Виктор Стрелков

Виктор Стрелков

Виктор Стрелков4 сентября 2015 года Виктоpу Александpовичу Стрелкову, поэту, рождённому в Сталинграде, исполнилось бы 90 лет.

Участник Великой Отечественной войны В. А. Стрелков начал писать стихи в 1945 году, но в 1948 за свои смелые строки был репрессирован на семь лет. Прошёл Колыму, строил железные дороги Тайшет-Лена, строил города Ангарск и Черногорск, работал в забоях Воркуты.

После реабилитации стал жить в Ростове-на-Дону, окончил Ростовский пединститут. Первый сборник стихов вышел в 1963 году. Известен как поэт-переводчик с калмыцкого, болгарского, с языков народов Северного Кавказа – всего около 30 книг. Среди его книг: «Сердце в пути» (1963), «На разных широтах» (1968), «Долг» (1970), «На безымянной высоте» (1973), «Импульсы» (1980), «Чистый свет листопада» (1985); все книги изданы в Ростове.

Член СП СССР (1967). Награждён орденом Отечественной войны 2-й степени, медалями. Заслуженный работник культуры Калмыцкой АССР.

Умер В. А. Стрелков 27 апреля 1996 года. Похоронен на Северном кладбище Ростова-на-Дону.

 

«Всё будет так, как было до меня...»

Так написал советский поэт Виктор Стрелков и… ошибся. Всё оказалось не так.

Опасное дело – рыться в пыльных сборниках полузабытых поэтов, так как смешанные чувства о том времени ещё не отстоялись до необходимой ясности, а завораживающая целеустремлённость советской поэтики не позволяет отбросить книги, переполненные убеждённостью в величии социалистического труда, в неукоснительной правоте солдата-освободителя, в искренности песен о дружбе братских народов, что сегодня у одних вызывает протест, а другим – катастрофически не хватает.

Поэт-фронтовик Виктор Стрелков, «рубал солдатскую» правду-матку по классическим образцам, выковывая свои афористические строки, сегодня, увы, ставшие штампами: «Без сомнений нет исканий, / Без дерзаний нет побед!», «Перебираю, словно чётки, / Руками памяти года»; «Я хочу по бескрайним родимым просторам / Только так вот идти, / До последнего дня!», «Раны памяти время бинтует», при этом рассыпая среди страниц своих 14 сборников завидно крепкие строки.

Далеко не всем, обретшим официальный статус поэта, удалось рассказать о войне так, чтобы эти строки сегодня трогали моих современников. Им сопутствовали такие громкие и яркие голоса, как Константин Симонов и Александр Твардовский, смущали откровенностью и убийственной правдой строки Константина Левина и Семёна Гудзенко, прорисовывали женское лицо защитницы стихами Риммы Казаковой и Ольги Берггольц, открывали нелицеприятный реверс многострадального тыла строками Глеба Семёнова. Где уж тут искать и найти свой, оригинальный поэтический голос, если поётся общая песнь, похожая на вселенский плач, и слова одни и те же, и так легко потеряться в этом хоре?..

Вслушиваясь в голос поэта Виктора Стрелкова, отзвучавший вдалеке от шума стадионов отечественной советской поэзии 60-70-тых, я была готова отыскать даже одно, на сегодняшний взгляд, хорошее стихотворение, и таким образом, помянуть автора в его 90-летний юбилей, так как известно, что поэт ценен хотя бы одним стихом, покорившимся его таланту.

Меня ожидало много открытий в текстах Виктора Стрелкова…

То яркое стихотворение, за которым проглядывают остренькие ушки поэтики Вознесенского, но которое захватывает смелостью формы и щедро набросанных аллюзий, и где особенно воспринимается концовка про Ленина, без которого и океан жизни не шелохнётся…

То неожиданное новогоднее стихотворение, нехарактерное для поэта-ветерана и вообще советского поэта, то посвящение жене, более похожее на объяснительную записку после ДТП в райотделе, то послание сыну с советом – «Не нужно повторять во всём отцов, / Как мы своих отцов не повторяли» – а выросший сынок уже публикует свои талантливые стихи…

Виктор Стрелков отбывал 7 лет наказание в сталинских лагерях и был реабилитирован только в 1957 году. Посадили его за смелые коллективные стихи – новая волна репрессий 47-48 годов потребовала свежую алтарную жертву от двадцатилетнего парня, взявшего на себя всю вину.

