Вита Штивельман

Вита Штивельман

Четвёртое измерение № 35 (527) от 11 декабря 2020 года

Рассматривать лица

В метро – терцины

 

Если нет толчеи, можно сесть и рассматривать лица.

Я сижу и смотрю: симпатичная пара напротив.

И ребенок – младенец – спокойный – темнеют ресницы.

 

Все одеты по-летнему, мило-небрежно, по моде.

На скамейке сидят, а за ними чернеет окно.

Что-то в них необычное, их отличаешь от сотен.

 

Что красивы и молоды? Да, но таких ведь полно.

Хороши, и особенно женщина. Вот бы картину

мне с неё написать или, скажем, отснять бы кино.

 

Парень тоже хорош: бородатый, уверенно-сильный,

Несомненно, гордится отцовством. Но он – бытовой.

А она – вот она улыбается мужу и сыну,

 

вот к ладошке младенца своей прикоснулась щекой

и закрыла глаза – упивается счастьем, умыта

счастьем этой минуты. Она излучает покой,

 

и любой её взгляд, и любой её жест говорит нам:

«У кого есть такое сокровище, как у меня?

У каких бенуа, у каких залитованных литта?»

 

И ещё: она, кажется, знает – ни этого дня,

ни вот этой минуты нельзя ни поймать и ни спрятать,

ни с собой унести – она знает, но может принять.

 

Принимает, вбирая всей кожей мгновенную радость,

и качают дитя полновато-прекрасные руки...

Ну а я – я смотрю на неё и печатаю кадры

 

на сетчатку себе. Я запомню и краски, и звуки.

Я запомню, и мне этой памяти хватит надолго:

на любые мои предстоящие страхи и муки

 

я могу оживить персонажей моих из вагона.

Я могу наслаждаться живительной силой минуты –

так велела моя безымянная метро-мадонна!

 

Впрочем, я понимаю: движенье не знает уюта.

В подтверждение этому спутники нашей дороги

со скамейки встают и пакуют коляску, продукты,

 

обувают ребёнка. Вообще проявляют сноровку.

Вот они собираются – те, что сидели напротив.

И, собравшись, выходят с толпой на своей остановке.

 

В центре города

 

он повторяет: прошу вас, подайте мне слово –

и то же самое написано у него на грязной картонке

вместе с просьбой положить мелочь: луни или туни*

он сидит на тротуаре, под ним подстилка вроде собачьей

и собачья же тоска в глазах

 

он повторяет: прошу вас, подайте мне слово

на любом языке – неважно, пойму я или нет

сморщите нос, потому что от меня воняет

ругнитесь, прежде чем обойдёте меня

как объект пространства

 

он повторяет: прошу вас, подайте мне слово

по-моему, он сидел здесь всегда

его гоняют полицейские, но он возвращается

вот на этот пятачок. Он будет сидеть на асфальте

даже когда весь мир рухнет

 

он повторяет: прошу вас, подайте мне слово

сегодня по дороге с работы – в привычной толчее

среди гудков машин и мельканья реклам –

вы снова его увидите вечером и снова

не узнаете в нём себя

___

* loonie и toonie – канадские однодолларовые и двухдолларовые монеты.

 

По мотивам «Ганнибала» Р. Фроста

 

Я не знаю, что было причиной потери,

может, этой потери и не было вовсе.

Но прекрасная юность, страдая и веря,

расщедрилась на песни, на чистые слёзы…

 

Кладбище в Хайфе

 

Кладбище находится высоко: на горе Кармель.

Каменные ворота, еле заметный ветер, сухой воздух.

По краям аллеи – чешуйчатые стволы пальм и зелень кипарисовых стрел.

Надгробия – терракотово-красные, мраморно-чёрные, белые как мел.

Надписи на разных языках.

Некоторые: «В память погибших на фронте...»,

«В память погибших во время холокоста...»

 

На могилах женщин – кроме имён – выбита менора: велено светить.

