Владимир
Маяковский

Любовь (Мир опять цветами оброс...)

Мир 
   опять 
      цветами оброс, 
у мира 
   весенний вид. 
И вновь 
   встает 
      нерешенный вопрос – 
о женщинах 
      и о любви. 
Мы любим парад, 
            нарядную песню. 
Говорим красиво, 
            выходя на митинг. 
На часто 
    под этим 
            покрытой плесенью, 
старенький–старенький бытик. 
Поет на собранье: 
            «Вперед, товарищи...» 
А дома, 
    забыв об арии сольной, 
орет на жену, 
        что щи не в наваре 
и что 
    огурцы 
        плоховато просолены. 
Живет с другой – 
    киоск в ширину, 
бельем – 
    шантанная дива. 
Но тонким чулком 
             попрекает жену: 
– Компрометируешь 
            пред коллективом.– 
То лезут к любой, 
           была бы с ногами. 
Пять баб 
    переменит 
         в течении суток. 
У нас, мол, 
    свобода, 
         а не моногамия. 
Долой мещанство 
         и предрассудок! 
С цветка на цветок 
          молодым стрекозлом 
порхает, 
    летает 
          и мечется. 
Одно ему 
      в мире 
          кажется злом – 
это 
   алиментщица. 
Он рад умереть, 
экономя треть, 
три года 
        судиться рад: 
и я, мол, не я, 
и она не моя, 
и я вообще 
          кастрат. 
А любят, 
        так будь 
               монашенкой верной – 
тиранит 
      ревностью 
              всякий пустяк 
и мерит 
      любовь 
           на калибр револьверный, 
неверной 
       в затылок 
              пулю пустя. 
Четвертый – 
        герой десятка сражений, 
а так, 
     что любо–дорого, 
бежит 
     в перепуге 
              от туфли жениной, 
простой туфли Мосторга. 
А другой 
       стрелу любви 
                   иначе метит, 
путает 
      – ребенок этакий – 
уловленье 
         любимой 
                в романтические сети 
с повышеньем 
            подчиненной по тарифной 
     сетке. 
По женской линии 
тоже вам не райские скинии. 
Простенького паренька 
подцепила 
         барынька. 
Он работать, 
            а ее 
                не удержать никак – 
бегает за клёшем 
                каждого бульварника. 
Что ж, 
     сиди 
         и в плаче 
                  Нилом нилься. 
Ишь! – 
      Жених! 
– Для кого ж я, милые, женился? 
Для себя – 
          или для них? – 
У родителей 
          и дети этакого сорта: 
– Что родители? 
             И мы 
                  не хуже, мол! – 
Занимаются 
          любовью в виде спорта, 
не успев 
       вписаться в комсомол. 
И дальше, 
        к деревне, 
                 быт без движеньица – 
живут, как и раньше, 
                   из года в год. 
Вот так же 
          замуж выходят 
                      и женятся, 
как покупают 
           рабочий скот. 
Если будет 
         длиться так 
                    за годом годик, 
то, 
  скажу вам прямо, 
не сумеет 
        разобрать 
                и брачный кодекс, 
где отец и дочь, 
                который сын и мама. 
Я не за семью. 
               В огне 
                     и дыме синем 
выгори 
      и этого старья кусок, 
где шипели 
          матери–гусыни 
и детей 
        стерег 
              отец–гусак! 
Нет. 
  Но мы живем коммуной 
                              плотно, 
в общежитиях грязнеет кожа тел. 
Надо 
     голос 
          подымать за чистоплотность 
отношений наших 
              и любовных дел. 
Не отвиливай – 
              мол, я не венчан. 
Нас 
   не поп скрепляет тарабарящий. 
Надо 
     обвязать 
             и жизнь мужчин и женщин 
словом, 
      нас объединяющим: 
                       «Товарищи». 
  
          1926