Песня зайца
И чего я не знавал? –
Больше многого.
Кто меня не убивал,
Длинноногого?
И чего я не слыхал?
«Залпом – бух его!
Бей – пока бежит, нахал, –
Длинноухого!»
Для меня была Земля
Меньше острова:
Все охотились, паля
В куцехвостого.
Пролетал я сквозь репей,
Как метелица,
Хоть бывал и не глупей
Тех, кто целится.
Я внушал им из травы:
«Что ж вы, дяденьки?!
Я ведь тоже, как и вы,
Богом даденный…
Лучше, чтоб другою шли
Вы дорогою…
Я, хоть тоже сын Земли, –
Вас не трогаю.
Дома ждёт меня родня,
Неказистого…
Что ж вы травите меня
Так неистово?
Или нет своих детей?
Сами тигры ли?
Что ж гуманнее затей
Вы не выбрали?»
Им слова мои – что блажь.
Злость – наводчица!
У охотников кураж –
Крови хочется.
Разом все приклад к плечу –
Замечательны!
Но играть я не хочу
Роль зайчатины.
И растаял я вдали
Зайцем во поле…
Как меня ни стерегли,
А прохлопали.
Небо и земля
Королеве парию
Не видать в тени.
Ведь с моею харею
О любви ни-ни…
От восторга «ахаю»,
Вам дарю стихи.
Но с моею ряхою
Только в пастухи…
Вы повадкой гордою
Ангелу сродни,
А с моею мордою –
Хлев да трудодни…
К Вашему подножию
Я припасть бы рад, –
Но с моею рожею
Не в калашный ряд…
Зря таращу зенки, но
Невдомёк зрачку:
Шапка-то не Сенькина,
Шест не по сверчку…
Безамурье
У Амура у стрелка
Очень твёрдая рука:
Что ни выстрелит – подцепит
Дуру или дурака.
У Амура у стрелка
Сбоев не было пока:
Он в сердца любви стрелою
Бил всегда наверняка.
Но с недавних пор Амур
Необщителен и хмур:
Так увлёкся он стрельбою,
Что его приметил МУР.
Заприметили, пасли,
На Лубянку привезли
И по крыльям сапогами –
Мол, начальников не зли.
Вызывали по ночам,
Придирались к мелочам:
Дело мокрое пришили –
Вон – де – стрелы и колчан.
Дело шло туда-сюда,
Докатилось до суда.
В общем, думали, как лучше –
Получилось, как всегда.
Человечества река
Без любви течёт века,
А Амур сидит на зоне
До последнего звонка.
Солидарность
По тропке, среди трав пролегшей узко,
На краешке забытого села
Размеренно бродила трясогузка
И тем, чем ей положено, трясла.
А к трясогузке подбиралась кошка,
Сверкая хищно яхонтами глаз:
Хотелось ей сейчас поесть немножко,
И птичка ей была бы в самый раз.
В события вмешалась вдруг ворона –
Над кошкой прошмыгнула в вираже,
И показала птичья оборона,
Что кошке не позавтракать уже.
А я, как наблюдатель посторонний,
Следил за этим, растопыря рот,
И бурно аплодировал вороне:
У нас, людей, ведь всё наоборот.
Трагик
Меня всегда актёры потрясали
Своей невероятною игрой:
На сцене шла трагедия, а в зале
Я умирал с героями порой.
Я верил всхлипу, скорби, боли, стону,
Я верил в зло, в истерику любви…
Когда душил Отелло Дездемону,
Я, помню, крикнул мавру: «Не дави!»
Мавр всё проделал, как необходимо,
Но мой порыв оплачен был сполна,
Когда в конце, жива и невредима,
На сцене долго кланялась она.
В печальной самой повести на свете,
От предвкушенья страшного дрожа,
«Она жива!» – кричал я о Джульетте,
Но не спасал Ромео от ножа.
Я так рыдал! Мне было, бедных, жаль их…
Не так героев, как актёров трупп –
Все очень лихо смерть изображали.
