Виктория
Смагина

бенефис

Аллилуйя, малыш. Мир не любит классических драм.

Приедается миф под приправой кичливо-гламурной.

Но забытое старое новым напишет калам

На бумаге лощёной.

И даст лицедей на котурнах

Ролевой бенефис для пресыщенных снобов и див.

Мол, ищите зерно (костюмирован бал прототипов)…

Вечный поиск Годо от Урюпинска и до Мальдив

В марафонском «айда» с подголосками загнанных хрипов…

Не по Вильяму брод. Бред сюжетный оплакан давно.

Пьют в буфете коньяк и о гамлетах треплются всуе…

Травести, травести, героинею быть не дано?

Улыбайся на бис, выходя из себя. Аллилуйя…

Бессонное

Когда опять не снится ни черта, а дрёму не заманишь и обманом,

ворочайся, считай от сих до ста под скрип ворчливый старого дивана,

скандальный мяв кошачьей гопоты и нервное гуденье электрички,

шуршанье прикроватной темноты, наполненное кинговскою дичью,

гоняй слонов в цветочек или без, овечек тонкорунного пошиба

гуртуй в стада, в чужой фартовый лес ссылай хаврошек, белоснежек, либо

кидай за файерболом файербол в злодеев, что на рынке «рупь за двадцать»,

гаси шпионов в битве за «скайфолл», взрывай миры…

но надо просыпаться.

где-то после любви...

… И, перестав звонить по пустякам,

теряемся в прошедшем и пространстве…

Скупые эсэмэски «как ты там?»

грешат ледком и лживым «санчопанством».

А время насаждает ветряки

на перекрёстках будничных событий,

мрут росинанты, замки и замки

крошатся до положенных открытий.

Издалека невнятный взмах руки,

как отраженье сдвоенных прощаний.

Меси, мессия, чаянья. Пеки

куличики из манны обещаний

с приправой наркотической «лямур»,

отсыпанной с лихвой (от слова «лихо),

чтоб сотни простаков и сонмы дур

купились на при)манн)ку…

Жизнь без грифа

под буквой «эс» («спонтанно», «селяви»),

где сам себе звезда и папарацци…

…В негласном доходя до гласной «и»,

хотя б на многоточье задержаться…

жимолость

Я выживаю...

…Жимолость, стрижи,

дырявящие глиняную кручу

над обмелевшей речкою. Дрожит

ивняк плакучий – ловит резвый лучик

отмытого светила. У мостков

снуют щурята шхерятся в корягах,

на сотни водомеркиных шагов –

подводный дом пока хвостатых лягу –

шатры травы. Раздолье для стрекоз.

Заводит камарилья песню пира…

….Кусочек из мозаики. Подрос

малометражный диафильм и вырос

из говорящих с кошками на «ты»,

щекочущих зелёные ладошки

черёмуховых веток, темноты

с узором ночника и звёздной крошки...

…Живаго, жито, житие моё…

«Жи-ши», «ча-ща»…

Нас правя, правят годы

под прописные истины. И нем

футлярный житель городского рода.

…Но жимолость сквозь прописи растёт…

* * *

И не дойти, не выжить, не пережить?

Всё изменяется с/нами, мудрец Гораций...

Прошлая нежность станет травою сныть,

Жёлтым цветеньем гибких ветвей акаций,

Облаком перистым, там высоко, где мы

Были однажды, вскриком единым слиты…

В снежном апреле – отзвуки той зимы.

Снег всепрощенья… Реками Гераклита*

полнятся сны мои…

_____

*Всё течёт, всё изменяется (дважды в одну реку не войти)

Гераклит

из жизни гусениц

«Никаких крыльев нет.

Просто умираешь – и всё»

Гусеница

В ничейном небе тают облака

Кусочком рафинада на лазури

И лунный серп оттенка молока…

И ветер отцветающих Лемурий

Запутал дни в клубок – сиди, вяжи

Силки для слёз, покровы для утопий,

Ловцов бессонниц, паранджу для лжи,

Узлы словес в потоках мыльных опер.

Сиди. Вяжи. Кури себе кальян.

Дури алисок, кроликов, поэток.

Когда твой Кэрролл болен или пьян,

Грибы растут, чеширясь так и этак.

Не верь грибам, заблудшее дитя,

Они всю жизнь манят бредовым галсом.

Что крыльев нет я знаю...

Дни летят...

Из кокона никто не возвращался…

коулрофобия

«На мели мы лениво ловили линя…»

Недоловленный линь, неудавшийся выход

молчаливой Пьереттой в сценарии дня,

где овации зала шутам и шутихам.

Не шути о шутах.

Здесь давно в колпаке

каждый третий, а первый стократ околпачен.

