыре пальца,

а мизинца не видать.

Чтобы звуки длились дале,

извивается дугой,

нажимая на педали

музыкальною ногой.

Тихо музыка разлилась

вдоль по нотной борозде…

И улыбка заблудилась

в тёмно-красной бороде.

Музыка Андрея Васильева

Присяду на крыльцо

Присяду на крыльцо перед дорогой дальней

в тот благодатный день, когда полынь бела.

Как звонко молоток стучит по наковальне,

на старой кузнице, что на краю села.

Вот лошадь у моста. Вот жеребенок пегий

за лошадью бредёт. И слышно за версту,

как трактор тарахтит и как скрипит телега.

И фляги в ней грохочут на мосту.

И где-то хлопнет дверь внушительно и строго.

В соседнем доме вдруг ребёнок закричит.

Но я уже уйду. И я сольюсь с дорогой,

ещё немного – и никто не различит.

Музыка Александра Дулова

* * *

Солнце садится. Солнце садится.

Звонко сверкает золотая спица.

Переливается твердь золотая.

Переменяется, медленно тая.

Солнце садится. Солнце садится.

Переставляя знакомые лица.

Медленный ветер шевелит крылами.

Вниз опускается круглое пламя.

Солнце садится. Солнце садится.

Тихо идёт в небесах колесница,

за горизонт постепенно маня

долгое эхо угасшего дня.

Старинный романс

По воздухáм просторныя долины

чужия песни радостью пьянят,

когда серебряныя струны мандолины

как колокольчики небесныя звенят.

И голос тот – природы и таланта –

тревожит душу мне, и тает и таит…

И золотыя пальцы музыканта

перебирают волосы твои.

По облакам спокойно и красиво

идёт то пепельный, то розоватый дым.

И лодки вдоль вечернего залива

плывут по отражениям своим.

По воздухáм небесным пролетает

душа певца, над пеленою волн…

Высокий звук таит печаль и тает.

И низкий звук земною страстью полн.

Музыка Андрея Васильева и музыка Ольги Валимовой

Степная звезда

Степная звезда да ковыль под ногой,

и дальнее небо в пожарах…

Мой предок-цыган с золотою серьгой

звенел на тамбовских кружалах.

Разбойничий посвист да топот коня.

Дорога меж адом и раем…

Поэтому так и душа у меня

от песен твоих замирает.

Прекрасная дева в осеннем саду

смеётся, танцует, витает…

Опять паутина летит на ветру,

и стонет, и плачет, и тает.

Музыка Инны Тхорик

* * *

Утренний воздух дрожит.

Свежего ветра дыханье…

Белое море лежит

в чаше из дикого камня.

Солнце, как дальний пожар –

отблеск слепящего света.

Острый трёхмачтовый барк

выплыл из прошлого века.

Не разбирая пути

и обгоняя друг друга,

зимняя птица летит

возле Полярного круга.

* * *

Уходил я из дома надолго

к закадычному старому другу.

За Москву,

за туманы,

за Волгу,

далеко, к заполярному кругу.

И морозные ветки в беремя

собирал для простых очагов.

Это было

прекрасное время

удивительно белых снегов.

Это было такое везенье!

Было время такой доброты!

Я водил по холодной Мезени

смоляные большие плоты.

Я встречал по утрам теплоходы.

Трогал песен шальные лады.

Это были

хорошие годы

удивительно светлой воды.

Хлебников

Чьё там тело везут

на разбитой хромой колымаге?

Солью хлеб посыпают,

вино самогонное пьют.

Чьё там тело они

подобрали в студёном овраге

и теперь, матерясь,

это тело везут и везут?

А над ними стоит

нелюдимое небо и злое.

А под ними дорога –

глухая дорога лежит.

И телега скрипит,

и угрюмо поют эти двое:

этот парень носатый

и этот хрипатый мужик.

И уже над землёй

начинает неслышно смеркаться.

Чьё там тело везут

с запрокинутым длинным лицом?

И свисает рука,

и за обод цепляются пальцы,

словно мёртвый желает

ухватить колесо.

Музыка Андрея Васильева

Через поле напрямик

Через поле напрямик

всем своим кагалом

едут Изя Броневик

и Ефим Шлагбаум.

Удивляется народ

на такое горе:

и куда их чёрт несёт

через это поле?

Я вопрос не разрешу,

но скажу старательно:

я к евреям отношусь

очень замечательно.

И пословицу я так

помню без сомнений:

«Если Мойша не дурак,

значит, Мойша гений!»

Поворот и поворот –

вот и скрылись вскоре…

И куда их чёрт несёт

через это поле?

Музыка Андрея Васильева

Что ты плачешь, еврейская скрипка

Что ты плачешь, еврейская скрипка,

нарушая всемирный покой…

Мою душу печально и зыбко

поднимаешь неверной рукой.

Словно знаю язык неизвестный,

понимаю все звуки-слова…

Оттого детским хором небесным

шелестит под ногою листва.

Я когда-то уже это слышал:

из-за полуоткрытых дверей,

на земле, над землёю и выше… –

когда плачет на скрипке еврей.

Музыка Инны Тхорик

* * *

Шум ледохода нас разбудит,

и краткий сон сгорит дотла.

На берегу собьются люди:

река пошла.

Пошла! Пошла!

И жутко сердце замирает,

когда проходит мощный вал.

Уже прибрежные сараи

срезают льдины наповал.

Мостки разносят на куски.

И длинно бороздят следы,

как будто чудища морские

ползут на берег

из воды.

И на далёкой середине

реки, грохочущей и страшной,

облезлый волк

плывёт на льдине

и воет горько и протяжно.