Владимир Лавров

Владимир Лавров

Четвёртое измерение № 6 (31) от 2 марта 2007 года

додециллион

* * *
 

 

исчезаешь в своё молчание ледышкой сосулькой – тинь

то ли капелька то ли синичка поёт – тинь-ю

никогда нам не встретиться в жизни один на один

заглянуть в потемневшие наши глаза в полынью

ледяные купели зрачков окружённые льдом

отколоть и добавить в мартини тот лёд да никак

вот и пьём эту муть называя её вином

и уходим каждый своею дорогой в кабак

мы уходим в себя все быстрее быстрее – шмыг

и боимся столкнуться мы знаем что нам нельзя

и последний – ещё не потерян не выжит – миг

застревает в закрытой двери и ноги скользят


Мизгирь
 

 

– отвори о, тварь! отвари отвар!
отоварь товарища, гостя тверского,
приворотным зельем, не зверь я – скован
по рукам-ногам, повязан страстью,
помоги девку красну украсть, ну?
не гони от ворот, не вороти рот –
тесен ворот мне, сердце огнь жжёт!
– не вор – гость, говоришь? а красть норовишь?
хорошо, помогу, сотворю жар-питьё,
напоишь, ить, её, уговоришь, ишь,
спишь-молчишь? умаялся? эх, дитё…

– я Мизгирь – паук, муховор и нежить!
мне не жить теперь, меня волны нежат,
девы водяные венком красят лоб,
а разрыв-трава устилает гроб,
рыбы взгляд мой выели, высосали цвет,
яр, Ярило! погубил! выжег сердце – нет!
нет теперь меня, только стон воды,
пой, свирель, прощальное, но не разбуди
тишину хрустальную, белые сады,
где пчелиный вечер бархатом гудит.

поднимусь к поверхности и завою зычно я –
берендеи-ухари! прячьтесь в закутах!
вновь застрял Ярило в теребень-кустах,
и сочится в землю кровь его язычная!
облачко туманное шарфиком-накидочкой
проплывет над озером, жалобно вздохнёт,
девочка-Снегурочка, как прозрачно личико!
а Купава лютиком у воды цветёт.

играй и пой свирель пастушья!
нет, Лель! уйди, прошу, мне душно!
 

Игрок
 
мне выпало твоё окно
из той колоды черноглазой
как эта ночь… игра заразна –
и бубни стёкол и вино
там на столе сосущем земь
в четыре хоботка чтоб выжить
в краплёном мире сук и выжиг:
туз вини три креста и семь

не смей зелёное сукно
скрипеть под мелом ликом смерти
я Кай не помнящий о Герде
пытаюсь выглядеть в окно
тот ледяной узор – молчи
нам тишина дороже злата
осколок зеркала когда-то
скулил как лужица в ночи

глаз ведьмы отражался в нём
подмигивал и будоражил
и черви складывал в марьяжи
подталкивал: сыграй с огнём!

поплачь девчоночка со мной
прижмись глазами – льдинки-слёзы
упав в ладонь крупье-мороза
тихонько звякнут под луной

игрок

старуха за спиной…
 

подумай

 

дано мне тело – что мне делать с ним?

Осип Мандельштам
 
и уже никуда ни за что
а ежу всё равно не понятно зачем
ты торопишься словно схватили за член
и себя славным флагом на скользкий флагшток
вздёргиваешь вздрагивать на ветру
лучше сходил бы до ветру
в маленькой комнате трудно считать километры
но ты умудрился пройти их с десяток к утру

лучше подумай что будешь делать с воблой
перевяленной на твоих плечах
отстучать по доске доминошной и хохоча
под пивко под грибком с дворовою кодлой
под соседско-раскрыто-оконное: ча-ча-ча…

лучше подумай с утра про утробу в семь язвенных дыр
вечно голодный твой внутренний мир твой вампир
выжирающий душу если она вдруг случайно
упадет в этот темный колодец: о-дец-дец-дец-ец
некуда деться как только эхом оттуда
но только не будет уже никакого чуда –
желудочный сок превратит в холодец
вопли твои – и ау! и уы! –