На могилах мужчин – кроме имён – выбит маген давид: велено защищать.

Фотографий почти нет. Памятники простые: они не плачут и не кричат.

Глаза слезятся, потому что солнце ослепительно светит.

 

Жара сумасшедшая. Я отхожу в тень, чтобы немного остыть.

Мимо идут посетители – один, другой, третий.

Кто-то из них говорит: «...в этом городе даже кладбище с видом на море».

Пальма перебирает пальцами над моей головой.

Я наклоняюсь лицом к кипарисовой хвое.

У мёртвых нет больше ничего. Но есть – ветер.

 

* * *

 

вода и песок, розоватые камни и чайки

волна набегает, пророча всему растворенье

не верит пророчеству, спорит, не верит, смеётся

моё наречённое имя, витальное имя

велит возвращаться всегда и на новом витке

велит удержаться ракушкой на мокром песке

велит пробиваться травой через серые камни

и чайка взлетает, и стряхивает с крыльев капли

прозрачные капли, которые блестят на солнце

 

Бабушкин шкаф

 

Когда человек умирает, его вещи подлежат разборке.

Хочешь не хочешь, а разбирать надо.

Выкинуть – это действие, оставить себе – тоже.

Вот что не требует действия, это сесть и начать рассматривать.

Мне совершенно не нужна старая губная помада.

Но среди мелких вещей есть, например, орден войны и орденская (к нему) книжка.

Есть моя пластмассовая кукла – сломанная, в синем купальнике.

Кукла была спортсменка, её звали Нина.

Я её выбросила когда-то, а бабка сохранила.

Теперь и я сохраню, покажу дочке – что, мол, там ваши барби.

А вот авоська: её с собой обязательно брали,

куда бы ни шли. Бабка была помешана на порядке,

учила меня строго

ставить всё по местам, говорила: «От азой ман кинд,

от азой!» Ух, как я ненавидела и этот порядок, и приторно-сладкий язык,

где йота рассыпана в каждом крике и в каждой песне.

Но я любила запах у бабушки в шкафу. На каждой полке там было

кусков по десять туалетного мыла.

По мнению многих родных, это был её бзик с войны.

Когда она ехала в товарняке с маленькой дочкой и старой мамой,

кусок мыла случайно завалялся в какой-то складке.

Этим куском они спасались от вшей и от гнид,

этот кусок берегли как зеницу ока.

Впрочем, она любила и лаванду, и сандал, и всякие ароматические масла.

Поэтому запах остался, когда сама она ушла.

 

Пасхальная агада

 

Собирались на Песах, как водится это у взрослых.

Самый главный из праздников – дедушка так говорит.

Мы поспорили с бабушкой, что произносит «харойсет» –

это «ой» как на идиш, как будто хромает иврит.

 

Как всегда, было сытно и весело, вкусно и шумно.

Были игры и песни, конечно, была Агада.

В этой книге – картинки, и много вопросов нетрудных.

На одну из картинок мы смотрим подолгу всегда.

 

Там идёт человек – как живой, он идёт по пустыне,

прикрываясь от солнца каким-то ужасным тряпьём.

Шаг за шагом идёт, вспоминая тяжёлую глину,

и побои и плети, а может, оставленный дом.

 

Смотрит в дальнюю даль и робея и всё-таки веря:

за полями страницы, куда не достал карандаш, –

там и млеко, и мёд, и трава, и цветы, и деревья.

Шаг за шагом – туда. Пусть считают, что это мираж.

 

Ночь

 

ночь – неверный свет луны

верная темень нагота неприкрытая

нарцисс далёкой звезды

            зенит и надир невидимых сфер

не бойся ненастья не прячься

настежь открой двери

            не спи смотри в небо

                        потому что

не повторяется никогда

ночь

 

Дзенская притча

 

Вы, верно, видали,

вы, верно, видали в деревне того Сацумо –

того Сацумо, что зимою и летом в лохмотьях.

