Владимир Квашнин

Владимир Квашнин

Все стихи Владимира Квашнина

А за окном у нас ромашки

 

А в Щекурье у нас ромашки

Бегут за избами в леса

И словно лебеди – рубашки

С прищепок рвутся в небеса.

И машут крылья полотенец...

Речушка с гор крадётся вброд...

И прячет золото поленниц

Рябина юбкой у ворот…

И вроде бы – тайга глухая,

И до Москвы – сто лет пешком…

А приобнимет ель, вздыхая,

Так и застрянет в горле ком.

От красоты таёжной дали,

Простого счастья – мирно жить...

И нет ценней тебе медали,

Чем радость – родину любить…

 

Вот здесь и есть моя Россия,

Причал души моей и свет:

Соседка – бабка Ефросинья,

Дочурка, фронтовик-сосед.

Елани дальние покосы,

Туманы утренних полей,

Лишь протяни – и гладишь косы

Любимой родины своей.

Глаза озёр, реки извивы

И губы алые зари…

Сижу, прижав ладошку ивы

И сердце замерло внутри

От счастья, что опять качаю

Свою звезду в напевах струй

И зорьке нежно отвечаю

На бесконечный поцелуй.

 

Грех

 

Когда израненная дробью

Заря сползла в ладони дня,

Поющий клин

Гусей над Обью

Зашёл на линию огня.

Под маскировочною сетью,

Взяв упрежденье на патрон

Хлестнул стрелок свинцовой плетью

Поющий в небе эскадрон.

За первой падала вторая,

Встречая грудью два ноля*,

А птицы, даже умирая,

Шли на родные профиля̀**,

Шли на родной кусочек суши

Из копенгагенов и ницц,

И только родственные души

Могли понять безумных птиц…

 

…Уже давно другая зорька

Встаёт туманы сторожить,

Я всё бы отдал, чтобы только

То утро заново прожить,

Когда трофеи собирая,

Касаясь тёплых, нежных крыл

Ещё не знал,

Что двери рая

Рукою собственной закрыл.

___

* Два ноля – нумерация картечи.

* * Гусиный профиль – охотничий атрибут

      приманивания птицы.

 

 

Затаинка

 

Ветер грусть полощет в луже,

Льют осенние дожди...

Дай мне плащик, что похуже,

И до вечера не жди.

И вопросами не мучай –

Ничего я не скажу,

Просто так, на всякий случай,

За околицу схожу.

 

Одиноко. Сердце стынет.

Где найти себя? В вине?

Нет! В тайге! Она и примет,

И согреет душу мне.

 

И ползёт душа хромая

По низинам и буграм...

И вхожу я, замирая

Гулким сердцем, в Божий храм.

Лёд окладом взял запруду,

На ветвях блестит слеза,

Чистым золотом повсюду

Пишет осень образа.

 

Посижу, слезой умоюсь,

Край тумана подниму,

Поклонюсь землице в пояс –

Радость светлую приму.

И домой, светясь от счастья,

Как же, душу излечил!

Чувство, словно как причастье

И прощенье получил.

 

Хрустнет ветка осторожно,

Тень мелькнёт среди рябин,

Тут же, с выучкой таёжной,

Быстро вскину карабин...

Да ведь это же... лосиха!

Опущу, целуя крест...

И чела коснётся тихо

Лист резной как Божий перст...

 

Зоопарк

 

Тайга. Рассвет. Над речкой звёзды

Клюют неспешно глухари…

Смотрю… И острие занозы

Опять царапает внутри.

Как жаль – нельзя охотоведу

Жить по законам лебедей,

Им – в небеса, тебе ж по следу

Ползти назад в клубок людей.

 

Жена с весны: «А, может, хватит?

Все едут к морю, ты – в тайгу!

Мне льготный дали, всё оплатят,

А Юля? Снова – не смогу?..»

 

А доча – всё моё богатство…

 

Приморский город, солнце, пляж.

Жена с утра бежит купаться,

А дочка, взяв на абордаж

Мою ладонь: «По зоопарку!»

