Закатное
Медовый жёлто-огненный оттенок
Дороги, ускользающей в низину,
Бежит от бронзовеющих полей,
А группка почерневших тополей,
Смотрящих в небо – подражая клину,
Пытается взлететь с опасным креном.
И горизонт, как первая лыжня –
То пропадает, то косицей вьётся…
А где-то в Амстердаме светит солнце
Большое – не закроет пятерня…
Как масло томно капает с блина –
Течёт закат слегка загустевая
В рябиновой начинке сентября.
И выпито вино, верней – вина,
Под колокол святого Грустевая.
Уходит солнце красное, спеша…
Я не держу, я – хлебная душа.
Сижу, рогалик лунный обнимая.
Измяла травину осоки...
Измяла травину осоки –
Шершавый язык-стебелёк.
Под солнцем у пыльной дороги
Поблёк голубой мотылёк.
Купальницы нежное платье
Сухие ветра теребят...
Той гордой, особенной статью
Берёзы встречают тебя.
На ветках качели устроим –
Как в детстве мы были легки!
Заспорим, и эхо в повторе
Встревожит одни лопухи.
Берёзки светлы и пригожи!
Вьют косы – их сто под платком!
Зачем-то считаешь, итожишь…
Считаешь,
Итожишь...
Итожишь...
И на спор идёшь босиком…
Пастушьи звёзды
Старик шептал молодому Матьи,
Что старой Венгрии звёзды пастушьи
Послушны – тихие, словно ярки!
О, лунный мальчик! Овец погонщик!
Идут мадьярки – сыграй простушкам
Про три тростинки над тёплым прудом.
Плывут, как сон, золотые рыбы
На звуки нежной твоей свирели,
И травы, долго сплетаясь с былью,
Беспечно вьют бечеву с полынью…
Стихали песни, синели дали...
Макали в нежно-лиловый крылья
Ночные птицы. А Матьи слушал
И в жарких углях костра мелькали
То замки с башнями, то озёра...
Темно. Лицо овевает жаром,
И сон зовёт за собой в долину,
Где в жёлтом цвете угор-горище
И мама машет рукой: иди же.
Он вскинет руки, взлетит, покружит
Ещё не веря в свой дух, всё выше...
Костёр. Старик, обожженный солнцем,
Мешает палкой потухший ветер.
Считает искры, что метят в звёзды.
Летит зола золотой ракиты.
Лишь юность может взлетать беспечно
И брать вершины подобно туру.
А здесь, в улыбке – мгновенья гаснут,
И неподъёмны душа и тело,
Как будто старец и есть то древо,
Что кров даёт пастушонку Матьи.
В свободном сердце ночует ветер –
Не спит небесный хранитель Турул.
Покров
Опять дождинки наряжают в рюши –
Кругами разбегаются по луже.
Устала жить – пора давно наверх –
Она сто раз молилась страшной стуже.
А нынче, вроде стала даже лучше!
Жабо из красных листьев, лисий мех,
Бензиновая капелька духов...
Встречай теперь, нарядная, покров!
Игольчатое полотно, для кружев
Покрова дня, закуплено давно.
Сегодня дождь, считай – последний вздох
Перед огромной леденящей стужей.
А двор от изменений постарел...
Всё прячет под ступени листьев тлен.
Ещё чуть-чуть, совсем седой старик –
И слёз уж нет, молчит, смотря в тайник.
Ты куда увела цыганёнка
Ты куда увела цыганёнка, луна?
В темноте не найти мне дороги.
Ноги вязнут – дорог карамельных нуга,
А у мальчика быстрые ноги.
Размываешь следы. Ну, зачем мне скажи,
Ты ведёшь цыганёнка на плаху?
Я же знаю, что там наточили ножи,
А на нём лишь простая рубаха.
Золотая, прошу я тебя, не греши,
И бельмом не смотри на ребёнка,
Что тебе до свободной, как ветер души?
Отпусти моего цыганёнка!
Хватит сердце усердно лучами лудить,
Я его разыщу, успокою.
Цыганёнок мой сладкий, целёхонький спит
И во сне поднимает подкову.
Слушал крики её, небольшой городок…
Истощалась луна – боль от боли,
Поправляла цыганке пуховый платок
И вела, как сестру, к колокольне.
А васильки, наверно, сеет Бог...
А васильки, наверно, сеет Бог...
Попробуй, тоже поле, перейти так –
лучи вплетая в стог, вплетая в слог,
не трогая прожорливых улиток.
Опять сезон дождей и спелых туч.
Аврора, словно чёрная царица,
ткёт воздух с прелью, медленно… Тягуч.
Скорей бы утро ранее, не спится.
В такие дни горчичный горизонт
зовёт, не обещая вовсе встречи.
И путаешь пространства, явь и сон,
плотнее укрываешь пледом плечи.
Как тени притаившейся тоски,
стоят свои. Их надо вечно помнить.
Шьёшь строчки. Вроде лучики узки,
вплетаешь их, и переходишь поле…
Утреннее
Так сладостно, не открывая глаз,
Почувствовать, что солнце золотится,
Снуют стрижи, разыгрывая блицы,
Устраивая звонкий парафраз.
Открыть глаза и вязнуть в тишине
В которой сны гуляют в коридорах.
Твои ресницы, словно в разговорах,
Подхватывают мысли в глубине…
Ещё не слышишь, что очнулся день
В полоске нежно-розового цвета,
Что потянулась и зевнула ветка –
Вспорхнул посеребрённый зинзивер
Ещё минуту выжду, не спешу...
Я поднимусь как бабочка над полем,
Не нарушая сладкого покоя.
Румянец неба в тесто замешу
И запахами сдобы сны наполню...
Дульсинея
У нашей Дуси дел всегда «по горло».