Шекспир же труп накладывал на труп…
Но вот однажды, пробудившись рано,
В пути на кухню, сонный и нагой,
Я на полу увидел таракана…
И – «хлоп!» его обутою ногой!
Когда я поднял ногу с таракана,
Он был холодным, плоским, как пятак,
И сохранял недвижность истукана.
Ну, кто мог знать, что что-то здесь не так?
Каков актёр! Присвоить можно смело
«Народного» … Гляжу со всех сторон:
Глаза, усы – в нём всё оцепенело
В покорном ожиданье похорон.
Чтоб веник взять, едва открыл я двери,
Как он шмыгнул под стол – и был таков…
Я с той поры трагедиям не верю.
Напиться яду? – Пара пустяков.
Недремлющее Око
Летаю я то низко, то высоко,
То в близкой, то в далёкой стороне, –
Следит за мной недремлющее Око –
Я чувствую сверло его в спине.
Во все глаза следит за каждым шагом.
Меня не скроют ни стена, ни лаз…
За мной, чтоб всё заканчивалось благом,
По мненью Ока, нужен глаз да глаз.
Живу, с собою то мирясь, то ссорясь,
Не вождь идейный, но и не бандит.
Но Око, неусыпное, как совесть,
За мной, как за зеницею, следит.
А если пропаду я раньше срока,
Чтоб сбросить беспощадный этот гнёт,
Бесстрастное недремлющее Око,
Наверное, и глазом не моргнёт.
Шатун
Когда измотанный, но строгий,
Взглянуть решив на медвежат,
Я прихожу к своей берлоге
Увидеть, как они лежат
И держат сладенькие лапы,
Как будто взрослые, во рту –
Печалюсь: плохо им без папы,
И мне без них невмоготу.
Но с каждым годом всё капризней
Была медведица моя.
Я убежал от этой жизни.
Прощай, любовь. Прощай, семья.
Мне ни к чему семья другая –
Я сам не свой в кругу ином.
Теплом берлог пренебрегая,
Я стал медведем–шатуном.
С тех пор голодный, злой и нищий,
Уныло обхожу тайгу.
С утра до ночи – поиск пищи…
Забыть о прошлом не могу.
И потому гостей двуногих
Я рву, как память сердце рвёт:
От них метнулся к нам в берлоги
Кошмар по имени «Развод».
Solo
Я один – и этим интересен
Тем, кто сам покуда одинок.
Вам чего: стихов, рисунков, песен?
Нет того, чего бы я не мог.
Чувств ко мне протягивайте нити,
Липните, как жвачка к сапогу…
А-а? Любить? Ну, тут уж извините –
Тут – что не могу, то не могу.
Ремесло
Как ни нашёптывала Муза:
«Твори, выдумывай, верши», –
Всё шло от головы, от пуза,
Но очень редко от души.
Я не стыжусь твердить об этом,
Что бился рыбою об лёд,
Намереваясь быть поэтом,
Но, как и прежде, – рифмоплёт.
Про ритм и рифму памятуя,
Пахал усердно их межу.
А потому стихи плету я
Как будто веники вяжу.
Но птицей низкого полёта
Мне было долей суждено:
Как ни паши – из рифмоплёта
Поэт не выйдет всё равно.
Я тщусь ползти к Парнасу ближе,
Да жаль – дорога неверна.
Мои стихи Пегас оближет
И тут же сплюнет: нет зерна!
Когда б сумел я без притворства
Творить хотя б немного лет,
То превратился б в стихотворца,
Что, впрочем, тоже не поэт.
Лебединая неверность
На пруду по-осеннему тихо
И, едва не прощально, тепло.
Одиноко плывёт лебедиха,
Жёлтый клюв положив на крыло.
Лишь вчера в небе льдинкой растаял
Самый нежный и преданный друг.
Лишь вчера лебединая стая
Из пруда улетела на юг.
Лебедиха хотела за нею
И рвалась, но взлететь не смогла.
