* * *
Случайны встречи в феврале –
Но оба так хотели плотского...
Не помню, лился пот с кого,
А кто шептал: «Давай, смелей!»
...Курили, лёжа на столе.
Вдруг ты, накинув что-то броское,
Ушла. Стихи, свои и Бродского,
Я всё кричал в табачной мгле.
Поцелуй Меотиды
Если выпало в Империи родиться,
Лучше жить в глухой провинции у моря.
Иосиф Бродский
У нас в империю (о, горе!)
Вновь начинается игра.
Ну что ж, провинцию у моря
И мне придётся выбирать.
Но я-то знаю, где каштаны
Спустили лапы до земли,
И где седые капитаны
В утиль не сдали корабли.
Здесь, на аппендиксе Кубани,
Залив схлестнулся и лиман,
Здесь лето сладким ветром манит,
Здесь дарит краткостью зима.
Да, здесь наместникам награда –
Сидеть на месте неплохом,
Но далеко отсюда стадо
И пара лживых пастухов.
От них, изведав зла и горя,
Судьбой поставлен на ножи,
Сбегу я в городок у моря,
В котором можно просто жить.
Чтобы терять себя из вида
И не кричать при этом «SOS!»,
Когда целует Меотида
Губами-волнами взасос.
Семь сестёр
О, семь сестёр, рождённые испугом
Дрожащих ив у радужной реки –
За вас держась, я шествовал вслепую
По междусловью призрачной строки.
Меня пытали колокольным звоном
И вырывали с корнем имена
Минувших женщин, лица, телефоны,
Количества налитого вина.
И я хватал сестёр за струны талий
И умолял забрать меня домой,
Но дом далёк, а семь сестёр устали
Писать моё сумбурное письмо.
Упав на пыль обманчивой дороги,
Я полз, о солнце потушив глаза,
И семь сестёр разбились о пороги,
Пытаясь возвратить меня назад.
* * *
Когда потухла сигарета,
Поэт ушёл, захлопнув дверь,
Его везла домой карета
По бесконечной синеве.
А мы остались бить бокалы
И поминать остатки лет,
В экране музыка мелькала,
Закуска тухла на столе.
Ты вдруг заметила паденье
Звезды последней за окном,
И все подумали про деньги –
Других желаний нет давно.
... Поэт топил свои печали
В метафизических словах
Вдали от нас и мы молчали,
И было всем на всё плевать.
* * *
Фонарь сквозь трепет веток,
Ночное небо, осень.
Зачем тебе ответы –
Ведь нас уже не спросят.
Всех кинули в горнило
Новейших технологий.
И лишь с того, что снилось,
Не будут брать налоги.
Но счастье где-то рядом,
И нас оно не бросит:
Фонарь сквозь трепет веток,
Ночное небо, осень…
Железнодорожная элегия
Мой сон – сплошные перегоны,
Гудки полночных поездов,
Зеленобокие вагоны,
Глаза попутных городов.
И нереальных семафоров
Загадочный и строгий ритм,
Случайность женщин в синей форме,
Возможность в тамбуре курить,
Смотря на скачущие сосны
Под убегающей луной
И ртом ловить, пока не поздно,
Туман искрящийся ночной.
Сойти бы где на полустанке,
Зайти в стареющий буфет,
Сказать «Привет» официантке,
Той, что, зевая, ждёт рассвет.
Взять сто «Столичной» и котлету,
Пойти на рельсы посмотреть,
Вобрать в себя дыханье лета,
Чтоб не погибнуть в декабре.
Сплетенье тысяч километров,
Стальные поручни души,
Летящей вдаль быстрее ветра,
Прочь от привычной будней лжи.
Жаль, путешествие на волю –
Лишь сон, к утру уж нет его,
Но счастье ждёт, едва живое,
В том тупике, где мой вагон.
* * *
Оступился и упал,
Наповал.
Не заметили меня –
Толкотня.