Всякий ли сможет по прошествии лет с любовью вспоминать свои юные годы, расстрелянные в солдатских окопах или изрубленные топором лесоповала? С трудом принимаешь это, вчитываясь в строки Бориса Чичибабина и Варлама Шаламова, или вот сейчас – в выстраданную поэтику Виктора Стрелкова, с трудом определяя смысловое наполнение этих жестоких лагерных строк, как «стихи» в привычном понимании этого слова.

Наверное, поэтому в стихах Виктора Стрелкова мы не отыщем ностальгических строк о детстве, доброй маме или милом домике – он не обращается к этой теме вообще – слишком больно.

Живая боль со временем просилась наружу, но выхода ей не было – его поэтика изобилуют стихотворными рассуждениями, декларациями, воспоминаниями… Он как бы уходит всё дальше от слов, воссоздающих время беззаботности и надежд – да было ли оно, такое время? – к называнию событий условно-значимых…

Может, действительно, дело в несчастном однажды убитом коне, воспринятом как первородный грех Адама и лишившим поэта сил жить в полную силу? Стихи, они ведь как дневники, куда может заглянуть и любопытный читатель, и доморощенный фрейд. Интересно, как бы они охарактеризовали поэта-Стрелкова, кроме как солдата, гражданина и трудягу, у которого «биография дружит с географией»?

Частенько чувствуешь намерение поэта рубануть афоризмом по растерянному читателю, впечатать в его незрелый мозг моральный постулат или вытатуировать дидактический призыв в уголках его глаз. Я допускаю мысль, что именно так литературные выразители недавних времён могли законно общаться с трудовым народом, поучая и рассуждая, но сегодня такой дидактизм, конечно, настраивает на оппозиционный лад. От штампов сводит скулы:

 

Мы писали слова поэмы / Под названием новый город.

Я счастлив / выпавшей судьбой – везеньем, / добытым борьбой!

Опять для мира выплавлен / хороший, ясный день.

 

Нарочито классическая пафосность то и дело проглядывает сквозь страницы, как подлинная запись палимпсеста:

 

Кавказ! Кавказ! / Который раз / к тебе я обращаю взоры. / Твои леса, ущелья, горы – / отрада вечная для глаз.

Я суетный отринул мир, / оглохший от словес и пушек.

 

Применяемые Виктором Стрелковым эпитеты нередко оказывались до слёз предсказуемы: если орёл, то царственный; скалы – гордые или грозные, если широта, то необозримая, закат – красный, а ивы – прибрежные, а смело применённые «проверенные временем» рифмы не баловали разнообразием и эксклюзивностью применения: любви-крови, вновь-кровь, кино-вино, век-человек и даже суесловный-безусловный…

А среди этого полного отсутствия «соблазна мнимого новаторства» и буйства лингвистической непритязательности – почти академическое стихотворение об осени «Феникс», как достойный образчик отечественной словесности.

Зато трудовых песен у Виктора Стрелкова с избытком! И ловишь себя на мыслишке, за которую меня бы посадили в те времена в тюрьму, что я никогда, ни за что не смогла бы вот так расписать, захлёбываясь от восторга, ни рытьё котлована, ни марш проходчиков-шахтёров, не увидела бы в фигурах портовых кранов звероящеров или, например, крылья во взлетающем взмахе кайла или молотка. Уверена, что по принуждению такие стихи написать невозможно, значит, была истинность восторга, отсутствующая у сегодняшнего поэта, копошащегося в личных переживаниях?