Жираф… Верблюды… Змеи… Слон…

Козёл облез, но держит марку…

Макаки в пляс… И слышу стон

Чуть в стороне, и вижу в клетке

Встал медвежонок из угла,

И вдруг слеза, по ржавой сетке

Скользнув, ладонь мою прожгла.

А дочка: «Па, он лапку тянет!

Ты хочешь в лес? Не бойся, нет,

Медведик, папа не оставит,

Он добрый, он – охотовед!

Он всех спасёт! Он оленёнка

Отбил у волка в холода…»

А я, прижав к груди ребёнка,

Беззвучно плакал от стыда.

Вокруг народ смеялся громко.

Кружил над парком медный туш.

И стыли слёзы медвежонка

На омертвевшей коже душ.

 


Поэтическая викторина

На самом краешке земли

 

С ружьишком стареньким и лайкой

Под мелко сеющим дождём,

С душой ранимой под фуфайкой

Иду в тайгу осенним днём.

Как Рудакова баба Шура,

У ней одна дорога – в храм.

И я – такая же натура –

К своим бельчатам и бобрам

Спешу по гарям и болотам

С аптечкой к старцу-глухарю,

Простым, но жизненным заботам:

Полянку выкосить зверью,

Поднять стожок, ведь всяко может –

Морозы жмут который год.

А вдруг лосиха занеможет,

И у зайчих к весне приплод...

И дело даже не в добыче.

А в чём? Да мне ли это знать...

Кому-то – страсть, другим – обычай,

А я готов и ниц упасть

Перед зарёю на колени,

Пичугой малою, за шаг...

И слушать с детским умиленьем

Лесных доверчивых бродяг.

Замолкнет дятел, сойка тонко

Заверещит: «Лиса, лиса!»

Живи, живи, моя сторонка!

Смотрите, люди, в небеса!

И я смотрю, смотрю и плачу

От счастья жить, дышать, любить,

Брать в сердце слово на удачу

И вить серебряную нить

Таких стихов, чтоб мир дивился,

Чтоб по углам щемилось зло...

А то, что здесь, в глуши, родился,

Не значит, что не повезло...

Не плачьте, гуси, надо мною,

Не рвите душу, журавли,

Я первым выйду к вам весною

На самый краешек земли.

 

Под самый вечер

 

Под самый вечер прямо на покосы

За вешние разливы Щекурьи

Упали гуси в розовые косы

Уснувшей за околицей зари.

И до утра проплакали от счастья,

Целуя на остожьях будыли...

Через моря, расстрелы и ненастья

Свою любовь на крыльях донесли.

 

На Севера, где снега выше крыши...

Вот глупые. А мы-то поумней!

Они – сюда, а мы летим в парижи,

Как будто там теплее и сытней.

Ругаем наши зимы на Ямале,

Тундровый гнус и в банках – винегрет.

Мечтаем о бунгало в Гватемале,

Об устрицах с кальмаром – на обед...

 

А в небе – стаи, пары, одиночки...

Орлы и птахи, утки, журавли –

Несут любовь крылатые комочки

К святым озёрам Северной земли.

За клином клин, рыдая от восторга,

Скорей – домой, на Русь! И, может быть,

Сейчас из синевы устами Бога

Нас учит птица родину любить.

 

Под сердцем века

 

Когда земля ещё сшивала

противотанковые рвы,

когда любая мама знала,

как печь лепёшки из травы,

и по ночам ещё держали

открытой дверь и свет в окне,

ещё умели ждать

и ждали

давно убитых на войне.

Ещё сидели на каталках

обрубки огненных полей,

ещё горели в своих танках

они в тиши госпиталей,

ещё менялась на базарах

тушёнки банка у жулья,

ещё держал ГУЛАГ на нарах

любивших Родину как я,

и только-только поднимались

страной Кузбасс и целина,

ещё вручались,

не давались

на день Победы, ордена,

и каждый сызмальства гордился

бессмертной славою отцов –

родился я,

и крик мой слился

с летящим криком поездов,

и словно заново рождаясь,

косясь на дедову медаль,

дрожало время, дожидаясь

шагнуть моей дорогой вдаль!

 

Поезд

 

Глаза закрою – снова вижу поезд,

Земную даль под облачным крылом,

И паренька, заткнувшего за пояс

Пустой рукав, напротив, за столом.