Того попрошайку, что вечно по улицам ходит –

без дела и дома, и с нищенской ходит сумой.

 

Никто и не помнит, никто и не помнит когда

он здесь появился – печальный, голодный и странный.

Все знают о нём, что живёт он в заброшенном храме:

и летом он там, и когда настают холода.

 

Вы знаете, верно,

вы знаете, верно, что тут учудил Сацумо.

Сказал, что устроит для всех фейерверк небывалый.

Что самосожжение – это ему и пристало:

ведь он для деревни – помеха, позор и ярмо.

 

Но надобно денег на то, чтоб устроить костёр:

ведь надо купить подходящие делу поленья.

И стал Сацумо побираться на самосожженье.

И люди давали: ведь он для деревни – позор.

 

Вы, верно, слыхали,

вы, верно, слыхали, до вас долетела молва –

чем всё это кончилось. Как на торговую площадь

пришёл Сацумо и принёс этот самый мешочек –

мешочек с деньгами, что он собирал на дрова.

 

И люди там ждали потехи и ждали его.

Но к ним Сацумо обратился с такими словами:

«Простите меня: умирать я сегодня не стану.

Простите мне, односельчане, моё плутовство.

 

А деньги возьмите назад, собирал я со всех.

А деньги возьмите – на восстановление храма.

Здесь хватит. А я отправляюсь в далёкие страны.

От вас навсегда ухожу. И прощайте навек».

 

Дом

 

В том доме, в том кирпичном старом доме

поскрипывают жёлтые полы.

В аквариуме – рыбы в полудрёме,

в конфетнице – остатки пастилы.

 

Там стопки писем прячутся на полке,

и фотографии, и чей-то ключ.

И вазочки красивые осколки.

И шторой перекрашен солнца луч.

 

Дырявый мяч глядит, как бедный йорик,

со дна коробки затаивши месть.

Но можно перейти на задний дворик

и на скамейку шаткую присесть.

 

Весенний первый гром в начале мая,

по классике, сейчас ударит в срок.

А ландыши – резвяся и играя –

забились в самый дальний уголок.

 

Плоть

 

1

 

Плоть – это просто покров,

шкура, кошачья лапа,

волосы, зубы, кровь,

душный манящий запах.

 

Это – древней Лилит

твёрдый сосок вишнёвый.

Это – вином залит

старый альков Казановы.

 

Плоть – потаскуха, дрянь,

вмятина на диване.

Сколько её ни тирань –

всё же она обманет.

 

Плоть – змеиная лесть –

ищет где бы погреться.

Как же ей выпала честь

распеленать сердце?

 

2

 

нагло и даже торжественно шествует жирная плоть:

в модном секс-шопе нашла дорогую красивую плеть

с райского дерева сорван – и съеден – запретнейший плод

в Костко закуплена впрок калорийная вкусная снедь

 

вот безобразно фальшивя мурлычет дурацкий мотив –

крутится-вертится над головою голубенький шар –

плоть направляется в бар, за себя и друзей заплатив

...в складках у плоти бездомным котёнком пригрелась душа

 

Он и она

 

Он – современен и всегда надёжен.

Она – миниатюрна и подвижна.

Он мыслит удивительно и сложно.

Она премудрости не любит книжной.

 

Он демонстрирует свою натуру,

бесчисленными красками играя.

Она отнюдь не склонна к авантюрам,

но цель и путь – её дорога к раю.

 

Их долговременный союз удачен,

без драм и слёз и бурных примирений.

И всё, что было так или иначе,

не стоит выясненья отношений.

 

Так и живут, не проронив ни слова,

не зная страсти и любовных вспышек.

Он – ноутбук семнадцати инчовый.

Она – к нему беспроводная мышка.

 

Одностишки

 

Ни дня без строчки. То есть одностишка.

 

В той мышеловке сыр ещё бесплатней.

 

Родился под созвездьем фиги с маслом.

 

Унылая, пора! Хватай ключи, выходим!

 

Увидишь: полюблю тебя за муки...

