Владимир Гнеушев

Владимир Гнеушев

Вольтеровское кресло № 14 (362) от 11 мая 2016 года

Для страсти стар, для мудреца – ребёнок…

Что ж ты, Родина?!

 

Я молчу, наблюдая утраты,

Под неистовый грохот страстей

В ожидании близкой расплаты,

Неизбежной для русских людей.

 

Я молчу, не расплакаться чтобы

Над проклятием нашей тоски.

Ах, вы милые мне недотёпы,

Дорогие мои дураки!

 

За доверчивость в злую эпоху,

На карачках вползая из тьмы,

Примем мы издевательский хохот

Тех, кому доверяемся мы.

 

И я вижу: сбиваючи ноги,

Проклиная безрадостный труд,

Не по русской гонимы дороге,

Тупо русские люди бредут.

 

Этот стыд, этот грех нестираем:

И одна мне картина видна –

Перед западным якобы раем

Разлеглась, словно шлюха, страна.

 

Я в стране этой не проживаю –

Только трачу своё бытиё

И не пью, а глаза заливаю,

Чтоб не видеть позора её.

 

И кричу ей словами, как гири:

– Ты добрячка, народ твой простак,

Потому мы и нищие в мире.

Что ж ты, Родина-мать... твою так?!

 

Последний автобус

 

Шёл по снежной улице автобус, 

Перед остановками скользя. 

Был он пуст и гулок, точно глобус,

Из какого выскочить нельзя.

Только на сидении последнем,

Молча хмуря брови при толчке,

Ехал человек тридцатилетний

С голубой авоською в руке.

Под рукой, качаясь монотонно,

Выдавая в нём холостяка,

Рядом с незавёрнутым батоном

Прыгали два плавленых сырка.

Он в пустую комнату приедет.

Хлеб и сыр на круглый стол швырнёт.

Из цветного чайника соседей

В банку кипятку себе нальёт.

Будет пить, губами долго дуя,

Талый сахар вилкою долбя,

Хлеб ломая в пальцах, негодуя

За характер робкий на себя.

Дескать, есть работа и зарплата.

Нет уюта, то есть нет жены.

В этом смысле, может быть, ребята

Помогать товарищу должны!

Комната! А чёрта ли в ней толку –

Чтоб шагами знать её длину?..

…Глобус подобрал на остановке

Пассажирку юную одну.

Снег с пушистой шапочки стряхнула.

На него взглянув, билет взяла.

Повернулась, и опять взглянула,

И к сиденью первому прошла.

Час не ранний. Шла она откуда?

Из театра или из кино?

И уж если есть на свете чудо.

Может быть, в её лице оно!

Ну, решайся! Дело за немногим:

Разговор пустячный заведи,

А потом, сказав, что по дороге,

К тихому подъезду проводи.

Прозвенит звонок в квартире сонной,

И тогда ты в сонной той глуши

Незнакомый номер телефона

На обёртке сыра запиши…

Но куда там! Снова скрипнул глобус,

Девушка вздохнула и ушла.

Всё, что получиться с ней могло бы,

Ночь тревожным снегом замела.

Он сидит, и думает он грустно,

Как в свою он комнату войдёт

И на стол, где холодно и пусто,

Ужин опостылевший швырнёт.

За стеклом фонарь печально мокнет,

И, далёкий засылая след,

Снег летит, и гаснут чьи-то окна…

И смешно влюбляться в тридцать лет…

 

Идя на пруд купаться

 

Жена, отечество, да дети,

Да труд, да партия слегка…

Вот все понятья, чем на свете

Меня ласкают, дурака.

 

И я, идя на пруд купаться,

Авоську бережно неся

И загибая молча пальцы,

Об этом думать принялся.

 

Ну, вот отечество родное.

Пока, работая, живёшь,

Оно всегда, как заводное,

Талдычит нам одно и то ж.

 

Мол, возлюби сухарь в котомке

И жизнь барачную. Зато

Твои далёкие потомки

Наденут кепки и пальто.

 

Любовь жены немного значит.

Когда настанет мой черёд,

Она зароет и поплачет,

И с облегчением вздохнёт.

 

А дети? С каждым годом суше

Благодарят за нищий труд.

Потом и вовсе – плюнут в душу

И с тихим матом разотрут.

 

Вот только партия примолкла.

Она сейчас сама в трубе.

А впрочем, вон Рублёва Маша

Проходит медленно к воде.

 

И я, в авоське сжав посуду,

Сторожко вслед за ней иду.

И вам рассказывать не буду,

Что было дальше на пруду.

 

* * *

 

Для страсти стар, для мудреца – ребёнок,

Я понимаю выдохшихся нас:

Как хочется, чтоб стих наш, чист и тонок,

Не осквернился злом и не угас.

 

Стоим то у прилавка, то у бочки –

Кто выпил всё и кто лишь зачерпнул.

Но всем бы нам, товарищи, те строчки,

Что Пушкин написал. И зачеркнул.

 

Вот и вдумайтесь теперь…

 

Лев Толстой ходил босой

На дорогах и на пашне.

И, омытые росой,

Пахли ноги днём вчерашним,

Земляникою едва…

И в ночном забвенье зыбком,

Может, пахла голова

Той же самой земляникой.

