Вита
Штивельман

Мой семьдесят второй

Птица уже не 
     влетает в форточку. 
                                        
                                        
                       Девица, как 
     зверь, защищает кофточку. 
                                        
                                        
                                   ... 
                                        
                                        
                       Речь о саване 
                                        
                                        
                       ещё не идёт. Но 
     уже те самые, 
                                        
                                        
                       кто тебя 
     вынесет, входят в двери. 
                                        
                                        
                      Иосиф Бродский, 
     1972 
  
В семьдесят втором я была нелюдимым 
     прыщавым подростком. 
Ложилась спать на рассвете, читала 
     фантастику запоем, 
жила под магнитофон, слушала Лед 
     Зеппелин и Высоцкого. 
Видела тридевятое царство в рисунке 
     обоев. 
  
Однажды в незакрытую форточку нашей 
     хрущёвской квартиры 
залетел воробей, стал вертеть головой и 
     озираться дико. 
Голос Америки передавал про Организацию 
     Освобождения Палестины, 
про теракт в Мюнхене. И нерусская речь 
     захлёбывалась от крика, 
  
пробиваясь сквозь заглушки дальнего 
     приёма для коротких волн. 
Родители собирали деньги для тех, кто 
     сидел в отказе. 
Гардероб мой был беден, но наш 
     холодильник полон. 
Мальчик, который мне нравился, серьёзно 
     говорил о джазе 
  
и о том, что Фишер, конечно же, 
     мухлевал, играя со Cпасским. 
Я мечтала надеть когда-нибудь 
     сапоги-чулки и кримплен. 
Я плевать хотела на то, что хоккей 
     называют канадским, – 
живя в самой устойчивой из всех 
     возможных ойкумен. 
  
Те, кто смыли её границы, уже прыгали 
     по осенним лужам, 
топтали асфальт, неугомонно-живые, 
     изменчивые как ртуть. 
Вертели головой, как воробушек, чтобы 
     из душной 
комнаты в незакрытую форточку 
     упорхнуть.