Спешит на поле – это наперёд!
Наловит в банку гусениц-дурёх!
И кормит их то листиком, то мёдом.
Ей в детстве рассказали: за колхозом
звезда упала – эдакий реликт –
ба-бах на мириады нимфалид.
Здесь, на земле, они учились ползать…
А Дуся тоже с детства инвалид.
Бывало, на завалинке вечерней
всё смотрит в небо – звёзды далеки…
Глаза болят, но пальцем не с руки
искать дыру средь звёзд – судьбы чернее.
Чтоб легче было – вычертит квадраты,
их просто называет – Раз, Два, Три…
На небе столько звёзд, как сил внутри,
хотя съедают силы супостаты.
Пора кормить своих пушистых бестий.
Бочком встаёт, сметая «звёздну пыль».
Потом расскажет – дедушка Имиль
нашёл, с горох, мельчайшее созвездье…
Назвал его красиво – Дульсинея!
А Дусенька теперь, чуть свет – ползёт,
показывая куколкам полёт
и крылышки, торчащие на клее...
Совсем не холодно
Совсем не холодно, побудь хоть облаком,
наполненная льдом горячих смут.
Уснула облаком, летишь над городом –
дощатым, старым, с крышами в дыму.
Твой «Зингер» не строчит, а тихо молится,
мотор жужжит – рассвет лучами сшит.
Вдруг из-под лапки вырвалась околица,
седьмая Воскресенская спешит.
Тебе ещё полмира сотворения.
Деревья обшивать – листок к листку,
на склонах поднимать цветы весенние,
и вышивкой пройтись по роснику.
Прозрачная, наивная, мережкою
В травинах – паутинка в три ряда,
А кажется, снежинка тут замешкалась,
Растаяла – прозрачна и чиста...
Ливень тихо бормочет
Ливень тихо бормочет,
словно в телике Вести.
Громыхнёт – перекрестит
окна – вяло, разочек...
Батя снова приложит
губы к сальной бутылке,
и читает, напившись,
чистоглазого Рильке.
Даже в профиль – похоже.
Это осень взыграла –
слёзы сохнут повсюду…
Вилка молнией к блюду –
ловит лодочку сала.
А в глазах-недомогах,
не тоска, а тоскище.
Этой осенью нищей
что-то выпало много
и дождей, и проклятий –
вот и тянет на строчки.
Боль расставит все точки...
Жизнь из точек, да, батя?
Важное
Всё важное проскальзывает мимо –
кап каплей с запотевшего ведра.
И память, что раздавленная слива...
Идём с тобой со школьного двора,
а дальше – ничего, лилово-лило.
И, кажется, что было-то вчера...
Тут вспомнилось – взрывается ракета,
её мы запускали всем двором.
«Кулибин» из соседнего подъезда,
не знал тогда эффекта домино.
Все живы, только мамы, словно спеты –
с балконов свисли вишенки голов.
Зачем я это часто вспоминаю?
Какой тут знак, какой душе намёк…
Сквозь вечность пробираюсь, временами:
«Кулибин, жив ещё? Привет, пророк!
Что, снова колесо изобретаешь,
какой такой, скажи мне, в этом прок?»
Зимой рифмую осень понарошку,
на слух, из опоздало-точных слов.
И до сих пор прикармливаю кошек,
за ту, что не спасла от пацанов.
Бегут по золотым моим дорожкам,
по памяти в загашники дворов.
А я считаю: кошка, снова кошка...
Ведь в кошках мир особенно лилов.
Два счастья
Всё смотрит в небеса, а может выше...
Что облако – седая голова.
Дед крылья починяет древней крыше,
а птицы ждут – держитедерева…
А тут, гнездовье на высокой груше,
соорудил. Зовёт с собой, туда.
Цветной платок поправила: «Петруша,
а ты подумал? Скоро холода…»
Сидим, бочком друг к другу прижимаясь –
давно срослись, как небо и земля.
– А может, Петь, начнём гнездиться в мае?
Ворону растревожили зазря…
Пойдём домой… Мышиное исчадье
грызёт, поди, у книги корешок.
И мы идём – два счастья, два несчастья
под крышу, где нас аист бережёт...
Ранняя весна
Разговор нелепый – ни о чём…
О погоде, о своей житухе.
Как укрыть моркву от чёрной мухи,
где рассада лучше и почём.
У соседа нынче не клюёт,
но грибы нашёл, такое диво!
Рассказала про свою крапиву,
что супец отменный из неё.
Что война грибами пахнет. И...
земляникой спелой, дикоросом.
Скоро будет время сенокосов,
а потом заявятся дожди…
Прошептала: выживем, не трусь.
И неловко стало за свой голос,
словно по спине скатился полоз.
Ну, ты что? Мамулечка, мамусь...
Нынче очень ранняя весна!
Погоди, ведь не о том хотела...
Помнишь, птица над окном свистела?
Кажется, тогда я понесла…
Говорят, что дочка будет, мам...
Вечер
Котейка, коврик собирая в складки,
гонял по кругу солнечного зайца.
А осень целовала всех в макушку
и распускала кружева на прядки,
на паутинки, не жалея пальцев.
Оса крутилась возле сладкой лужи.
Казалось, разливает время мёды...
И крылья грациозно рассекали
густую, настоявшуюся лень.
Под солнцем наливался куст паслёна,
подвяливались кислые ткемали
и изменялись, будто чьё-то мненье.
Над чашкою, где запах амаретто,
соединился с горьким вкусом кофе,
витали струйкой мысли о потерях.
Стояло бабье золотое лето!
И вечер припозднился в светлой кофте,
ещё не веря в холод, всё не веря.
А ты поверил…
© Виктория Соловьёва, 2018–2020.
© 45-я параллель, 2020.