И, над памятью кружа,

Лучшей доли не желая,

Так сильна и так свежа

Мысль была его живая.

Мне, народ, сказать позволь,

Что не плач о высшем праве

Говорит во мне, а боль

О кочующем бесславье.

Не таланты мерю я,

А высокое призванье –

Петь во славу бытия

Человека пониманья.

В этом мы с Толстым равны,

Общей стала доля наша

В чистой совести страны,

Где за совесть столько павших…

Ты куда ж глядишь, народ,

Почему, скажите, люди,

Этот парень водку пьёт?

И грозится – пить, мол, будет!

Да ему бы молока

Взять бутылку – и в покосы.

И траву косить, пока

Не упасть устало в росы.

И, омывши потом лоб,

В шалаше проспаться старом,

Земляникой пахнуть чтоб,

А не водочным угаром.

Но смотрите – там и тут,

У ларьков тихонько воя,

Быстро пьяницы растут,

Как грибы перед войною.

Вот и вдумайтесь теперь,

Видеть не переставая,

Сколько горя и потерь

Мы несём, вино хлебая.

 

…По родной земле крутой,

На дорогах перевитых

Я б ходил, как Лев Толстой,

Да бутылок много битых.

 

Монотонность

 

Со своей душою настежь,

Пуст карманом, мордой цел,

Уж который раз я к Насте

Прихожу из ЦеДеЭл.

 

Взор нетрезвый и бесстыдный

Упираючи в зарю,

Я глотаю ужин сытный

И «спасибо!» говорю.

 

На удар дающий сдачу,

Как не ждал, но как хочу,

Обо всём на свете плачу

И за всё душой плачу.

 

* * *

 

Февраль метёт колючим снегом,

Храня меня от суеты.

И невзначай, но тоже с неба,

Передо мной явилась ты.

И в эти радостные миги,

Уже настроясь на гульбу,

Дарю тебе цветы и книги,

Вернее – Душу и Судьбу.

В разгаре зимнего ненастья

Я для тебя стихами врал.

И рифмы все на имя Настя,

Как будто пиво, перебрал.

В дни похорон и в дни рожденья,

Когда бокалов чинный ряд

Начнёт движенье и круженье –

«Проходят годы…» – говорят.

Да не проходят. Пролетают.

Как снег, мерцающий в окно.

Как деньги, песни, птичьи стаи,

Как всё, что тратить нам дано.

Но нерастраченно играет

Там, в глубине твоей души,

Сиянье в юношеском крае,

Где были розы хороши.

 

* * *

 

Старший брат спросил и в шоке

Сел на стул, себе не рад:

– Где ты был, братишка?

– В шопе! –

Так ответил младший брат.

 

Было время…

 

Было время – песни пел я бравые

Так, что умолкали петухи.

И, гоняясь за ничтожной славою,

Днём и ночью вслух читал стихи.

Но всему конец приходит, кажется.

Каждому томату свой черёд.

Зацветёт, а после в плод завяжется,

Повисит, созреет, отпадёт.

Я созрел. Стихи не декламирую.

Модные мотивы не свищу.

Солевую пищу игнорирую

И смешно суставами трещу.

И случись, что надо в непогодину

Мне такси на улице поймать,

Не отмечу, сколько будет пройдено,

А прикину – сколько прохромать.

Жизнь, маяча мокрыми лопатами,

Не ласкает словом, а рычит:

Геморрой, расстройство, респираторы,

Гайморит, гастрит, радикулит…

И скажу я Богу в час объявленный,

Положивши руки на живот:

– Господи! Зачем тебе развалина?

Пусть ещё на свете поживёт…

 

Утешение

 

Много «нету» в жизни нашей:

Солнца нет в небесной чаше,

В синем блеске хрусталя

Нет наполненности, мля.

 

Нет любви, здоровья, песни,

Нет богатеньких друзей.

И покоя нет, хоть тресни,

От жены и от детей.

 

Но в житейской дряни странной,

Где от горя ни присесть,

В каждом «нету» постоянно

И нежданно что-то есть.

 

Есть начальство, мрак и слякоть,

Так что хочется заплакать.

Жажда есть

И, наконец,

Есть солёный огурец!

 

Сирень в провинциальном городке

 

Сирень в провинциальном городке,

Её с росою по утрам срезают,

Отсюда уезжают налегке

И никогда назад не приезжают.

 

То учатся, то мчатся по стране,

То сонно отдыхают в самолёте.

Страна однажды спросит их: «Пойдёте?»

«Идём!» – они ответят в тишине.

 

Они узнают тяжесть центрифуг,

Безмолвие ощупают руками,

Потом планету выпустят из рук,

Обняв её прощальными витками.

 

Но где-то на рассчитанном витке,

Ракету на параболу бросая,

Вдруг вспомнят, как цветёт, к земле свисая,

Сирень в провинциальном городке…

 

* * *

 

Когда я свой последний номер

Откину, как бы я ни врал,

Друзья не скажут: «Умер… помер…»

А позлословят: «Бог прибрал…»

 

Снесут цветов живую пену.

И музыканты у дверей

Сыграют грустный марш Шопена…

…на сколь останется рублей…