* * *
О. Э. М.
Быка любившая матрона, браво!
За бабью стать твою и дышащую справно
Тугую плоть – я, грезящий во тьме
Своих времён – оттачиваю жало,
И Рима обмелевшая держава,
Как некий пласт, раскинулась в уме.
Мужчина – минибык. Но бык-то уж навряд ли
Мужчина (это ведь не важно, что рога
Есть украшенье общее)… Строга
Наука логика, хотя не дорога, –
Лишь были б внутренние органы в порядке.
А встречи, надо думать, были сладки.
И ты, тунику лёгкую задрав
До крепкой белой шеи и склонившись,
Была по своему права, с природой слившись,
И бык – природа был не меньше прав.
И семенем накаченная туго,
Патрицианочка, бычачьих чресл супруга,
Глотай бодрящую горячую струю,
Покуда для тебя не вылепили друга,
Что душу даст тебе и выжжет плоть твою.
Покуда нежный зверь, собой объявши древо
И свесившись с ветвей, не скажет: «Где ты, Ева?
Вот яблоко тебе…» – «А это вкусно?» – «Да…»
И друга повстречав, с ним яблоко разделит.
И рай последний раз для них постель постелит,
И выведет из врат, и отошлёт в стада.
Вернись домой!
Чердачной лестницы считалка, пирамидка.
Замлевшим деревом и яблоком сухим
Как бы очерчена… За умыслом таким
Присохшая паучья нитка.
Кто бабочку забыл на чердаке,
Покуда дом хозяином заброшен,
И свет чердачный так раскрошен,
Что не вмещается в зрачке?
Куда глядит усохшее окно?
Присвоив дом, я сочиняю вещи:
Пустой сундук, журналы «Нива», клещи,
В стакане муха, а под ним пятно.
А почему б и нет? – заглохший сад
Нагляднее абстрактных откровений.
Вот лестница – число её ступеней
Такое ж (или нет?), как жизнь назад.
…Да жил ли я? – когда блуждал, витал,
И веткой рос, застыв вполоборота,
И воровал сокровища из грота
Словесности… и пел, и перестал?
Кто вспомнит нас, когда, вернувшись в дом,
На ощупь мучаемся, путаемся, бьёмся,
И в пустоте не признаёмся,
И смерть в лицо не узнаём?
Вдруг начал вспоминать
Чуть заполночь. Они лежат в постели.
Полураздеты: блузка, лифчик, юбка
Уже на кресле. Последняя преграда
Не снята, но приспущена немного.
Он ей целует груди и живот,
Её живот прелестный и ложбинки,
Открытые приспущенной преградой.
Трепещущие груди и живот,
Что отвечают жарким поцелуям.
Она боится, может быть, чуть-чуть,
Но он, желая быть великодушным,
Ей говорит: «Не бойся, я не буду…»
И через час везёт в такси до дому.
Сейчас, примерно тридцать лет спустя,
Он думает, что был глупцом последним,
Что надо было… Ведь могло потом
По всякому сложиться – и прекрасно
И… В общем, что теперь об этом думать!
Но почему-то начал вспоминать
Об этой ночи и о ней всё чаще.
Жалеть, что не?.. Пожалуй, да. Но больше
Ночной – тугой и смуглый полумрак,
И в полумраке – девственного тела
Трепещущие груди и живот,
Что нежным отвечали поцелуям.
Забыть не может. Что теперь поделать…
28. 07. 2005
Воспоминанья в Териоках
желдоровский посёлок дачь
зеленогорск тоска
и я не плачь и ты не плачь
влачи легко пока
свинцом и содой свет стоит
острей ножей края
и ледяным лучом летит
улыбочка моя
к твоим губам моя душа
летит в слезах спеша
так трудно без тебя дышать
что легче не дышать.
прорезав время поперёк
я мог бы уберечь
не знавшую юродства речь
а вот не уберёг
из плача в плач окину дол
сглотну последний ком
и зубы выложу в рядок
с примёрзшим языком
но так представить тяжело
снег дача вороньё
что наше время истекло
и началось моё
Воспоминанье горькое
Стоило, спрашивается, ехать в Петергоф
Из Царского, где и парки да и дворцы получше.