И, сжимая бенгальский огонь в кулаке,

четким строем идут арлекинские мачо

в разноцветном трико, круглоносы, лихи.

«Вот и я!» тут и там.

Берегись, несмеяны.

Пошлость – норма речей,

что ни глупость, то – хит,

что ни лозунг, то – бред,

что ни взгляд, то – стеклянный.

Оловянный солдат, деревянный болван…

Размалёванный «янн» охмурит под копирку.

«На мели мы…»

Растролленный левиафан

сеет споры по тварям, по весям и циркам,

инфицирует стёбом трагичный реал,

истекает злословьем гогочущих бесов.

…Торопясь под софиты (беснуется зал),

не смотрюсь в зеркала.

Я боюсь клоунессы…

Листок

Листок в ладони ветра невесомый.

Как приземлюсь?

Где мой немой ведомый?

Полётных карт не выдают листам.

И к лучшему. Я думаю, что там –

в костре листвы от клика зажигалки

сгорю и я, как все,

но мне не жалко.

Умела я летать хоть иногда…

Листопад

…На склоне меднолиственного дня

Загадывать любовь, не веря даже.

Та, в зеркале, похожа на меня,

Тихонько напевает «йожин з бажин»…

Ей всё легко – и колкости, и грех

/Колись, малыш, безгрешным не до рая/,

И сквозь авоську бытовых прорех

Грейпфрутовое солнышко играет.

А я тянусь за амальгамный блеф –

Хотя б глоток чужого лимонада.

Но боже правый отчего-то лев.

И дни летят в преддверье листопада…

Луна

Сколько ни жжёт, 

ни колется –

отболит.

Бабки отшепчут. 

Снеги запорошат.

Выдохом лишним в шуме земных молитв

стихнет мой голос. 

Лунный сорвётся шар

в тёмную Лету мимо ревущих тань… 

Слёзные реки ловят мячи и сны

омутом тихим. 

…Дым сигарет, растай

облачком зыбким

в свете чужой луны…

мартовское

Первый месяц тепла…

Обережно качают ветра

свечи тонких берёз.

От порога оттаявших дней

уползут холода, поджимая на первых порах

потемневшие лапы ленивых сугробных зверей.

Распалятся сосульки до сброса карнизных оков.

Март засеет шоссе черновым многоточием луж,

снимет шубы с прохожих, поманит домашних котов

позывными природы, которых и homo не чужд.

Воздух волглой весны вездесущ,

резидентом внедрён

в застеколье хрущёвок, визитки гламурных витрин,

придыханье на гласных внезапно оживших имён

позабытых историй, что выдумал сказочник Грин.

Поплывёт переулком флотилия серых домов

мимо стаек машин, маяков светофорных и встреч

пешеходов на зебрах…

И завязью ясельных снов

Прорастают слова там, где за зиму вымерзла речь…

Мири

Мири меня с собой, уставший ангел,

И с небом блёклым – отраженьем луж.

Ноябрь сер – вне музык, лоска, рангов.

Мышиный цвет, обыденный к тому ж…

Хранитель не хранит. Он нарисован

Чернильной тушью за моим плечом.

И мокрый снег смывает абрис снова.

И по ресницам чёрный дождь течёт…

Мудрее утро будет? Но не скоро.

Ноябрь и ночь на зиму обреки.

Мири с мирами, миррою и моррой,

Придуманный всем всхлипам вопреки…

И даждь нам днесь…

Мышел

переведи с санскрита на язык

шумов эфира. семо и овамо.

пацакам – цаки, пришлецам – эцих,

неандертальцам – приручённых самок,

адамам – яблок, клеопатрам – змей,

эйнштейнам – время, дарвинам – мартышек.

переведи через майдан… сумей...

сусанин – шишел спел michelle и вышел…

на двоих с бессонницей

Мы с ней в ночи наслушались вдвоём

собачьих перелаев «кто там? что там?»,

чихания пикапа за окном

на грустного шофёра под капотом,

натужного гудения витрин,

где свили чат неоновые осы,

стенаний листьев нервенных осин

«ты в сентябре нас бросишь, ветка, бросишь»,

шуршания обёртки по шоссе

в порыве улететь бумажной птицей

на дальний луг в ромашковой росе

и к стае перевёртышей прибиться,

мистичного дыханья темноты,

крадущейся астматиком к аптечке…

…Стихи растут, как тонкие мосты

сквозь Стикс – от человечка к человечку…

не просыпайся

Не просыпайся.

Завтра просто нет.

Таблеточная логика утешит

искателей беспочвенных примет

божественного промысла для пешек,

где забытьё – обычная цена

для каждого скребущего в скрижалях

нечтимые азы и имена

двоичным кодом «было и казалось».