Стрелков-поэт отнюдь не романтик, а поэт, активно развивающий взятые темы, накручивающий одну понятную мысль на другую, такую же неоспоримую, снова и снова поясняя и утверждая поэтический порядок слов, как бы убеждая себя и нас в чём-то. И темы-то отыскивались вполне социальные и, они же, реалистические: случай на трудовой вахте, особенности сверхурочной работы, бой оленей в тайге, незаживающие ветеранские душевные раны и другие, но все темы им раскрываются с непоколебимостью позиции обобществлённой правоты, выраженной идейным авторским словом. Проехав с киркой и лопатой всю Родину с Севера на Восток, Виктор Стрелков оставил множество стихов, посвященных Магадану, Сахалину, Шикотану и другим городам…

По его стихам можно изучать географию страны.

Виктор Стрелков говорит о своём скромном месте в литературе: «Да, я статистом выходил на сцену, / чтоб жалким гримом не марать лица».

Обойти стороной таких поэтов, как Виктор Стрелков, нельзя, т. к. они составляли тело отечественной поэтики, их читал народ, они выражали общие мысли и говорили они привычными фразами и словами. Но параллельно со среднесоветскими поэтами, расщепляясь после «хрущевской оттепели», возникал новый пласт литературы, представленный Иосифом Бродским, Еленой Шварц и громкоголосыми молодыми поэтами поэтами-шестидесятниками, по рукам читателей расходились «написанные в стол» стихи Анны Ахматовой и Варлама Шаламова, Инны Лиснянской и Семёна Липкина, услышан был негромкий голос русскоязычных эмигрантов первой волны. А разрешённые цензурой стихи печатались во всех газетах и журналах, включая не только «Огонёк» и «Работницу», но и «Рыболов-спортсмен».

Позже литературоведы выделили два основных направления советского постмодерна: концептуализм и метареализм. Первое, так как оно зиждилось на отрицании привычных норм и устоев общества, шокировало бы неподготовленного советского слушателя; но и второе направление, метареализм, которое базировалась на «поэзии реальности, спрятанной внутри метафоры», до сих пор является экспериментальным в читательском смысле. Литературная ниша их была в андеграунде, и издавалась такая литература до конца 90-х годов за рубежом. 

Как нельзя кстати всплывают строки основателя отечественного концептуализма Дмитрия Александровича Пригова: «Вот я искал любви и Родины / Но был я слишком мудр. / У мудрости ж любви и Родины / Не может быть, увы / Как мудрость у любви и Родины / О, Господи, вот три уродины / Взаимные / Или красавицы / Раздельные».

А пока литературные течения возникали и на чём-то базировались, Виктор Стрелков занимался своим творчеством, пытаясь остаться востребованным поэтом «на плаву», чему способствовала переводческая деятельность, позволившая Виктору Стрелкову прикоснуться к поэзии народов Северного Кавказа, Болгарии, Бурятии и Калмыкии. Нельзя забывать о том, что эпоха невероятной стеснённости и ограничений не могла не наложить своего отпечатка на творчество поэта, «допущенного» до издательства лишь в 1963 году, иногда зажимая его собственный голос до скрипа шестерней. «Лагерные» стихи Стрелкова стали появляться лишь с семидесятых – ведь именно в эту пору лагерная тема стала особенно популярной.

«Стих Стрелкова туго начинён чувством, – написал народный поэт Калмыкии Давид Кугультинов, – он таит в себе энергию мысли. Напряжённая мускулистая строка активна, действенна, буйна, хотя версификация иногда кажется традиционной, из-за того, что поэт идёт от ясности классического русского стиха Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Блока, избегая соблазна мнимого новаторства, – это не позволяет ему зрелость таланта».

