Виталий Амурский

Виталий Амурский

Четвёртое измерение № 33 (417) от 21 ноября 2017 года

На памятном снегу Московии

* * *

 

Я родом из Третьего Рима

Его предзакатной поры,

Где запах сирени и «Примы»

Пронзал проходные дворы.

 

Где сохло бельё на верёвках

И звонко шумела с утра

На липах и чахлых берёзках

Столичная птичья братва.

 

Там водкой лечили печали,

В войну став добрей или злей,

Недавние однополчане

И те, кто подрос чуть поздней.

 

О, это особое братство,

Скреплённое духом тех лет –

Без фальши, лукавства и барства,

Без дружб как разменных монет.

 

Конечно, не так уж я точен, –

Хватало двуликих и там.

Известно – подчас позолочен

Внутри проржавевший металл.

 

Мир сей всё же прочно был слажен

И если остался в душе –

Различий в нём мела и сажи

Найти нелегко мне уже.

 

Но надо ль искать, вспоминая

Эпохи той веретено,

Ведь рядом реальность иная,

Реально и я ведь иной.

 

Лишь в сердце живёт безотчётно,

Блестит серебром на висках

Всё то, что ушло, и о чём я

Пытаюсь слова подыскать.

 

* * *

 

Зима сырая и промозглая,

Но вдруг – в единстве и осколками:

Полозья розвальней Морозовой

На памятном снегу Московии.

 

О как знакомо всё и как известно, вроде бы,

От глаз до губ, от шуб до нищей ветоши!

Встречались ли вы так с тенями родины,

И видели ли близко это же?

 

Так близко, что протянешь руку

Или вперёд полшага сделаешь,

Как ветер вмиг хлестнёт упругий –

Порою – душу, а порою тело лишь.

 

Памяти Германа Плисецкого

 

1. Трубная площадь

 

Восточными словами, как урюком,

Подслащивал поэт свой пресный быт,

А проходя по Трубной, слышал – в люках

Река Неглинка, спрятавшись, бурлит.

 

И сквозь чугун в оставленные щели,

Казалось, шепчет тёмная вода

О дне, когда прощавшихся с Кащеем,

Здесь поджидала страшная беда.

 

Над городом печаль в гудках басила,

Летя от стен Кремля на Колыму...

Но девочкою лет шести Россия

Надолго в память врезалась ему.

 

Слепая и губительная сила,

Что двигалась от Сретенских ворот,

Её водоворотом уносила, –

Водоворотом, звавшимся – народ.

 

В Колонном зале, в пальцах комкав шапки

И не стесняясь набегавших слёз,

У пьедестала с гробом шагом шатким

Свою беду и боль поток тот нёс.

 

Слиянием мистерии и яви

В прикрытых крепом люстрах свет не гас,

Но даже если розы там не вяли,

То стража их меняла каждый час.

 

А с Трубной кровь уже смывали чью-то,

Следы беды сметали поскорей,

И мартовские ветры дули люто

Меж траурных столичных фонарей.

 

2. На полях книги «От Омара Хайяма до Экклезиаста»

 

Не глазами, но сердцем

Строк касаюсь печальных –

Тех, что Герман Плисецкий

Не сумел напечатать.

 

Ах, стихи из архива

Среди записей личных –

Будто ветер охрипший

В подворотнях столичных

 

Лет простуженных, серых

От печалей и пыли,

Где по-своему все мы

Гнётом мечены были.

 

Сколько душ там сломалось,

Что казались – из стали!

Но остались слова ведь,

Пусть в тени, но остались.

 

* * *

 

Прапамяти оскомина.

Луны холодной олово.

Опричники Московии,

У сёдел пёсьи головы.

 

Летят века, как коршуны,

Года мерцают саблями.

Незваны и непрошены

Иные мчатся всадники.

 

Забуду ли о площади,

Чья слава страхом меряна,

И дом тот, где из прошлого

Бессменно смотрит Берия.

 

По поводу открытия памятника Ивану Четвёртому в Орле

 

Тоска по опричнине. Грозный,

Малюте Скуратову честь...

О дух этот, схожий с гриппозным,

Амбиций гремучая смесь.

 

Язык был мне верной опорой,

И в стужи грел словно очаг,

Но что ж говорить на котором

Приличнее нынче молчать.

 

14 октября 2016 года

 

* * *

 

Игорю Михалевичу-Каплану

 

Старею понемногу. Вспоминаю

Друзей и близких; те места, где жил,

Внимаю псов отрывочному лаю,

Моторам проезжающих машин.

 

Учил Экклезиаст: ничто не вечно,

Но прошлого тепло пока со мной,

Как будто к белой бабушкиной печке

Я прислоняюсь детскою спиной.

 

Струится снег за окнами двойными,

Где взрослый мир под светом фонарей

В шинелях или ватниках – с войны ли,

Или уже из наших лагерей.

 

Там жизнь давным-давно совсем другая,

Что и должно быть, честно говоря,

Но не хваля её и не ругая,

Я знаю только – это не моя.

 

Борис Рыжий

 

Жил поэт, да ушёл из жизни

Без иллюзий и лишних слёз.

Кто-то к гениям его причислил,

В пессимисты кто-то занёс.

 

Ни речей о нём, ни причитаний

Я не слышал – мне только жаль:

Слишком поздно стихи прочитал его,

Руку жившему не пожал.

 

Как в распаде времён он не выжил –

Это главное, что я смог прочесть,

Под листвою осенней рыжей,

Будто в память его и честь.

 

На смерть Анджея Вайды

 

Не из мрамора, не из металла.

И бесстрашие знал, и страх.

Лишь душа у него летала,

Будто ангел о двух крылах.

 

Над Катынью, где листвой залежалой

В рвах расстрельных шуршат ежи,

И над Краковым, и над Варшавой,

И над той Москвой, где я жил.

 

Где порою польская вольница

Вдруг врывалась на киноэкран...

Как всё помнится, как всё помнится,

Как всё помнится мне. А вам?

 

Октябрь, 2016