Сто лет войны
баллада
Аркебузы, мечи, походная грязь – тяжела доля солдат.
Ни покоя, ни крова, и смерть по пятам, сто лет длится война.
Вся-то радость у нас: вечерний костёр да похлёбка погорячей,
да вечерняя песня или рассказ, чтобы стало чуть веселей.
И однажды, когда разгорелся костёр, а на небе горел закат,
незнакомец какой-то к нам подошёл – колченогий смешной горбун.
Он присел у костра, попросил поесть, и мы накормили его.
А потом спросили, кто он такой и куда же он держит путь.
И ответил уродец: «Я был шутом у герцога при дворе.
Я диковинок дивных много видал, но чудеснее всех одна:
молодая инфанта, герцога дочь, улыбалась мне одному
и смеялась, а прочих гнала прочь. Ах, любовь у меня была...»
Будто гром прогремел вокруг костра – это мы хохотали над ним,
до того уж потешен он был, когда прижимал к сердцу ладонь.
Мы держались от смеха за животы, ну а он опустил глаза
и сказал тихонько: «А всё же была, а всё же была любовь».
Мы не стали гнать его от себя, а позволили с нами идти.
По дорогам он, ковыляя, шёл и старался всегда помочь.
Он забавен был, небылицы плёл, ну а если подтрунивал кто –
как, мол, та милашка, что так мила – говорил, что любовь была.
Аркебузы, мечи, походная грязь – тяжела доля солдат.
Заболел наш бедный горбун и слёг, мы лечили его как могли.
У него был жар, он в бреду шептал, повторял опять и опять
про инфанту – ту, что как день светла, про любовь, что всё же была.
Мы его схоронили в лесу под холмом – по пятам смерть, по пятам.
Постояли и дальше пошли вперёд: сто лет длится война.
Отошли мы, наверное, сто шагов и вдруг обернулись назад.
Обернулись все, будто кто-то велел, велел обернуться нам.
Над холмом, где мы схоронили его, разливался свет золотой,
и сияли два облака, как два огромных белых крыла.
И запела птица вдали, и нет прекраснее песни той.
Потому что была у него любовь, потому что любовь была.
Продлённый день
В детском саду есть группа продлённого дня.
Там продлевают день, занимая дошкольников всякой всячиной.
Одно из популярных занятий – это рисунок по точкам.
В точках на листе можно угадать контур цветка, или птицы, или зверя.
Каждый ребёнок угадывает, – но по-своему, но чуть иначе, но
одна девочка рисует лучше всех. Это любой может понять:
воспитатели, дети, родители и все прочие.
Девочка когда-нибудь вырастет. Перед ней откроются двери
модных магазинов, университетов и баров
Она будет влюбляться и нежно произносить чьё-нибудь имя, имярек.
Но влюбляться она будет не в мужчину, а в то, что нарисовала:
ведь образ всегда прекраснее, чем просто человек, –
благородней, умнее, красивее, лучше, и –
и поэтому верить этой девочке в любви будет нельзя.
Нельзя ни в коем случае.
Июль
Юлии Спивак
И солнце в зените, и жар разливается летний,
синеет река, отражая бездонное небо.
Здесь правит могучий июль, календарный наследник
державного Цезаря. Былью становится небыль,
сбываются сны, и огромные звёзды сияют.
И кажется: всё в нашей власти, на всё наша воля.
Но время с пространством опять в догонялки играют,
смещая и фокус вниманья, и локус контроля.
Не жди постоянства – прими энтропию вселенной.
Да что там вселенная! Мы ведь по опыту знаем:
бывает, желанное станет и мукой безмерной,
а то, что казалось бедою, окажется раем.
И как бы там ни было: мы управляем судьбою,
а, может, судьба нам играет и марши и скерцо, –
меняется всё – для того, чтоб вернуться любовью.
Любовью, и светом, и счастьем, и щедростью сердца.
С лёту
Бабий век – он короткий, и нету причины
обливаться слезами, ничком на траве.
Вот вчера ещё не было этой морщины
ну а завтра, конечно, прибавятся две.
Всё нормально. И лет-то, ведь, в общем, немало,
уходящую молодость – не удержать.