Да, стихи у Стрелкова – это пространный сгущающийся сюжет с описанием места и/или героя с конкретным апогеем ситуации или глаголом в повелительном наклонении в конце стихотворения. Его сюжетные стихи не предполагают выхода, да Бог с ним, с выходом – кто его ведает? – но чувство неполноты жизни и незавершённого действия, очевидно, пробиваются в таких пустых, почти молчащих строках, как эти: «Мы писали слова поэмы / Под названием новый город» или «Я счастлив / выпавшей судьбой – везеньем, / добытым борьбой», да хотя бы взгляните на эти строки: «Опять для мира выплавлен / хороший, ясный день».

Понимаешь, что такие стихи в качестве рифмованной прозы хорошо читать в детстве: они легко запоминаются. Сегодня подобное рассудочное стихослагательство реанимирует такие забытые титулы, как «мастер слова» и «настоящий советский поэт», но мне, читателю, уже отравленному постмодернистской поэтикой «проклятых поэтов» советского андеграунда, таких ясных стихов иногда не хватает, как не хватает чистой воды из городского крана в гранёном стакане или материнских рук, спасающих от обидчиков.

Отечественная поэзия, вобрав в себя эпоху ВОВ, создала большое и плодотворное направление – стихи о Войне. На мой взгляд, наиболее удачны стихи Виктора Стрелкова именно о Великой Отечественной войне – от органичности ли созвучия молодости и долга, от естественности ли патриотического пафоса, от чистосердечности ли неповторимых штрихов личного видения абриса войны? – не знаю…

Варлам Шаламов, прошедший подобный ад жизни, не стыдился Бога. Обращает внимание в поэтике В. Стрелкова абсолютное неприятие даже самой мысли о Боге:

 

Не тишь да гладь / Собой рождали мысли. / Мысль убивает божья благодать!

Себя возведи в свою веру. / Уверуй, что всё по плечу.

 

Поэт Виктор Стрелков, несмотря на солдатский опыт и семилетний лагерный путь, всю жизнь продолжает благодарить Родину, воспевать труд и человека в робе. Такая восхищающая преданность гражданина и поэта государственным идеалам давала железный фундамент стране, и этим сейчас можно гордиться, как гордятся японцы самураями, сделавшими себе массовое харакири при капитуляции.

Глубоко драматичная судьба Виктора Стрелкова, трижды совершавшего побег из лагерей, не может оставить равнодушным читателя, открывшего для себя такие строки.

Иоганн Гёте сказал: «Klassisch ist das Gesunde, romantisch das Kranke», то есть, «Классическое – это здоровое, романтическое – больное», имея в виду здоровую и больную поэзию.

Рассматривая поэтику Виктора Стрелкова с точки зрения Гёте, я не уверена, что поэтика Виктора Стрелкова может являться образчиком здоровой поэзии – как результат общения с прекрасной Музой – она, как зуммером, наполнена поиском разрядки острого конфликта между человеком и его трудовой задачей, между романтической особью homo sapiens и разрушительным техническим прогрессом, между военной памятью и жаждой беззаботности молодых, а также между беспощадным Человечеством и первобытной Природой. Эдакая тревожная кнопка.

Конечно, можно роптать по поводу отсутствии внимания государства к литераторам и вздыхать о приличных гонорарах прежних литературных «небожителей», к которым можно отнести и советского поэта Виктора Стрелкова, но осознание себя как русскоязычного преемника Пушкина и Чехова в общемировом литературном процессе ещё никто не отменял, невзирая на тяготы. Никто не снимал с каждого из нас ответственности за пропаганду не собственной литературы, а отечественной, никто не принуждал нас стыдиться или замалчивать исторический литературный опыт страны в угоду собственной значимости. Способен ли каждый из пишущих, смело глядя в зеркало, ответить на вопрос: а предан ли я русской литературе или предал – всего-то одна буква, но как меняется смысл? Такие поэты, как Виктор Стрелков чувствовали свою личную ответственность за лицо «советской поэзии», выросшей из русской многонациональной. Мне было бы стыдно сегодня перед ним за то, что мы имеем в литературе и бывшей дружной стране.

 

Галина Ульшина

 

2015

Ростов-на-Дону

Подборки стихотворений