Тельняшка, белозубая улыбка…

– Никак, повоевать пришлось, сынок?

– Пришлось, отец, хотя не очень шибко,

Всего три дня, две пули – и в Моздок.

Там госпиталь, отрезали, зашили,

Да я-то что, а Лёху – на куски…

Так, бать, представь, из наших и садили

Подствольников по нам боевики!

Потом узнали: прапор, зам. по тылу,

Продал по тридцать долларов за ствол…

…Он говорил, а я же через силу

Глотал комок, сжигая взглядом пол,

И слышался мне рокот вертолётный,

Афган, Саланга, горный перевал…

И шквал огня, и мой мотопехотный,

Который ту колонну прикрывал…

Костры «Уралов», трупы вдоль дороги,

И Мишка, с кем вот только что курил,

Прижав к груди оторванные ноги,

Молил глазами, чтобы застрелил.

И замполит ещё живой в машине,

И медсестра Ирина из Ельца

Ещё стоит...  не зная, что на мине…

Мы умирали, веря до конца,

Что лучшая страна стоит за нами,

Не бросит нас ни мёртвых, ни калек.

А оказалось, что нужны лишь маме…

– Зовут-то как, сынок, тебя? – Олег…

Он засыпал, рукой сжимая ножку

Стола, как ствол. И вздрагивал во сне,

И всё мостил под голову ладошку,

Оторванную пулей на войне...

 

Родное

 

Уже и ветром тёплым манит,

И вербой за реку весна,

А мне дедуля: «Ох, омманет,

Весна-то ноне затяжна.

Сосульки, глянь, каки длиннючи?

Мотай на ус примету, внук…»

А тут и Север, скомкав тучи,

Навесил ветром добрый хук,

Запел, усевшись на фронтоне…

А утром глянул вдоль плетня, –

С пригорка тёплые ладони

Мне тянет, вытаяв, земля.

Эх, деда, деда, ветер – к счастью!

А значит, скоро за мыском

Ушицу утречком карасью,

Туман разбавит молоком!

Просмолим лодки нашей днище,

Фитиль – под берег заревой,

И вот такущих карасищей

Мотня нам вывалит с икрой!

Как в прошлом годе, помнишь, деда?

Ты только сильно не болей...

 

И не болел... А в день Победы

Погиб разведчик Пантелей

На той войне. Осколок мины,

Под сердцем стронувшись, убил…

Сосед, под градусом «полтины»,

Врачей по матушке крестил.

Войну и немцев, и начальство,

И власть, и тёщу – всех пучком.

Жену – и ту зачислил в братство,

И засопел, упав ничком…

С серванта чёрная шалейка,

Кручинясь, свесила крыло…

И только деда телогрейка

Всё глубже прятала тепло…

И бился в полдень над оградой

Многоголосый плач родни…

Я помню всё, – и те награды,

Что нёс, стесняясь, впереди.

И домовину на подводе,

И речки дальний поворот,

Где целовался с половодьем

Среди черёмух небосвод.

Зайчата плыли на лесине…

Протока – в дымке костровой...

А где-то там, в небесной сини,

Чеканил шаг незримый строй.

Дрожали тесовые крыши,

И прогибались облака,

И каждый русский сердцем слышал

Шаги бессмертного полка.

 

 

Роза ветров

 

Где-то выстрел далёкий

Раздался в рассветном тумане…

Остывающей кровью

Стекла по осинам заря…

Тонко вскрикнула пуля,

Ударившись в грудь мирозданья,

И, уйдя в рикошет,

На излёте попала в меня.

И заныла душа,

Называя убийц поимённо,

Даже в наших краях

Их людьми никогда не зовут, –

Расстреляли лосей,

Чтоб пылилась в прихожей «корона»...

Глупо веруя в то,

Что они никогда не умрут.

 

А когда по весне,

Долетев сквозь заслоны картечи,

Птица видит святые

Озёр голубых образа

И в слезах голосит

На своём лебедином наречье,

Я прошу, мужики, –

Поднимите, ликуя, глаза!