Свет мой зеркальце, ты бы чуть-чуть помолчало:
что за мания каждый изъян отражать.
Я гоняюсь за каждым потерянным часом,
телефоном снимаю закаты в окне.
Стой, мгновение, – ты, несомненно, прекрасно!
Мефистофель, ты где? Я готова вполне.
Миллионы вопросов, десятки ответов.
Миллионы ответов на каждый вопрос.
И проносится время летящей кометой,
в чёрном небе оставив пылающий хвост.
Поэтка
Я рифмую слова «кровь» и «любовь»
и читаю на ночь стихи, чаще всего Ли Бо.
И, засыпая, шлю воздушный поцелуй этому даосу, хулигану отпетому.
В общем, получается, что я – поэтка
поэтому.
Лёгкое дыхание
Катерине Дегтярёвой –
с восхищением её помощью больным детям
Откуда-то с небес или земли,
святой молитвой и объятьем грешным,
не дожидаясь, чтобы нарекли
красивым именем: заморским, здешним,
повелевая, входит в дом дитя.
А может, просто мы пришли с прогулки.
И вот минуты и часы летят:
кормленье, сон, знакомые фигурки
пластмассовых и плюшевых зверей,
и тикает будильник еле слышно.
И прилетают сны семи морей –
ребёнок спит и очень тихо дышит.
Я поправляю одеяльца край
и локон, растрепавшийся с гулянья.
Сияй, моя вселенная, сияй!
Не прерывайся, лёгкое дыханье.
Луна для кого-то тоже земля
Луна для кого-то тоже земля:
для лунных смешных человечков.
И как они дышат на этой луне,
никто никогда не поймёт.
Не знают ни поезда, ни корабля.
Пути изучают млечные.
И не боятся паденья комет –
такой несерьёзный народ.
Короткий век, галактический миг,
пожалуйста, будь добрее к ним.
Не дай им сразу рассыпаться в пыль
от черноты и огня.
Смотрю на глянцевый лунный диск
над крышами, над деревьями, –
и знаю: там человечек смешной
тоже глядит на меня.
Григорий Кузнецов
Григорий Кузнецов был славный малый.
По утвержденью многих – от сохи:
нисколечко его не волновали
бином Ньютона, Моцарт и стихи.
Однажды он по странному капризу –
и потому что дела больше нет –
забрёл на лекцию о смысле жизни,
о том, куда стремится этот свет.
Там говорили об устройстве мира,
о сущности, о боге, о грехе,
о том, что плохо сотворять кумиров,
о бесконечной жизненной реке...
Поняв из лекции совсем немного
(Григорий редко много понимал),
домой он поспешил, оставив бога
тем, у кого побольше есть ума.
На кухоньке, на клетчатой клеёнке
явился ужин, как обычно, прост.
Чай закипел на газовой конфорке,
в ногах прилёг мохнатый рыжий пёс.
Спустился вечер в матовом обличье,
трамвай прогрохал где-то далеко.
На кухне было тихо и привычно:
тепло, и свет, и хлеб, и молоко.
Пинг-понг
Мы играем с тобою
в пинг-понг
по зелёному полю –
прыг-скок –
целлулоидный шарик –
скок-прыг
через низкую сетку –
пинг, пинг
Здесь моя половина
мой стол
и от края до края –
мой мир
а резина ракетки –
до дыр
повезло – ты промазал
свой понг
Там твоя половина –
твой лад
и по-твоему выверен
звук, миг
Как зовут тебя, кто ты –
Брут, брат?
но совсем неуместен
мой пинг
Нет ни лука, ни стрел –
пинг-понг
Купидон поменял
свой стиль
белый мячик на поле –
влюблён
а запутался в сетке –
любил
Ни друзей, ни врагов –
явь, сон
отработать подачу –
бред, смех
целлулоидный мячик
пинг-понг
отлетает от каждого
бьёт всех
Мы играем с тобою
ночь, день
Мы играем с тобою
день, час
Никогда не наскучит, не лень
Пинг-понг, понг-пинг.
Ничья.
Пора расставаться
Пора расставаться! Мы курим одну за другой,
слетаем с катушек, ища виноватых и правых.