толку то что от больной головы
а могло бы могло бы…

лучше подумай ещё на досуге подумай
про плавники – как ласкать ими женщин такими
скользкими и неуклюжими как на татами
делать захват президенту себе харакири
хари какие как гири вокруг тебя – как их отхарить
рыбьим хвостом отплеснуться как в сказке про синее море
и ничего не сказав поглотиться пучиной
как у Пуччини Джакомо пропев напоследок:
о чио-чио о сан ну а сам - то чего ты аль чином
снова не вышел не выплыл в бескрайнее море

рыбья твоя голова – чем ты думать-то будешь?

 

Молитва
 

 

Спаси, Господи, люди твоя,

Спаси, Господи, раб твоих –

Прерываю молитву, мой мерзкий двойник

Скалит зубы, цинично ухмылку двоя.

Утверждай низпадающия и возводия низверженныя –

Как устал я, Господи, падать и падать…

Надо выйти на свет, в морозное утро надо,

Снова хотел бы уйти в поля заснеженные я,

Но вижу только чёрные угли ада.

Телесные человеков скорби исправляй,

Молимся тебе, Боже наш…

Подымается темь на мой на четвёртый этаж,

За углом захлебнулся звонками трамвай…

И якоже рабу твоему Товии,

Ангела хранителя и наставника посли…

И не помню уже, когда я ослеп,

Потерял свой камень под изголовие.

Христе Боже наш, возсия мировой свет разума –

Безумие зверем алчущим поедает душу,

Зыбкий мир, словно башню из кубиков, рушит,

Но сколько уже пустых слов мною сказано…

Тебе Победителю смерти вопием: осанна

В вышних, благословен Грядый во имя Господне…

Приближается ночь – преддверие в день новогодний,

Но и там ждёт тоска, покрывая дрожью до самых

До пят, поливая бессонницы потом холодным…

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий,

Помилуй мя, грешнаго.

Очи всех на Тя, Господи, уповают.

Лишь я слеп, наступивши на аспида, странник-прохожий,

Живу только этой темью кромешною,

В которой увязли трезвоны трамваев…

Воззови ко мне, и услышу Тя в своей скорби,

Изму Тебя и прославлю, исполню

Долготою дней светозарных. Накорми,

Научи молиться меня, голос мой сорван,

Выжжен зрак, только слышу я глас колокольни:

Терпеть, прощать и любить. Аминь
 
нищенка
 

 

на грани сумасшествия и смерти

влюбиться в зиму в теньканье синицы

тогда быть может нам удастся распроститься

(не обещай мне только встречи в марте)