В Петергофе, конечно, фонтаны…
Ну, фонтаны, что в них особенного?
Ведь знал же, что дурацкая эта экскурсия
Закончится плохо (так и случилось – ливнем)
А для меня – вдвойне: ища где укрыться,
Вбежал я под крышу беседки и там их увидел –
Друг к другу, тесно прижавшись, стояли.
Горьки воспоминанья мои о поездке:
Тот ливень проклятый, её запрокинутое лицо
И моё отчаяние, прячущееся за улыбкой…
24.06.2005
Дорога в ночь
Вчерашним солнцем смазаны черты.
Но, вящей убедительности ради
Сведенные на данные листы,
Гомер все так же слеп, Улисс – хитёр, а ты –
Чиста… Ведь вряд ли при ином раскладе
Помыслить было б можно о награде
За постоянство...
Привкус пустоты
Не в счёт.
Ты помнить – ощупью, без света
по шраму был служанкой узнан грек.
Но мечен всем, чем только метит век,
Я не хочу рассчитывать на это.
Есть в этом что-то жуткое: рубцы
Хранят нам верность дольше, чем подруги,
Невесты, жены / углядев дворцы
как не покинуть – в самой честной муке –
недавний рай – шалаш!.. / Оставьте луки,
Моль голопузая! – мы сами не слепцы.
Шрам! – вот она где, верность насовсем!
Недаром боль от века шьётся твари.
Но Господи! – плоть вожделеет к паре,
За что же я, как нищий на пожаре,
До тошноты горящий воздух ем!
Зной сушит жабры. Жёсткая стерня
Вбирает след, но отпечаток прячет.
Общенье тел не требует огня.
Разлуки тьма, родство искореня,
Роднит вдвойне – и за душой маячит.
Ночь. В облаках затёртая луна
Бессмысленно таращится с экрана
Небесного... И всё-таки видна
Тропинка к дому. Справа от окна
Крадётся тень… Покуда ты одна,
Спи за двоих – мы завтра встанем рано.
Ночь. У сарая корм жуют волы.
Такой прогон, как будто я в чужое
Забрался время, точно мне малы
Кровать, и ночь, и женщина... Теплы,
Но как-то сухо плечи под рукою.
Не кашляй, мальчик. Не балуй, жена,
Целуя нога раненного славой
почти всемирной. Ты была верна,
Чем я отчасти примирен с державой
Причин и следствий. Пусть она темна –
Лишь ты бы в ней казалась величавой.
Ночь. За окном шуршанье и возня.
Мозг, сквозь дремоту пробегая список
Издержек, склонен к грубости: херня...
Но знает сам, что врёт. Что до меня –
То хоть и глупо гибнуть за огрызок,
Но все ж милей, чем мастерить коня.
Дорога. Ночь. Помятое крыло.
Из зарослей подглядывают рыбы,
Разинув рты. Дома стоят, как глыбы.
Тьма обобщает лодку, пляж, весло,
Сарай, колодец, время и пространство,
Меня, мои гримасу и чело,
Склонённые к часам, молчащим зло
И прочно – ибо мера постоянства
Не время, а подкожное число.
Я опоздал, ты – просчиталась... Жив
Лишь отблеск наш – и тот в обличье новом.
Любимая, я не случайно лжив:
Судьба не путь, как кажется, но миф,
Ещё не обрученный с точным словом, -
Но ты его поймёшь поздней других.
Не вычисляй. Я выспался... Опять
Мой шрам смердит, и воздух сушит жабры.
И терпкий зной, каким нельзя дышать,
Стреляет в кровь…
Мечта не ищет славы,
Но так влечёт, что приневолит встать.
Запомни эту ночь!
Запомни эту ночь!
Ты в царскосельском парке
С любимой, но не любящей. Искрясь,
Дорожка лунная пересекает гладь
Большого Пруда (Боже мой, как тихо!)