Вытекает пустота
Изо рта.
Помогите, кто-нибудь!
Не вздохнуть...
Да вот только я не тот –
Идиот!
Всем всегда был поперёк
Мой упрёк.
Поиграйте, как мячом –
Не прощён.
Нарисует мой предел
Белый мел...
* * *
Как аист, как цапля
Лечу в снег лицом.
Солёная капля
Не пахнет свинцом.
Проверка на волю –
Житейский аршин.
Фантомные боли
На месте души
Пройдут от спиртного –
Закончился бой,
В котором я снова
Убит был собой.
Незнакомый ветеран
На скамейке в старом парке
От последствий старых ран
Умирал в июне жарком
Незнакомый ветеран.
Может, там же пили пиво
С вами мы, мои друзья,
Говорили торопливо:
«У него своя семья,
Позаботятся пусть внуки,
Что нам дело до чужих...»
Покидали сердца стуки
Незнакомую нам жизнь.
Утром вышел он из дома
Воздух Родины вдохнуть
И дорожкою знакомой
В старый парк чеканил путь.
Не просил у нас награды,
Не корил за буйный нрав.
На скамейке у ограды
Сел он, так же, как вчера.
«Всё как в том далеком мае:
Солнце, свежая листва», –
Улыбнулся, понимая,
Что не зря он воевал.
Только в памяти болела
Той войны проклятой ржа.
Он рукой схватился слева,
Очень часто задышал.
Был июнь на редкость жарким,
Обострилась горечь ран.
Умер тихо в старом парке
Незнакомый ветеран...
Казнь урода
Утомленная природа
Городских глухих окраин
Наблюдала, как, играя,
Дети вешали урода.
Лопушащиеся уши,
Нос крючком в соплях зелёных,
Позвоночник искривлённый,
Мерзость потной, рыхлой туши –
Всё внушало отвращенье
Правоверным октябрятам,
Он лицо в ладонях прятал,
Умоляя о прощеньи.
Только злили слёзы эти
Палачей весёлых свору:
Труп урода пьяный дворник
Обнаружил на рассвете.
Мир стандартный и спортивный
Продолжал свой сон довольный,
Лишь природа-мать от боли
Задождливела противно...
* * *
Соскочил карасик, леску оборвал…
Как обидно, больно – разные слова
Спешно подбираю – всё же, рядом сын.
Сын уже зевает, смотрит на часы.
Что ему рыбалка, скука и тоска,
Я смотрю на воду, вспоминаю, как
Мы с отцом ходили на Оку порой…
Время шло и вышло, поменялась роль.
Мне уже под сорок, на другой реке
Я сижу, сжимая удочку в руке.
А со мною рядом – мой любимый сын.
И пускай зевает, смотрит на часы!
* * *
Повторы и самоповторы –
Тоскливая тянется нить.
Ужель я тот мальчик, который
Хотел этот мир изменить?!
Насытившись пятничным пивом,
Набрякла, обрюзгла душа.
С экрана пью яд торопливо,
Чтоб жить и другим не мешать.
Пред сильным, как водится, трушу,
Чужие считаю грехи.
Пылятся в подвале игрушки:
Любовь, идеалы, стихи.
Из смыслов обширного списка
Вычеркивать пункты устал.
Осталась природы приписка:
«Плодись, расширяй ареал!»
Душою задёрнуты шторы.
Частицы мои: «ну», «не», «ни».
И умер тот мальчик, который
Хотел этот мир изменить.
* * *
Прядите чудо-нити
Из неба и цветов,
И счастье раскроите
На восемь лоскутов.
К чему абсурды моды –
Иглою суеты
По выкройкам свободы,
По меркам красоты,
Сперва надев ошейник
Цепной своей судьбе,
Улыбки людям сшейте,
Примерив на себе.
© Виктор Шляхин, 2005–2010.
© 45-я параллель, 2010.