Не просыпайся.

Лгут цветные сны,

рассыпавшие тернии и звёзды

осколками по ободу луны,

церковно-цирковой и хеппибёздной,

катящейся по циркульным кругам,

наматывая зонги и сонеты,

к обетованным землям, берегам

сокрытых шамбал, стаявших тибетов.

Не просыпайся.

Речь теряет смысл

средь невербальных белок, стрелок.

Кома

вплывает в ленорманов эпикриз…

Не просыпайся…

Не про…

Ecce homo.

нитяное

А нам с тобою не поговорить…

Всё на бегу.

«Ты как?»

«Пока живая».

Связующая тоненькая нить

запуталась в реале и вай-фае,

многоэтажье скученных домов –

окно в окно (не выпить, не раздеться),

в звенящих перекрестьях проводов

несущих ток большого сити-сердца,

в пустых соцветьях офисных реклам,

понурых стайках утренних прохожих,

везущих воз проблем и сонный хлам

в самих себе, молящих и безбожных.

Скрипит винтами хмурый вавилон:

«Не по… не вы.. не пере… говорите».

Ввинтиться в день,

крутиться,

выйти вон…

…Заплакать ночью над обрывком нити.

опосредованное

Ты пуста, моя девочка – крейзи. Колодец иссяк.

Слышишь, эхо себе отвечает на глупое «кто там?»

бесполезной кричалкой и глохнет. Досадный пустяк.

Но горчит понедельником тусклый обрывок субботы.

Отмени понедельник. Дождями владеет четверг –

полноправный хозяин гремучего тучного стада,

рыбных стай, горных раков, свистящих мелодию сфер

райской манны для нищих.

Но ты пролетаешь до ада,

записной пролетарий, погонщица наров в ушко

пресловутых иголок, нарочно заброшенных в сено.

Пустоту не заполнить ни водкой, ни бабским грешком,

ни последней чертой поперёк обескровленной вены…

Понедельник.

Четверг.

Заплутала глухая среда –

лозоходец со стажем. Кричи – не услышит, навеки

уходящих в манкурты по дюнам к пустым городам…

…Где-то там, вне тебя,

сокровенно

рождаются

реки…

остывшее

…И бесполезно всё

придуманное нами

в попытках исцелить

потрёпанную «лав»…

И вроде бы мы есть,

и вроде бы не камень,

да только холодней дыханье в зеркалах,

да только холод дней

безжалостней и льдистей,

прозрачней на просвет,

звончее вьюжных флейт,

и жалится,

и жжёт

крылатки лживых истин

о вечности вдвоём в счастливой кабале.

Да что нам кабала,

дешёвым каббалистам,

ни камбала, ни во…

бла-бла…

слова хлипки…

…Идём в мышиный квест

за чокнутым флейтистом,

сквозь стылую тоску

ведущим вдоль реки…

____

* крылатка – сухой плод растений

* камбала, не вобла – цитата

из «Человека без лица» Альфреда Бестера

От гулкой телефонной тишины

От гулкой телефонной тишины

контужено оглохнуть.

Безъязыкий

качнётся в сердце колокол.

Иным

достанет смысла, расплавляя пики

калёных слов, ковать колючий мох

для стылых гнёзд из терниевых веток.

На веках расцветёт чертополох

игольчатого розового цвета,

пуская корни в гумус снимков дня,

где пели одомашненные птицы.

Колокола не вспомнят про меня.

И горькой солью выбелит ресницы.

про крышу

Идут в Гадюкино дожди, а д’Артаньян – в Париж,

светило в плащике оранж – по облачной гряде,

а ты, возможно, белый ёж или карманный чиж,

идёшь, на шее барабан, из никуда в нигде.

Вокруг тебя – перевертень, сады – пруды, пейзаж

с засильем бабочек в горох и разных мимими,

а ты идёшь, как ледокол, сквозь праздный вернисаж,

горланишь в горн под барабан (душевно, черт возьми).

И весь такой – вещдок в себе, весь из себя – кураж,

последний хипстер-самурай в ватиновом пальто,

вокруг кидают картузы, кричат: «ты – самый наш»,

поскольку, походя, миры спасаешь, если что.

И льётся благость-лепота по радужным мостам,

тишком приходит мирумир вселенской вышины –

сияет звёздно выше крыш и здесь, и где-то там…

…Жаль, стоит крышу починить, – и звёзды не видны…

птичье

Танцуют ласточки над крышами,

чуть-чуть пониже облаков.

От птичьей музыки неслышимой

густеет воздух до «Клико».

Пьянит. И тянешься, ведомая,

одна из тысяч кукушат,

туда, где небо ждёт бездомное…

…И пьёшь дожди на брудершафт.