 

Он в Кама Сутре сильный теоретик.

 

Я вам устрою бурю не в стакане!

 

Опять ему все руки оттоптали!

 

Моя душа сегодня – не потёмки!

 

Ах если б ты ещё молчать умела...

 

Не прищемите только мне либидо!

 

Я Вам открою душу. Но не настежь.

 

Оставьте Цезарю его сеченье...

 

Я слово не держу. Оно – не воробей.

 

Да как Вы смели заглянуть мне в паспорт!

 

Позвольте в шалаше Вам рай устроить!

 

«Что ж, зуб за зуб...», – подумал стоматолог.

 

Такой любви – разлуки не хватает...

 

Оставить я прошу в покое, но не в вечном...

 

Любить тебя способен лишь патологоанатом!

 

Да не приснится вам финансовый инспектор!

 

Ни рыба ни мясо она – и жених её вегетарьянец...

 

Она как башня. Но Пизанская немножко...

 

Будь счастлив без границ! Ни дна и ни покрышки.

 

Вот изумрудом заблестела плесень...

 

Ты не змея. Но гибкость, но шипенье...

 

Он как-то беспредметно романтичен...

 

Нет выхода – полюбишь за характер!

 

Нет, не забыл я застегнуть ширинку!

 

Не лезьте вы ко мне без мыла в душу!

 

Да Вы как банный лист ко мне прилипли!

 

Я верен буду Вам! Ну просто до икоты!

 

Король-то гол! И по последней моде.

 

Отменим менопаузу на час.

 

Противогазы снова нынче в моде.

 

Я на любой вопрос даю любой ответ.

 

Прекрасна жизнь и антидепрессанты!

 

Я доктора узнаю по халату...

 

Не надо песен. Даже лебединых.

 

Как руки чешутся Вам монитор начистить!

 

Я с Вами разберусь не виртуально…

 

Не барабаньте по клавиатуре!

 

Он интегралы брал одною левой!

 

Я тот урод, не без которого в семье.

 

За раков заплачу, и за безрыбье.

 

Я однолюбом был неоднократно...

 

Да, платят за грехи. Но я же – с предоплатой...

 

Пирожки

 

А если спарить одностишья,

то получаем пирожок.

 

В бассейне хорошо купаться,

особенно когда с водой.

 

Наша Таня громко плачет:

утопила в речке мачо.

 

Я тоже очень быстро понимаю,

когда мне объясняют не спеша.

 

Заказывайте мне любую песню,

я на любой мотив её спою.

 

Работаем на дизеле с тобой.

Тяжёлая у дизеля судьба.

 

Поплыли две дощечки по реке,

как много мыслей в голову приходит!

 

Вот на дороге виден тёщин дом,

как зал для демонстраций экспонатов.

 

Есть многое на свете, друг Горацио,

для сексуальной той ориентации...

 

Вот это непредвиденный финал! –

подумал про себя поручик Ржевский.

 

Да, раньше я считал иначе.

Но я же прав был и тогда.

 

Пока я думаю про завтра,

оно становится вчера.

 

Карантинные лимерики

 

Все акации порасцветали.

Я по парку иду без печали.

Вижу: едут менты.

Сразу прячусь в кусты,

чтобы часом не оштрафовали.

 

Раньше всё как-то бешено мчалось,

и давленье моё поднималось.

Грех, наверно, большой –

быть не с общей бедой.

Но давленье нормализовалось.

 

На шоссе от Торонто до Брэмптона

вечно пробки – никак не проехать нам.

А теперь там валяются

только пробки будвайзера.

Никаких больше пробок и нету там.

 

Виртуальные ужины в теме –

и с детьми, и с родными со всеми.

Этот мир всё же странен:

вижу их на экране,

но ведь чаще, чем в мирное время.

 

Есть у жизни приятные стороны.

А бывает – немного изломаны.

Всё войдёт в свой черёд,

пандемия пройдёт.

Но посмотрим на всё по-другому мы.