* * *
В. Б.
...Вдох на выдохе, выдох на вздохе.
Между ними проходят эпохи.
Между ними – война мировая.
А потом – тишина гробовая.
А потом – начинается снова.
А вначале – как водится, слово.
В этом слове вся тайна сокрыта.
В этой тайне собака зарыта.
Элегия
Приятно жить вдвоём
в трёхкомнатной квартире
среди собраний сочинений тех,
что жили по усадьбам в странном мире,
где можно было дать пощёчину при всех
мерзавцу статскому и подлецу в мундире.
Приятно жить вдвоём
в трёхкомнатной, отдельной,
с балкона открывается пейзаж:
два деревца в глуши крупнопанельной,
труба закрытой на ремонт котельной
да чей-то недокрашенный гараж.
Приятно жить вдвоём
в трёх комнатах на третьем
прекрасном этаже, распахивать окно,
лениво тосковать по розовым отрепьям
вчерашних облаков, красивых, как в кино,
любить свою жену – и наслаждаться этим!..
* * *
Змей пожирает самого себя:
заглатывает хвост – и пожирает.
Но Искуситель сам с собой играет.
Так поступает Время, то есть я.
Я прохожу – и прохожу насквозь! –
сквозь этот мир как мировая ось
и прохожу насквозь сквозь мир иной,
прокладывая смертным путь сквозной.
Неважно как, неважно почему –
я прохожу сквозь свет, как свет сквозь тьму,
и тайна для того, в ком тайны нет,
я прохожу сквозь тьму, как тьма – сквозь свет.
Я прохожу сквозь звезды и сквозь слезы,
сквозь жар пустынь и русские морозы,
сквозь Древний Рим и Гефсиманский сад,
сквозь ад земной и Дантов дивный Ад!
И собственную сущность истребя,
я обретаю полную свободу –
чтобы пройти насквозь и сквозь себя,
как свет сквозь свет и как вода сквозь воду.
За веком век – и вновь, и вновь, и вновь –
все по тому же замкнутому кругу,
где, умирая, шепчут: «Дай мне руку!..» –
но сквозь меня проходит лишь любовь!
Монолог Офелии в образе Луны
(из пьесы «Гамлет.ru»)
Синьоры, я – Луна, планета Снов!
Я освещаю отражённым светом
сон разума, брожение умов,
священный ужас, свойственный поэтам,
безумный трепет непорочных дев
и непорочный трепет дев безумных,
кровосмешенье датских королев
и робкие шаги злодеев юных.
Мои лучи слепят глаза слепцов
и заполняют пустоту природы,
и праотцы взирают на отцов,
на вымершие города и роды,
как Бог живой на вымерших богов,
как дети на отцов своих ушедших,
но отражённым светом всех веков
я обливаю только сумасшедших!
Я развращаю просвещённый ум
и отвращаю от дневного света.
Бесплодные плоды великих дум
я заполняю пустотой поэта.
И в пустоте я воздвигаю свой
златой чертог! И всё в моём чертоге –
ползучий гад, и человек, и боги –
всё что ни есть – и сам чертог златой!
Мой свет, синьоры, – это высший свет,
а высший свет, синьоры, – свет бессрочный –
свет истины, которой в мире нет,
и слезы девы, может быть, порочной!..
* * *
Владимиру Алексееву
О, Гималаи!..
О, Гималаи!..
Сквозь государственный строй облаков
белые люди, миклухи-маклаи,
смотрят в туманные дали веков.
Может быть, там, за чертой горизонта,
на расстоянии жизни моей,
синие волны Эвксинского Понта
или других благодатных морей...
Так далеко я отсюда не вижу
и не затем я на свете живу,
чтобы однажды представить Парижу
полный отчёт о своих рандеву.
Бедный дикарь, я прикину на пальцах
жалкой судьбы световые года.
Чёрная дума о звёздных скитальцах
в царстве теней не оставит следа.
Смутное время на жидких кристаллах
нервно пульсирует, но не течёт.
Я отстаю от народов отсталых
и закрываюсь от них на учёт.
Я изуверился в людях и зверях.
Вся пропаганда добра и любви
дыбом стоит, как всклокоченный Рерих,
на просвещённой дворянской крови.
Все человечество – лишние люди,
совесть моя перед ними чиста.
Легче простить христианство Иуде,
чем допустить иудейство Христа.
О, Гималаи, Тибеты, Тянь-Шани!..
О, Пиренеи, Карпаты, Кавказ!..
Три папуаса в родном Магадане
мрачно жуют социальный заказ.
Где не ступала нога человека,
я прохожу, как Батый по Луне.
В каменных джунглях грядущего века
дети поют о гражданской войне.
* * *
Племя бездомных
слоняется между домами,
не признавая в себе
ни отцов, ни детей.
Властители дум,
потерявшие власть над умами,
лелеют мечту
запустить генератор идей.