Расскажи о неважном

Расскажи о неважном… 

Как снег мельтешит за окном,

Рассыпаясь солонкой по перьям взъерошенных всходов.

В государстве Тувалу, таком лилипутски смешном,

Вкруг атолла плывёт рыба-солнце под линзою водной.

А у нас флореаль бледно-бедный и осень в душе.

Дежавю в ритме вальса летучих и ветреных листьев.

Мы с тобой – здесь и там /не скучай, Фигаро Бомарше/,

Говорим полусловно е-мейлами считанных мыслей.

Только голос один между сотен других голосов,

Уносящий в Тувалу от слёз и промозглостей влажных.

Насчитай, рыба-Ра, по штрафной за безгрешность часов

Невиновно-невинных.

Сопьюсь.

Расскажи о неважном… 

риторическое

В твоих багдадах тихо. Вой не вой

в час волка на оскольчатые звёзды,

полночно забывая, что живой

молитвами чужими. Только поздно

жить-поживать, коль горе от ума

и ум от горя выгорел. Горелки

с костлявой дамой нынче задарма –

национальный спорт. И пляшут белки

delirium – чарлидерши. Туман –

ежиный тракт для поиска ответов.

Не зарекался? Вот тебе – сума

и далее… по тексту трафаретов.

Ю андестенд – порвалась связь времён?

У косоруких швей иссякли нити

суровые. Пошив гнилых знамён

троянских войн в разгаре. Раккун-сити

беспечен, предвкушая зомбирай.

Гертруды пьют, безбожно и повально

отеческие тени врут. Стирай

гримасы века, йорик привокзальный…

Пить иль не пить, май дарлинг?

Не вопрос…

Слышать и слушать

Слышать и слушать.

Тонуть в обоюдном бреду.

Не отпускает.

Русалочьи тянет в придонье.

Пусть.

И по дну, и по небу, по тонкому льду

я добреду до искомого беловоронья.

Вдоволь накаркаюсь, 

всех понимая и вся,

в ухо привычной к изгоям

брюнетке Кассандре

вранову ересь правдиво

и страстно неся.

Жаль, но сродни корнерину чужих олеандров

Правда.

А бред – он без брода данайских даров.

Водоходящим нужны ли мосты и понтоны?

Слышать и слушать.

Кассандры седеют от слов.

Каркают чёрное

белому свету вороны…

Утреннее

Cомнамбулической девицей

брести на кухню, ставить чайник, 

скрипеть усохшей половицей, 

будить мышей своей печалью, 

им крох назло не оставляя

из музофобских убеждений,

просыпать, блин, полпачки чая,

но заварить. А у растений – 

надомных кактусов период

недельной засухи в разгаре, 

побыть дождём в пустыне, ибо

колючесть бысть уместна в паре

с настроем скво в своём вигваме,

/фигвам, залётные ковбои,

не расколоть сердечный камень,

но пасть заколотым иглою/,

воспев воинственную вредность,

здесь молоко для кипяченья 

поставим памятником недо-

вкушавшим манного влеченья,

мусоровоз грохочет жестью,

раскрыв трансформеровы жвала…

Приходит день рутинной местью…

А молоко-то убежало…

Черта

Зачеркнуть по прямой –

перекрёстками полнить подложки.

Лабиринт для двоих 

изначально критически пуст.

Мы – не помощь друг другу, 

а так – элемент «неотложки» –

Платный фельдшер поставит

инъекцию вытяжки чувств.

Научусь уходить,

амнезийно утратив пороги.

Где Тот-бог и порог?

Посошок и английское «щёлк»…

Бренный квест от себя,

где забыты аккаунт и логин.

Между датами жизнь –

лишь черта,

до которой дошёл...

Это будет и было

Это будет и было. Нас время лущит и кукожит.

Суховейное завтра спешит за манящим «вот-вот».

Я не верю в расклады прописанных в лекциях тождеств,

Где уравнены бритвой прошедший и нынешний год.

Это братец Оккам, доводя до истерик сестрицу,

Табуреточку ладит и суриком красит новьё.

Нарывает «хочу» /Поменяй на Гадюкино Ниццу?/.

Что, Алёна, копытце найдём – подарить забытьё

Нулевым чемпионам в прыжках без отрыва от Геи –

Вот и боком, и криком выходит почётная блажь.

Айболит и Месмер не найдут колдовской панацеи,

Разломив пополам над ретортой последний лаваш.

Календарный талмуд обрывается. Нестор не пишет.

Табуретка подсохла и лаково радует глаз.

Здравый смысл по-запечным сверчком пилит тише и тише…

Йорик сеет зерно соломоново сведущих паств.