а нынче к нам зима прокралась с юга

чернявой нищенкой из племени изгоев

сидит в сугробе разжигая угли

нездешних глаз с протянутой рукою

как не любить постыдство униженья

и грязь столетий пропитавших кожу –

Мазох и Сад сквозь запах разложенья

в заснеженном саду нам строят рожи

так вот о чём тоскуется подспудно

терзая плоть неведомым томленьем –

душа моя такая же паскуда

как эта попрошайка на коленях

подайте нам – брезгливость ли усмешку

страшней всего пройти не замечая

монетка брошена и падает на решку

но я забыл что это означает

я позабыл тревожное дыханье

и букву р в твоём произношенье

и рядом с нищенкой прошу не подаянья –

всего лишь снега и чуть-чуть забвенья

а хочешь – вытащим засаленную карту

и нагадаем счастья и удачи

не обещай мне только встречи в марте

пусть будет холодно ведь нам нельзя иначе
 
Думать о тебе
 

думать о тебе и денно и нощно

раздирая душу на обрывки страсти

тело своё превращая в мощи

сердце своё зажимая в пасти

зверя сжирающего алчного злого

что прорастает из внутренней теми

как бы хотелось сегодня быть с теми

кто не умеет жонглировать словом

кто просто берёт и владеет молча

и пресыщаясь шагает через

скалит клыки улыбаясь по-волчьи

и вытирает свой пот о вереск

шкуру очистив во мху валяясь

чешет бока о стволы деревьев

смотрит в огни затихшей деревни

слушает как там собаки отлаясь

звякают цепью влезая в будку

как прижимаются овцы друг к другу

в тёмных овинах сгоняя к желудку

чувство опасности прячутся в угол

ну не смешно ли быть мягким и нежным

словно цветочек тебя лелеять

петь тебе песни сказочным Лелем

зная что вряд ли в душе твоей снежной

вспыхнет огонь и бояться – а если?

ты ведь растаешь тут же мгновенно

облачком пара взлетишь в поднебесье

чтобы терзать меня нощно и денно
 

 

Где это было?
 

Хрустнул сухарик обломанной ветки,

Свистнула птица, наверное, дрозд.

Как на открытке, заставке, виньетке

Вьётся лоза. Виноградная гроздь

Солнечной пылью покрыта, томится

Соком горячим, липучим, густым.

В светлом тумане расплывчаты лица –

Где это было? Кавказ или Крым?

Или в оазисах Узбекистана:

Звонкий, прохладный арык, дастархан.

Кто-то читает суру из Корана:

Алла бисмилё, арраим аррахман…

Южное небо, прожаренный воздух,

Тянется к небу лоза.

В синих горах задремавшие звёзды

Снова открыли глаза.

Скрипнув калиткой, выглянул вечер,

Схлынула зноя волна,

Строгим лицом леди Маргарет Тетчер

Смотрит на крыши луна.

Хрустнул сухарик обломанной ветки,

Крикнула птица, наверное, дрозд.

И растворились в тени у беседки

Узорчатый лист, золотистая гроздь,

Тонкие руки, забытые лица,

Звонкий арык, розоватый туман.

И праведной книги святые страницы:

Алла бисмилё, арраим аррахман…
 
Французское кино
 

Чужая жизнь. Французское кино.

Тот крайний столик в баре, где газета

И чашка кофе, и причёсанное лето

В окне аэропорта. Как давно

Я жил в таком же городишке. Здесь дома

Плющом обвиты жарко и бесстыдно.

А в этой мэрии, опухшей щитовидно,

Наш брак распался. Александр Дюма,

Тот, младший, взял тогда сюжетом

Историю двух взбалмошных сердец.

Нет, подождите! Это не конец!

Но вновь реклама и пропало лето,

И за окном свирепствует метель,

Не там, в Бургундии, а здесь, в Смоленске,

Где пятиглаво загрустил Успенский,

И снегом заметён смешной мотель,

В котором я мечтал продолжить встречу

С прекрасной женщиной, увиденной в кино,

Но всё закончилось, и в тёмное окно

Ко мне заглядывает торопыга-вечер,

Пытаясь выяснить – ужель я Жан Рено?

Чужая жизнь. Французское кино.
 
опять всё прошло...
 
опять всё прошло: новый год новый бред
осыпались иглы рождественской ели
проткнули ковёр и наш старенький плед
и чёрные дырки втянули недели
как ссучено время – лишь тонкая нить
скользит уползает но мы позабыли
в конце завязать узелок струйка пыли
играет в луче и пытается жить

уже до поста остается чуть-чуть
и пахнет блинами ближайшее утро
оно на подходе но надо вздремнуть
но надо немножко забыться лахудра
пропойная ночь всё кричит за окном
ей хочется праздника петь и смеяться
такие не помнят уже не боятся
ни Бога ни чёрта ни бабы с ведром
пустым и гремящим сулящим беду
а бабе все мало: займи до получки!
и жизнь жестяная с оторванной ручкой
за ней волочится по чёрному льду
 
ночная блажь
 
Ещё нет-нет, да крикнет птица,
но золотая тишина
упала на листву, в кринице
всю ночь проплавала луна.
Ей в ледяной воде пригоже
безмолвный хлад души хранить,
и неба серую рогожу
лениво распускать за нить.