Мы курим одну за другой, позабыв про покой,
про сорванный отпуск и предупрежденья минздрава.
Бывает и хуже – вам скажет любой терапевт.
Как классик когда-то заметил, не надо оваций.
Дурацкий вопрос вызывает дурацкий ответ.
Так звёзды сложились – ну просто пора расставаться.
Пакуются книжки, и сыплется книжная пыль,
и звёздная пыль ожидает своей упаковки.
Небесный Стрелец золотую стрелу заострил,
прекрасная Дева созвездьем прикинулась ловко.
Туманится завтра и хлопает дверью вчера,
пульсирует небо, язык прилипает к гортани.
Пора расставаться – конечно, конечно, пора.
Конечно, пора, – чтобы к новым спешить расставаньям.
Иштар
богиня Иштар спускается в царство мёртвых
звенят браслеты её на тонких запястьях
ступени земли тяжелы: песок, глина
богиня прекрасна, дыханье её – ветер
живое всё на всей земле замирает
смолкает пение птиц, пустеют ложа
недвижен воздух и нечем согреть дыханье
богиня Иштар из Нижнего мира вернётся
угрюмый страж отдаст ей семь амулетов
ликуя, живое всё очнётся от спячки
влюблённые девы раскроют свои объятья
но это будет потом, потом, а сегодня
богиня Иштар спускается в царство мёртвых
она спускается вниз – ступень за ступенью
Excalibur
Когда мальчиком был я болезненно-нервным,
и едва научился из лука стрелять,
про магический меч рассказывал Мерлин, –
меч, которым владеть будет сын короля.
Заколдованный меч: из огромного камня
благородной и сильной рукой извлечён
в день означенный, в громе и молний сверканье
он врагов покарает разящим лучом.
И сказал старый Мерлин – и тихо, и гордо –
если правда ты тот, кто на трон будет зван, –
вдалеке от меня, ты услышишь мой голос:
«your Excalibur son, your Excalibur son!»
Я прислушался к стуку весёлого сердца,
к бормотанию речки и к песням земли;
и дорогой, не знающей страха и смерти,
венценосные предки меня повели.
Мой Excalibur! Был он однажды утерян
и отчаянье горло сдавило без слов...
Но я знал, что мечом полноправно владеет
только тот, в ком течёт королевская кровь!
И когда предо мною Озёрная Дева
появилась сквозь утренний белый туман, –
я услышал слова всё того же напева:
your Excalibur son, your Excalibur son.
Солон пот, и доспехи окрашены красным,
и в бою из-под ног уплывает земля.
Ланцелота измена, Гинервы коварство, –
только б не позабыть что я сын короля.
Кони сонные, гривы колышутся мерно,
оперённые стрелы, заплечный колчан.
Мы в дороге – и шепчет невидимый Мерлин:
your Excalibur son, your Excalibur son.
11 строчек
Хлебнув горя и радости,
захлебнувшись волной слов,
растеряв сто друзей,
растеряв сто рублей,
однажды я исчезну насовсем.
А через двести лет ты,
не зная ничего обо мне,
не зная даже моего имени,
скажешь, как говорила я, –
на что похожа капля росы.
Не на слезу, не на бриллиант, – на что?
Оттепель
Необычная эта зима. Всю неделю подряд
в середине холодного, злого как волк, января
длилась дивная оттепель – шубы и шапки долой!
Солнце, лужи, – детей не загонишь домой.
И вчера, торопясь на работу, дорогой в метро,
я застыла как вкопанная перед чьим-то двором:
за заборчиком тонкая верба на голой земле
распустила пушистые почки, купаясь в тепле,
растопырила ветки, как будто средь всей кутерьмы
обнимает любимый, навеки оттаявший мир...
Или даже зовёт за собой – просыпайтесь, пора!
Это здорово было. И всё это было вчера.
А сегодня – мороз по сезону, на весь белый свет.
Минус двадцать четыре, как мне сообщил интернет.
Бестолковая верба – забыла, что нынче зима.
Бестолковая верба, она виновата сама...
Снег
Лес звенит.
Снежной пылью земля заболочена.
И луна истекает ручьями молочными.
И луна размыкает
сосны, тропы и смех.
Снег.