С приближеньем зимы всё больнее
Ноет рана на сгибе крыла.
Лебедиха плывёт одиноко…
Круг, другой, снова круг, снова круг…
В ослепительный рай Ориноко
Улетел самый преданный друг…
Мы любимых любить не обяжем.
Наши чувства лишь с нами умрут.
Засыпает под пухом лебяжьим
Потемневший от осени пруд.
Заповедь
Не сотвори себе кумира,
За пустяки не возвеличь,
Меча в сердца и уши мира
Любви и преданности клич.
Не принуждай к елею лиру,
Не дай из струн верёвки свить.
Учти, что павшему кумиру
Ближайших свойственно давить.
Улитка
Моя одинокая келья –
Мой тихий спасительный кров,
Где кисну в сиропе безделья,
Далёкий от битв и пиров.
Снаружи свершаются драмы,
Взрываются ядра планет.
Но крепко оконные рамы
Застёгнуты на шпингалет.
Пусть где-то наполнились кубки,
Пусть где-то скрестились мечи, –
В спокойной своей душегубке
Я сны ворошу на печи.
Поплавок
Меня жевали и глодали,
Не вынув жил.
Меня подохнуть убеждали,
А я всё жил.
Меня вязали и бросали
В девятый вал.
Меня терзали и кромсали,
А я всплывал.
Меня давили и душили:
Не горячись!
Мне постоянно дело шили,
А я был чист.
Всё ждали: в годы молодые
Остерегусь.
Но, выбираясь из воды, я
Был сух, как гусь.
Меня на части разрывали
И соль – в надрез.
Иной бы выдержал едва ли.
А я воскрес.
Я научился плавать в стиле
«Нырок – кивок».
И жил, хоть мстили мне и льстили,
Как поплавок.
Звездопад
Ежевечерне залетая
В моё открытое окно,
Звезда шептала золотая,
Что влюблена в меня давно,
Что нет больнее огорчений,
Чем стыть в холодной вышине,
И потому ежевечерне
Она спускается ко мне…
Хоть на меня взглянуть украдкой,
Поскольку жить несносно без.
И всякий раз для встречи краткой
Звезда срывается с небес.
Она б и жить хотела вместе –
Иначе от любви сгорит…
Итак, на мой ковёр туркменский,
Дымясь, упал метеорит.
А я сказал, ковёр латая
И часто кашляя в дыму:
«Будь ты хоть трижды золотая –
Но мне спокойней одному».
* * *
Мне дали восемь лет за контрабанду.
Был приговор суров, но справедлив.
Я к чуждым берегам не гнал шаланду,
Поверх неё товару навалив.
Я не пытался, обойдя законы,
Таможне лгать себе же на беду,
В трусах супруги вывозить иконы
И выезжать с брильянтами в заду.
Я фолиантов редкие страницы
Не прятал в темноте двойного дна.
Меня остановила на границе
Моя же, вдруг прозревшая, страна.
«Куда ты прёшь? – страна меня спросила, –
Почто бросаешь кровное жильё?
Ведь ты в своей особе, вражья сила,
Увозишь достояние моё!»
Что восемь лет? Для вечности – мгновенье.
В тюрьме я вспоминаю счастье дня,
Когда, лишив затменья и забвенья,
Моя страна заметила меня.
Нечаянная встреча
Как-то раз в отеле в Туле
В холле я сидел на стуле.
Вижу вдруг: напротив в кресле
Развалился Элвис Пресли.
Я на стуле закачался:
Я-то думал – он скончался,
И дрожа спросил у Пресли:
– Неужели вы воскресли?
Элвис в кресле зашатался –
До того расхохотался,
И сказал мне этот «Пресли»:
– Объясню, поймёте если.
Мы с артистом в самом деле
Различимы еле-еле,
Но припомню я едва ли,
Чтобы мёртвые вставали.
А потом... Рехнулись, что ли?
Элвис Пресли? В Туле? В холле?
© Виталий Проценко, 2000 – 2015.
© 45-я параллель, 2015.