Владимир Коркин

Владимир Коркин

Четвёртое измерение № 13 (253) от 1 мая 2013 года

И небом с землёю крестился...

 

Палестинки

 

Попесенно стирается винил

С до одури запиленной пластинки.

Бог нас давным-давно похоронил

В деревне под названьем Палестинки.

Осенний дождь. Кисельны берега

У маленькой речушки безымянной.

И капает слезинками вода

С краюх ржаных в гранёные стаканы.

Тоскливо ветер воет в проводах,

Перевирая нашей песни ноты…

 

И стынет грязь на мокрых сапогах

Идущей в небо призрачной пехоты...

 

Полковнику не пишут

 

Полковнику давным-давно не пишут.

Полковник пьёт, который год подряд.

Полощет ветер старую афишу

На тумбе под окном. Полковник взгляд

Бросает иногда на эту тумбу,

Пытаясь безнадёжно разглядеть

Афишный текст. А листья, в ритме румбы,

Танцуют с ветром. Эту круговерть

Несет по тротуару, меж ларьками,

Она, шурша, пересекает сквер…

Полковник чуть дрожащими руками

Один патрон вставляет в револьвер.

Набрав из всех бутылок полстакана,

Ладонью резко крутит барабан,

И целится – сначала в таракана,

Который норовит упасть в стакан

С посудной полки... Таракан сбегает,

Когда боёк прощёлкивает «дзынь!».

Поморщившись, полковник выпивает

Остаток водки, горькой как полынь,

Глядит в окно, к виску подносит дуло,

И нажимает спусковой крючок...

 

Бросает револьвер. Сидит сутуло,

Услышав вместо выстрела щелчок…

 

А за окном всё кружат, кружат листья…

 

Глотая дым дешёвых сигарет,

Полковник целый вечер пишет письма

Туда, где адресатов больше нет…

 

Голем

 

обновляется время и стрелки за полночь ползут

сны брюхаты виденьями так что теперь не проснуться

уделите мне милая пару свободных минут

я для вас погадаю на хрупком фарфоровом блюдце

нам китайский болванчик с комода качнёт головой

семь слонов принесут вкусно пахнущий фантик от счастья

я хочу подарить вам возможность жить жизнью иной

где змеёй золотою браслет обвивает запястье

 

обновляется время всё больше вокруг пустоты

островок интерьера плывёт по стене стеарином

вспять уходят слова и белеют немые листы

только голем встаёт и степенно выходит из глины

 

а напоследок…

 

...а напоследок кокаин зимы

пыльцою белой лёгкие наполнит...

 

на стенке надпись: «это были мы»,

но кто здесь был, о том зима не помнит:

ночь размывает бледный абрис лиц,

и призрачны спектаклей персонажи,

mein liebes Fräulein, переход границ

так сладостно привычен нам, что даже

вдруг вспомнится «от вас не утаю»

из визборовской песенки про графа,

но мы теперь почти что на краю

зимы? любви? и сети телеграфа

давно сменил сетями интернет,

и всё не так, теперь не носят ситцы,

а может быть, тебя со мною нет,

и нет меня, и это просто снится,

когда зимы уже совсем исход,

когда весны так трепетно начало,

и кокаином снег, и синий лёд,

и ничего ещё не отзвучало...

 

Сиротское

 

Распутай клубок, да иди на ледок,

Где плещется в проруби щука,

И в сказке найдётся какой-нибудь прок,

И, что ни любовь – то разлука.

Легендствуй, былинствуй, с три короба ври,

Гуляй от рубля до полушки,

Смотри, как гоняют круги сизари

Над куполом старой церквушки,

Бродяжкой безродным броди по стране,

Отшельничай, или юродствуй,

Но вечно пребудет в тебе и во мне

Особое это сиротство

Родимой, до дури огромной страны,

Что на дух родства не приемлет,

Что гонит сынов безо всякой вины

В чужие далёкие земли.

Здесь каждый из нас только тем виноват,

Что просто однажды родился

В краю домотканом палат да заплат.

 

И небом с землёю крестился...

 

Признание

 

Больше мне никогда не воскреснуть...

Звёзды сладки, как в детстве драже,

Солнце свечкой растает над лесом,

И душа уплывёт на барже

В те затоны, где сонные щуки

Мимо рта пропускают мальков,

Где всю Вечность промаюсь от скуки,

Развлекаясь игрой мотыльков.

Никуда не уйти мне отсюда,

Где забвением пахнет вода...

Лишь тебя, моё рыжее чудо,

Не смогу позабыть никогда.

Даже если из Леты водицы

Наберу от отчаянья в рот,

Всё равно будешь, милая, сниться –

Вечным сном все века напролёт...

 

Снежный Ной

 

Снег шелестит, ложась с высот на снег.

И снова снег на снег. И вновь. И снова.

И неба нет. Нет ни земли, ни крова,

Ни дат, ни цифр, ни альф, и ни омег…

 

Плывёт в пространстве белом мой ковчег,

В безмолвие плывёт, туда, где слово

Не значит ничего. Висит подкова

Из олова Луны. И человек,

 

Немой, как рыба, у истока рек, –

Всех рек, –  мне машет. И гудит басово

Вода истока. На душе хреново –

Повсюду снег. И не найти ночлег.

 

И лишь ковчег мой, зверь белоголовый,

Меня уносит в новый снежный век,

Под тихий лепет дудки Крысолова…

 

Белее белого

 

...мне помнится – зима была, она была, как снег, бела,

и снег был бел, как та зима, а, может, и белей,

но было нам не до зимы, не до безмолвной белизны –

мы снили друг для друга сны, что радуги цветней,

и были сонны и тихи мои прозрачные стихи,

слова шуршали, словно снег в полуночной тиши,

а снег всё падал, и шуршал, и в белом шла моя душа,

чтоб заглянуть, едва дыша, в глаза твоей души…

 

Пир во время…

 

Уснули и реки, и долы,

Дороги, леса и холмы,

Поэзия – как разносолы

Для пира во время чумы,

 

Где стайка весёлых безумцев

Последний зажжёт костерок.