Посёлок
...на краю земли – а может в середине –
между лесом лиственным и хвойной чащобой,
за тридевять земель, за морями за синими
стоит посёлок пятиэтажных хрущёвок.
Убаюкан поездами – товарными, скорыми,
поделён надвое Сибирским трактом,
поддерживает под локоть старинный город –
посёлок, ругаясь на русско-татарском.
По весне из луж солнце бьёт в глаза,
мать-и-мачеха лезет из трещин в асфальте.
Мне идти недалеко – небогатый базар.
Авоська с картошкой. Хоть жарьте, хоть парьте.
Белые классики разлинованы мелом,
ржавые качели скрипят по-кошачьи,
пёстрая битка летает как угорелая,
сигареты «Космос» в кулаке прячем.
Этой точке пространства – тринадцать лет –
от любого рождества – моего ли, христова ли;
это просто восемьсот четвёртый километр –
от Москвы – по абсциссе – на восток – от истоков.
Тёмных детских вожделений немое кино,
лавочки у подъездов – в два ряда, караулом.
На втором этаже – наше окно.
Маленький кактус кривит зелёные скулы.
В гулком здании клуба – на стене циферблат
сторожит, блокирует звуковые помехи.
...И однажды, свернув все оси координат,
я из этой картинки – взяла и уехала.
Средство Макрополуса
Алхимик Макрополус, твой эликсир – отрава
Сестра моя жизнь, открой-ка своё чрево
Любви часовые, подумав, заходят справа
Солдаты республики вновь маршируют левой
Космически сини, мелькают мои столетья
Косметика инея веки мои красит
Согласно инструкции, я избегу смерти
Побочным эффектом – меня обойдут страсти
В заброшенном парке осенние липы буры
я шла по аллее и прыгнула мне навстречу
Лягушка зелёная, рот до ушей – дура –
заметила – ква, ква – на мою вечность
Выставка-продажа картин
Двери открывает весёлая толстуха,
Волосы покрашены под листопад.
Говорит, сегодня можно без стука.
Это open house, идут все подряд.
Выставка-продажа картин сегодня.
Масло, акварели, текстура, коллаж.
Это – открытие осеннего сезона.
В сентябре немало выставок-продаж.
Ах, как разноцветно мне в комнате этой!
Как морочат краски и полутона!
Жёлто-зелёным дразнится лето.
Синим, молочным колдует луна.
Есть одна картина, около которой
Я стою как вкопанная, время не в счёт.
Вроде здесь какой-то сумасшедший город
Кажется, горит, а может, цветёт.
– Probably you like magenta color? –
говорит художница мне, смеясь.
Лучше посмотри – вот на этой, справа,
я нарисовала нью-йоркский джаз.
Пахнет свежей краской и крепким кофе.
Маленькие крекеры тают во рту.
Кто-то покупает абстрактный профиль.
Крупные цветы неплохо идут.
Нам пора домой, прощаемся с хозяйкой.
Да конечно, будем приходить ещё.
Улица встречает каменным зигзагом.
Падает осенний листок на плечо.
Я живу как надо, и причины нету
всхлипывать, себя ли, судьбу ли коря.
Разве что по сердцу полоснёт маджента,
свежая маджента сентября.
Радость – это много и немного
Радость – это много и немного.
Радость – это запад и восток.
Между тротуаром и дорогой
вырос фиолетовый цветок.
Из горизонтали – к вертикали,
напитавшись соками земли.
Каблуки пока не затоптали,
дворники метёлкой не смели.
Вырвавшись из камня в атмосферу,
он стоит – сияет как звезда –
через всю асфальтовую серость,
ярко, на сегодня, навсегда!
Круглые даты
Вот интересно, вот непонятно:
кто так придумал, кто так решил, –
будто бывают круглые даты;
будто бывает гладкая жизнь.
Золото осени, марево лета,
капли дождя, свет и росу, –
мерить десятками – что за нелепость,
мерить пятёрками – что за абсурд!
Где-то, в каких-то небесных маршрутах,
где безраздельно царит тишина,
счастье, сбиваясь, считает минуты.
Вот и ещё промелькнула одна.
© Вита Штивельман, 2019.
© 45-я параллель, 2019.