Но двигатель вечный
лежит посреди сверхдержавы,
под небом открытым
ржавеет на скотном дворе.
И дети,
забытые Богом,
по-своему правы,
когда равнодушны
к зловещим словам о добре...
Идиллия
Вид раздевающихся женщин
на фоне моря и заката.
Солдаты смотрят исподлобья
туда, куда смотреть не надо.
Реальность: шум прибоя, пена...
За мокрой ржавчиной решётки
пляж дома отдыха военных,
их жены, спины, дети, лодки...
Красавец с волосатой грудью
на красном надувном матрасе
для женщины не оторвётся
от книги о рабочем классе.
Она протягивает персик,
а он не хочет и не может,
а я хочу, да только вряд ли
она мне персик свой предложит...
О эти вечные сюжеты!
О двухнедельные романы,
в которых слиты воедино
любовь и солнечные ванны!..
Понять бы раньше, знать бы прежде,
какие протянулись нити
от символической одежды
до человеческих открытий!..
Шуршит под камешком газета
о политических решеньях,
о повышеньях, покушеньях,
международных отношеньях.
Демографические взрывы,
пришельцы из других галактик –
и тем же камешком прижатый
невинный ситцевый халатик...
Открыта всем на обозренье
изнанка мировых иллюзий.
На тёплой гальке высыхает
прозрачная душа медузы...
Мужчина поправляет плавки,
как полагается мужчине,
и съев на всякий случай персик,
скрывается в морской пучине.
Прощай, свободная стихия!
Паситесь, мирные народы,
на фоне моря и заката,
на лоне вымершей природы!
Где мимолётное виденье
стоит под дулом автомата
на фоне моря и заката,
на фоне моря и заката...
* * *
Одна из пятниц на неделе,
когда во рту слегка горчит,
и хочется побыть в постели,
и телефон с утра молчит.
Одна из пятниц тех ленивых,
когда больные не больны,
когда на счастье всех счастливых
в своей неволе мы вольны.
Одна из пятниц тех печальных,
когда без видимых причин
мне жалко женщин идеальных
и жалко роковых мужчин.
* * *
Так далеко
не смотрят, чтобы жить.
Так глубоко
не любят после смерти.
Кто не умеет прошлым дорожить,
тот не имеет прошлого.
Не верьте
тому, кто говорит иное.
Нет
иных времен.
И время все стирает.
И только если детством жил поэт,
поэзия его не умирает.
* * *
Владимиру Друку
Имеющий уши не слышит,
не видит владелец очей,
и в каждом законнике дышит
державный покой палачей.
Их дети познали науки,
их жены спокойны во сне,
и даже предсмертные муки
у них благородны вполне.
Кровавые слезы просохли,
и жизнь худо-бедно прошла,
и словно ослепли, оглохли
цветы легендарного зла.
И пусть миллионы не встанут
из вечной своей мерзлоты,
они повторять не устанут,
что помыслы были чисты.
Не знаю. Быть может. Не знаю.
Не знаю и знать не хочу.
Ступаю по кромке, по краю.
Безвестные кости топчу.
Стансы Страстного бульвара
Встречаются двое – один на один –
вкусить одиночества в паре.
Вкушают: в обнимку вдыхают бензин,
вздыхают, сидят на бульваре.
Встречаются двое – и двое других,
и бродят одни за другими.
На всех электронных часах городских
их час нависает над ними.
Встречаются двое – и рядом идут,
и вечер прозрачней намека.
Никто им не нужен, нигде их не ждут,
прекрасно, что так одиноко!..
Попарно, помимо, поодаль, подряд,
глазами в глазах отражаясь,
выходят на этот интимный парад,
публично от всех отрешаясь.
Под шорох шагов, под шуршание шин
шлепки поцелуев сквозь шепот.
Во тьме достигает рекордных вершин
вульгарный, но собственный опыт.
И что характерно, листва шелестит
и кто-то бренчит на гитаре –
и жизнь облетает, и даром летит
в безумном и вечном угаре!..
Я тоже отведал, как сладко вдвоём
друг друга облизывать взглядом,
своей пустотой заполняя объем,
любовно пустующий рядом.
Мне тоже не жаль было время терять
на эти занятные штуки:
ведь так хорошо от любви умирать –
кругом подыхают от скуки!
А здесь, под безвестной звездой городской,
на склоне двадцатого века
невинность не знает вины за собой
и верит в права человека.
Встречаются двое – и тысячи пар –
любая случайная пара
привносит в любой неизвестный бульвар
дыханье Страстного бульвара.
В потемках бунтует бездомная кровь,
однако на кровь мы не ставим –
а мы, как великие, – только любовь
пером поэтическим славим!
Приятель, на психику нежно дави
свободным ночным поцелуем –
ведь лишь по великому блату любви
мы как-то еще существуем!..
© Виктор Коркия, 2021.
© 45-я параллель, 2021.