...И тонкие пальцы коснутся

Моих, пылью тронутых, строк:

 

Не бойся, родная, попробуй,

Не нужно копаться в словах,

Пока ледяной недотрогой

Зависла Луна в небесах.

 

Когда пожираются царства

Чумной лихорадкой огня,

Ты спой про любовь и коварство.

И выпей бокал.

За меня.

 

Потерянные письма

 

* * *

 

Не торопись глядеть вперёд.

Вокруг забор – зелёный цветом.

А утро красит нежным светом

Больничный скромный огород,

Где спят пока под снегом грядки

Для витаминных овощей,

И всё прекрасно, всё в порядке,

И есть прививки от клещей,

От бешенства, от сумасбродства,

От глупости и от седин…

Но почему-то от сиротства

Мне колют лишь аминазин…

 

* * *

 

Сегодня были снегири.

Они не гири, но в Сибири

Не популярен чай с имбирем, –

Там пьют с брусникой. До зари

Сидел, глядел в окно с решёткой:

На голый парк, как тает снег,

Чинил застиранные шмотки…

Как странно: 21-й век,

А здесь – и лампы вполнакала,

И со стирашкой карандаш…

А снегирям и горя мало:

Они летают, где попало,

И кушают вишвабхесадж…*

 

* Вишвабхесадж – имбирь на санскрите, дословно: универсальное лекарство

 

* * *

 

Весна, похоже, будет долгой.

А, может, вовсе даже нет.

Есть ряд особенных примет,

К примеру: радуга над Волгой

Бывает к раннему теплу.

И я дождусь, я не умру, –

Укрывшись простынёю волглой,

Я буду ждать-пождать тепла,

И рисовать твой милый профиль,

И вспоминать, как ты пекла

В углях костра для нас картофель,

Который мы с тобой тогда

Украли прямо с огорода…

Вокруг потоп, и нету брода,

Куда ни кинь – везде вода…

 

...Родная, из какого года

Ты мне являешься сюда?

 

* * *

 

Сегодня мне твоё письмо

Принёс какой-то странный малый…

Тебе, быть может, всё равно,

Но это – случай небывалый,

Чтоб прямо в сумасшедший дом

Явился человек с письмом.

Он вышел тихо из стены,

Когда стемнело за окошком.

 

А, может, это просто сны?

 

Я над письмом всплакнул немножко…

 

* * *

 

Гулял в саду плакучих ив.

Их ветви нестерпимо голы,

Как голы степи, где монголы,

Печально руки заломив,

Своим богам поют о чём-то

Среди шуршащих ковылей…

 

Ты знаешь, по моим расчётам

Вступает в силу Водолей,

А он – твой знак, и означает,

Что снова властвует Уран…

 

Опять вокруг один обман,

И скорбный дом сердечных ран

Нас безнадёжно разлучает…

 

* * *

 

Сегодня – безнадёжный день.

Он абсолютно безнадёжен.

И я, незнамо чем, встревожен,

Возможно, потому, что тень

Сокрыла солнце, потому что

Тебя не видел я во сне,

И только тонкий лунный лучик

Спускался из-за туч ко мне,

Но не добрался и, похоже,

Не доберётся никогда…

 

В душе так пусто, что – беда!

И нет на улице прохожих…

 

* * *

 

Не помню, сколько дней и лет

Тебе пишу я эти строки.

Здесь напрочь исчезают сроки

И времени как будто нет, –

Здесь дни длинны, а сны – коротки…

Ты знаешь, в обувной коробке

Я мышь завёл. Мы с ней обед

По-братски делим. Тусклый свет,

Что сутками горит в палате,

Ей не мешает. Я в халате

Хожу гулять в больничный двор.

Ещё прохладно и туманно…

 

Я чувствую себя так странно,

Как будто мне весь мир – в укор…

 

* * *

 

Не укоряй меня за то,

Что я три дня тобой не бредил.

Здесь снова новые соседи,

А я по-прежнему – никто, –

Все записи в больничной книге,

Похоже, выцвели давно,

А фельдшер красное вино

Пролил на нужные страницы…

Я спрашивал у всей больницы,

Когда и кто меня привёз,

Но мне ответили всерьёз,

Что нет меня, что я теперь

Не аз, не буки, и не веди,

Но на ночь запирают дверь…

 

Прости, что я тобой не бредил…

 

* * *

 

За то, что я бежал любви,

Прости меня, забудь, не сетуй,

Возьми ту, старую, кассету,

Поставь, послушай… Не зови

Меня назад – я потерялся

В самом себе, я там, где сны

Холодной пепельной весны,

И не вернуться мне из транса,

И не вернуть себе себя…

Надрывность нашего романса

Обречена. Тебя любя,

Я испугался, что однажды

Ты мотыльком сгоришь во мне…

 

Танцуют блики на стене

Луны, страдающей от жажды,

Которую не утолит

Ни страсть, ни нежность… Не зови

Меня назад. Итог – не важен.

 

Прости, что я бежал любви…

 

* * *

 

…когда невесть тебе передадут

не весть мою, а узелок с вещами,

и снами вещими ты будешь жить ночами,

под шорох осыпаемых минут

со стрелок на часах… душевных смут

не нужно опасаться, –

всё кончено, – я в тот же миг умру,

из памяти сотрусь, и поутру

ты, просыпаясь, будешь улыбаться

капели, птицам, солнцу за окном…

 

а я останусь мимолётным сном,

который не обязан был сбываться…