В прорехах звёзды встрепенулись,
испуганно дрожат в ночи.
Кружок от лампы, в нём я мну лист,
но он по-прежнему молчит.
И слов таинственные знаки
не проявляются никак.
На смятой тишиной бумаге
бледнеет пустота – чудак!

Ты веришь, что вдруг вспыхнут сами
заклятья, словно керосин
от спички, там, под образами:
О, мэне-мэне текел упарсин!
 
Больница
 

Больница – боль, а Ницца только снится.

Здесь не гостиница «5 звёздочек», а так –

Ночлежка для бомжей, бедлам-барак,

Где обитают экспонаты-лица,

Хранящие следы боёв и драк.

Бинты и гипс, зелёнка и короста,

И синяки, и стоны по ночам.

И скука без зрачков в глазах врача,

И новый пациент двойного роста,

И медсестричка-ангел у плеча.

Страна моя! Твои сыны в загоне!

Я жив-здоров, опять лежу в больнице.

Когда я сплю, мне снится город Ницца,

Морской прибой и шарик на ладони,

В котором лучик солнечный искрится,

Но снова кто-то за спиною стонет,

И белым ангелом летит к нему сестрица…
 
Кина не будет
 

падам до нужек шановни пани

пшепрашем пани цалую рончики…

что ж мне так кепско…

ещё раз – в плане:

костёл… обочина…звон колокольчика…

загляделся на файную ксёндз – не греха ли

тяжесть принизила взгляд его карий

нех щен пан юш успокои

пшез быле глупство –

не вем ваш-сиятельсво я не викарий

вот она неоспоримая сила искусства:

поверил что вправду венчаться приехали

а небо затянуто мраком белесым

метель подступает всё ближе и ближе

и лижет холодный язык её лижет

румяные щёчки гордячки-невесты

и музыка музыка – право не надо

что можно заснять при такой непогоде

пропала натура мне кепско ребята

как-будто заехали чем-то по морде…
 
додециллион
 
можешь ли ты представить себе цифру «додециллион»?
все тридцать девять нулей и единицу вначале?
столько частиц во мне радости и печали
хочешь я нарисую смотри – вот он:

1 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000

правда похож на поезд с пустыми окнами?
все пассажиры вышли устали трястись на полках
ты смеёшься потряхиваешь своими локонами –
даже эта огромная цифра всего лишь иголка
в том стогу сена что ты сметала уже про запас
на долгую зиму на жизнь – одной больше одною меньше
я никогда не мог понять вашу логику женщин:
не нужен но пусть лежит не смыкая глаз
думая думая думая думая – а вдруг?
позовёт и сломает – но так будет легче
чем бояться прорвать этот огненный круг
ожиданья не правда что время лечит –
уродует обнажает дёргает каждый нерв
и всё больнее дышать как будто тебя засунули
в старую ржавую банку вместо невкусных консерв-
(ов – добавляет компьютер – зануда рисуй нули!)
их так много во мне – пустых отгоревших ячеек
и уже не наполнить ничем эти шарики громко лопнув
будут лежать под твоими ногами при свете свечейном
в новогоднюю ночь когда ярко зажгутся окна
скоро этот праздник придёт и к тебе и ко мне
ты загадаешь желание под бой курантов уверена
что всё сбудется твоё время ещё не меряно
а у меня период сбора потерянных в этой жизни камней
только куда их сложить разве что выстроить башню
до самого неба и водрузить единицу над ней
памятью одиночеству ты знаешь а мне не страшно
разлететься на атомы стать пузырьком на дне
в твоем аквариуме с неоновыми рыбками
тихо лежать отражая боками свет
ты однажды вспомнишь и спросишь у тишины с улыбкою:
где ты? ну что ты молчишь?
 
а меня – нет…
 
© Владимир Лавров, 1995-2007.
© 45-я параллель, 2007.