Запомни эту ночь,
ведь в ней – уже навеки –
Твоя любовь безмолвная и боль,
Дорожка лунная на чёрной глади,
И юность, обманувшая твои надежды
02.09.2005
Земли вдохновенные черновики
Земли вдохновенные черновики,
Травы зарожденья и перья зимы,
Ручьёв разговоры, ключи и замки,
Кустов и деревьев нагие умы.
Прозрачна конструкция суммы вещей,
Которую вынул из сумки Кощей,
Учётчик полей и настройщик воды
И снега печать закрепляет труды.
Калитку на вечер забыли закрыть.
Морозный узор на оконном стекле
Диктует согреться и дым отворить,
Заплесть мемуары и сжечь на золе.
Следы замести и отвлечься, пока
Метафоры ломятся в лоб и в бока.
Луна обращается диском пилы,
И ночь обнаруживает углы.
В обычаях сфер проникать во врага.
Вестимо, и мышь, заползая в стога,
Рискует пропасть, обживал сенцо.
И смерть запорашивает лицо.
От переживаний, от золота слов,
От шелеста строк выпадая в число,
Свиваешься в ключ, пробиваясь к ручью,
И пишешься в книгу, неведомо чью.
О, жизни струя и времян решето!
Кто вас разгадает и вычислит кто? –
И ткёшь немоту, и глотаешь божбу,
И тёмное знанье торопит судьбу, –
Чей узник, не вызнанной величины
Терновым венцом обжигая чело
И рад бы остаться – да знаки грозны.
И рад бы уйти – да пути замело.
* * *
Из дома в холодную осень.
Я вышел в серьёзности лет.
С тех пор меня улица носит,
Уронит, поднимет и спросит:
А где твой, товарищ, билет?
Насыплет железных конфет.
Холстом, одичавшим без рамки,
Под крышами бродят дома.
И сходят старухи с ума.
И в чреве беременной мамки
Готовится детям сума,
Закат с тополями, тюрьма.
Я всем объясняю причины
Изысканной этой беды:
Бесплодны, как ветер сады,
Бесплотны, как горе, мужчины,
А я нахватал не по чину
Полнёхонек мозг ерунды,
И выплеснуть бы – но куды?..
Бежать бы от этих кошмаров,
От сердца, от правой руки…
Ночные бормочут звонки,
О страхах припомнивши старых…
Бессонная одурь бульваров,
Тоска да пивные ларьки.
Обухово
Обухово, на кладбищах твоих
Я буду ждать суда, покоя, мира.
Кресты и звёзды, точно души мёртвых,
Разделены дорожным полотном,
И в небе правит полукровка ворон –
Два гноя в нём текут, он сыт и пьян.
В чужих гробах лежит моя душа
И сквозь гнилые доски прорастает.
Её глаза – кресты, берёзы, липы,
Простой цветок и драгоценный мрамор –
Безмолвный или с надписью короткой
На клинописном языке иврит.
Два кладбища лежат в душе моей,
Уже не разделённые дорогой.
И нет уже «направо» и «налево»,
Не существует чисел, направлений,
А только почва… Почва и судьба.
Как просто жить на свете фаталистам,
Как в самом деле просто, Боже мой!
Сойти вот так однажды с электрички
И пристально взглянув по сторонам,
Вдруг осознать – легко и беспощадно –
Что ничего другого не осталось,
Как только ждать суда, покоя, мира,
Обухово, на кладбищах твоих.
Остановка на ночлег
Я остаюсь гостям на зависть
Другим, которым не даны
Ни кофе, крепкий, точно завязь,
Ни ночь с местечком у стены.
/ паркет качается сначала,
хозяйка стройная пьяна
и как стрела внутри колчана
торчит природа из окна /
Я остаюсь. – Довольно склоки
С асфальтом ночи ножевой,
Когда на улицах широких
Он бьётся плотью неживой.
И по зиме уносит пьяниц
В насквозь раскрытые гроба,
И для последних покаяньиц
Одни сугробы нагребал!
/ а ночь венчается за шторой,
и пьяной женщины плечо
горит, и длится век, который
нас изуродует ещё! /
Пусть нам приснятся как живые,
На нашу бросившись постель,
Асфальта зори ножевые
И дождевая канитель.