А не мушки стволов

Под нахмуренной бровью заката,

Чтобы срезать того,

Кто всех ниже над песней реки…

Это кто-то из наших

с Афгана вернулся, ребята,

На такой высоте

Никогда не идут чужаки.

 

Я по жизни бродяга,

Отдавший себя Приполярью.

От зимовья к зимовью

Ведёт по ночам Альтаир,

И в последний свой час

Я долги за собой не оставлю,

Я уйду налегке,

Как когда-то пришёл в этот мир!

Мне не надо креста,

Не давите мне сердце надгробьем,

Ни чугунных оград,

Ни речей, ни заплаканных лиц –

Вы развейте меня

Дикой розой ветров над Приобьем,

Чтобы встать в белый строй,

Самых преданных Родине птиц!

 

Чтобы встать в белый строй,

Самых преданных Родине птиц...

 

Рубеж

 

Всё, что свято мне,

Всё, чем живу,

чем живут мои внуки и дети, –

Это Зорьки мычанье в хлеву,

Переклик петухов на рассвете.

Это грядки к соседним дворам,

Палисад от окна до калитки

И детишек счастливейший гам,

Волокущих игрушку на нитке.

Это пашни, леса и погост,

Где все бабушки-дедушки рядом,

Речка с пристанью, старенький мост,

Фотографии рядом с окладом,

Светлый взгляд самой лучшей жены,

колыбельные тихие песни

И далёкие зори весны,

Тех, которыми связаны вместе.

А ещё

Напоследок скажу:

За всё то, что озвучил навскидку, –

Я на плаху себя положу

Иль повешу крестом на калитку.

И хоть жги ты меня, хоть ты режь,

Никогда не склонюсь я в бессилье –

Здесь мой дом,

Здесь последний рубеж

Как последней деревни России!

 

Стрекоза

 

«Папа, папочка мой, я стрекозку поймала!» –

Колокольчиком голос, сияют глаза.

Только вроде бы сено к копне подгребала,

А уже разнотравьем летит егоза.

 

Ах, ты чудо моё! Дай-ка я поцелую...

Прижимаю легонько родное тепло…

И вдруг мне показалось, что я не малу̀ю

Приобнял, а душою ступил на стекло.

 

Как же ты, золотая, похожа на маму.

Мы ведь тоже поймали тебя на лугу,

А точнее – она, я-то, если уж прямо,

Никудышный ловец, лишь отцом и могу

Быть навеки твоим, мой любимый котёнок,

И сидеть над тобой, захворавшей, всю ночь…

Сколько их перестирано, этих пелёнок…

Мамы тоже на свете есть разные, дочь.

Счастье, милая, там, где целуют с порога...

И к чему это я тут с тобой загрустил...

Отпусти стрекозу, пусть летит себе с Богом…

 

Так когда-то я маму твою отпустил.

 

Только бы успеть, не опоздать...

 

Этой ночью – длинной и унылой,

До смерти холодной и немой

Потянуло вдруг со страшной силой,

Потянуло к матери – домой.

Отогреться маминой улыбкой,

Выпросить у детства паруса

И уплыть на тоненькой и зыбкой

Радуге в тугие небеса,

Чтоб увидеть, где-то за закатом

Как бежим вприпрыжку, кто быстрей

С братом Толей (самым лучшим братом!)

Удить с баржи в солнце пескарей….

Господи, когда же был я дома?

Даже вспомнить сразу не могу…

Словно не меня собой от грома

Укрывала мама на стогу,

Не косил росу в речном тумане,

Не поил закатами коней,

Не мои друзья лежат в Афгане

Среди Богом проклятых камней…

Потянуло, как же потянуло

Не увижу, кажется – умру!

И такою горечью плеснуло,

Что и слово ей не подберу.

Ни письма, ни весточки-открытки,

Как уехал, словно отрубил,

Даже звон малиновый калитки

Я уже не помню – позабыл.

Позабыл, как пахнет в поле мята,

Как цветёт под окнами кипрей,

Как в ладонях зимнего заката

Догорают капли снегирей.

Позабыл – и нет тому прощенья.

Это ведь... как родину предать...

Я приеду. Завтра. На Крещенье.

 

(Только бы успеть, не опоздать).