Чтоб, в эту бестолочь зажатый,
Я видеть мог, как наяву,
Иконостаса лик дощатый
И олимпийскую траву.
Любви бездомная морока!
Больного города тоска!
О, время – спящее в берлогах.
Пульсирующее в висках!
/ уже звезда густеет в кроне,
и растворяются кусты/
0, тот колокол вороний,
Пугающий до тошноты!
Я жил в тоске. Зверел от злости.
Я даль разменивал на близь.
Который час ? – Вернитесь, гости!
Подруга спящая, проснись!
Памяти Мандельштама
Как Приамид среди ахеян
На все века и времена –
Душа зарытая, Психея,
Поэта, бога, болтуна.
Певцам: скворец не по сезону,
Когда сезоном динамит –
Как испокон, как Рим Назону
Россия мстит... Россия мстит
Певцам: могильными червями,
Зрачком ружейного ствола
В тридцать любом. Другие сами –
Из-под замка, из-под крыла,
И отыграть свое на нерве.
Играя наизнос с листа,
Где жизнь всего лишь дробь в резерве,
Да так и в смерти – без креста.
Могила – та же заграница,
Почти троянская коза.
И можно
смертью заразиться
Через убитые глаза.
* * *
Марине
У брони торжественного танка,
На краю болотныя степи
Я тебя приветствую, гражданка,
Итальянка, Знать, Петербуржанка –
До другого слова дотерпи.
Мне и то ведь много, как в печурке
Сонно бормотали по ночам
Уголья. Уж вы полешки-чурки!
Лень вставать... А то сыграем в жмурки,
И уедем в Углич невзначай.
Как, бывало, на санях под гору
Вылетал на деревянный мост!
То-то было смеху, разговору,
Колокольно – галочьего ору,
Звону колокольного – до звёзд!
За мои дошкольные сугробы,
Китаянка по разрезу глаз,
Поедим крутой домашней сдобы,
Выпьем водки и добавим, чтобы
Это было не в последний раз.
Подберём по возрасту подарки,
Колокольчик купим, волчий клык…
У иконы выставим огарки.
Это здесь когда-то по запарке
Колоколу вырвали язык.
Сколько я забыл за эти годы
Суеты в подручных у молвы:
Запах трав, волну с налётом соды,
Но зачем-то помню, как подводы
провожали тело до Москвы.
Что мы знаем о судьбе угодной?
О любви? – колодезную жуть…
Голос крови, нежностью голодный…
Будь он проклят, этот рай болотный!
Мы одни. Нас двое. Как-нибудь…
* * *
В. Г.
У сплошной воды солёной на краю
Я стою – смотрю, смотрю себе, – стою.
Заневестило рассветом небеса,
Показалися при этом паруса.
Что мне ждать – гадать,чего мне ждать – гадать?
Век бы жить у меря – горя не видать.
С моря – рыбку, да хибарку из досок.
А наскучит – так потуже поясок,
Да и посуху по морю с посошком…
А не то ещё – в колонне с вещмешком…
Словно дождь, по перепонкам – голоса…
Глянул вдаль – они пропали, паруса.
* * *
М. Г.
Яблоко осени жёлто-зеленой
Падает вверх, вопреки
Доле своей и землице влюблённой…
Если бы нам в мотыльки!
Как я любил это пламя сухое
С добрым сердечком во рту,
Ежевечерний туман над рекою,
Вещего зренья тщету!
Кто разбудил эту синюю крону –
Скажешь, а я повторю.
Над колокольней, где ласточки тонут,
Крёстную вижу зарю.
Сонное озеро плещется в чаще,
Нежит в закатной крови…
Не говори мне о доле пропащей,
Если она по любви.
Разве не так же тоскует о Боге
Маленьких племя свечей,
Как человек, обречённый тревоге?
Как бы я выжил – ничей?!
…В тоненьких крылышках, в лапках прижатых
Утлое тело неся,
Падают яблоки – не удержать их…
Только вот плакать нельзя.
© Владимир Ханан, 2005–2012.
© 45-я параллель, 2012.