Путешествия
Мечты о путешествиях – это как любовь к пробковому шлему, который я никогда не надевал на себя.
Странности
Е.К.
Что означает, что я не могу злиться на неё?
Наверное, что-то означает…
Вечер
Солнце опустилось низко и оставило в окне только отсветы. Плечи стали холодными, и я накинул халат. Через минуту наступившее тепло примирило с внешним миром, и можно было продолжить исследование внутреннего. Он сопротивлялся и не поддавался вторжению. На поверхность выплывали только воспоминания об идиотских снах. Работа не шла. От этого наваждения помог избавиться дождь, я прилёг и слушал неспешный перестук капель по подоконнику. В эти минуты одиночество стало казаться благом.
О счастье
Счастье для меня – это возможность баловаться и получать отклик от кошки в виде мурлыкания и овевания хвостом моих ног; от собаки – когда она тычется своим мокрым носом в мою ладонь; от женщины, которая готова делать всё перечисленное и вдобавок выслушивать и наблюдать мои дурачества и смеяться, смеяться и смеяться.
Под дождём
Женщина под дождём. Зонтом укрываясь, идёт через поле, медленно плывёт.
Отчего рвётся её сердце – я не знаю. Но моё – дрожит от неизвестности.
Стон
Если замолчать, то можно услышать чьи-то стоны. Если же молчать долго, то можно расслышать и свой стон.
Бывает
Докатились до совместно нажитого имущества, а разговаривать друг с другом не научились.
Гости
Пришли гости. Шумели, рассказывали смешные и нелепые истории. Выпили и сожрали всё, что было. Странно, но после этого ненависть к остальному человечеству как-то поутихла.
Стулья
Какое количество стульев нужно иметь в квартире, чтобы развесить на них свои вещи и не чувствовать пустоты дома, который остался без женщины?
Сострадание
Всеобщее сострадание к собакам и кошкам (его можно считать частью общественного договора) вполне уживается в нас с безжалостностью к своим близким.
Пятьдесят лет спустя
После войны. Воскресенье.
Мы идём через весь город с Арбата на Кузнецкий мост покупать марки британских, французских и бельгийских колоний. У спекулянтов, прячущихся в парадных Кузнецкого.
Моя рука укрывается в огромной горячей ладони отца.
Папа, мой папа…
Пока не могу
Я не могу писать о тебе, потому что надорву своё сердце.
Боюсь, что если я начну вспоминать всё, что ты говорила и делала, то это улетит от меня и не вернётся.
Так что я пока воздержусь.
Такие вот дела, мама.
Надоело
Надоело всё. Хочется смотреть, как передвигается ёжик в траве. Шуршит, шуршит, важничает, по делам отправляется.
Недосягаемая женщина матроса Бабенко
Она шла прямо на меня. На ней была надета тельняшка, у неё была грудь и что-то светлое на голове, наверное, пушистые волосы. Такого в округе ещё не было и в моей прошлой жизни тоже. «Скажи, мальчик, где мне найти Бабенко, матроса Бабенко?».
Я знал, кто такой Бабенко, где его можно найти и показал ей куда идти. И она пошла уверенной походкой, а я смотрел ей вслед, пока она не скрылась за одноэтажным флигелем бывшего барского дома, нашего пионерского лагеря, вокруг которого велись строительные работы. Трудились там матросы, большие весёлые дядьки, которые отвоевались, а их со службы не отпускали. Они говорили, что служат седьмой год.
Матросы научили меня делать подачу в волейбол, стоя спиной к сетке, и так, чтобы мяч пролетал низко-низко над сеткой. Мне было восемь лет, шёл август 1946 года, и я узнал, как выглядит настоящая женщина. Потом мне несколько раз в жизни попадались такие. И каждый раз они были завораживающие и непредсказуемые, как пантеры. Подкрадывались неожиданно и занимали всё пространство вокруг меня.
В обнимку
Мне из Одессы нужно было попасть в Очаков. В тот февральский вечер автобусы на Очаков уже не ходили, и я сел в такси, которое с несколькими пассажирами шло в Николаев.
Меня высадили на развилке шоссе в двадцать три часа, и я пошёл пешком, молод был. До Очакова было 27 километров. Глухомань, машин на трассе нет, ветер по счастью слабый, поле с двух сторон ничем не привлекало взгляд, и можно было думать о своём, звёзды тоже не мешали, а скорее поддерживали.
По столбикам отметил, что прошёл 11 километров, и услышал шум: со спины приближался грузовик. Проголосовал, шофер грузовика со скотом меня взял, я отогрелся в кабине и болтал с водителем о пустяках вроде погоды и заработков. За пять километров от Очакова грузовик поворачивал на ферму, и я продолжил путь пешком.
Когда добрался до окраины, было около трёх часов ночи. Показалось, что все улицы затянуты ледяной плёнкой. Углубился в знакомый по флотской службе городок, отдал честь Суворову на памятнике, дошёл до одноэтажного дома, где она жила, и постучал в окно. Никто не ответил, и я побрёл в гостиницу.
Днём увиделись, и она сказала, что ей приснился сон – кто-то стучит в окно. На работе договорилась об отгулах. Два дня не расставались ни на минуту.
Я не люблю спать в обнимку. Но в те дни это было. Может быть, потому, что она была маленькая, какая-то хрупкая, и казалась прижавшимся к тебе ребёнком.
Ненадолго
В один из дней прилетела стайка свиристелей. Их было много, может быть, тридцать. Разместились в кронах деревьев около нашего многоэтажного дома. Красовались своими смешными и нежными хохолками, шелестели перемещениями с дерева на дерево. Я любовался ими. Такая шумная, красивая и безвредная компания. Думал, что они надолго. Но к вечеру, когда я возвращался домой, их уже не было. Исчезли, и на дальних деревьях тоже никого не было видно. Это меня очень огорчило. Тихое место, кошек нет. Могли бы прижиться. Я бы им носил крупу. Спрашивается – чего им не хватало? Я обиделся, даже почувствовал себя уязвленным. Так им обрадовался, а оказался им не нужен. Поди разбери, что им нужно.
Была у меня одна женщина. Приходила ко мне, оставалась ночевать, мы выполняли весь ритуал общения, и секс проходил по среднеевропейским меркам. Иногда ходили в театр, там она смеялась. А в другой части жизни редко улыбалась и была на чём-то сосредоточена, непонятно на чём. Её глаза не задерживались на мне. Я не был для неё мостом, от которого нельзя оторвать взгляд, или перилами, к которым можно прислониться.
Наверное, улетела бы, если бы у неё были крылья.
Шестиклассник Лерыч
В подвале соседнего дома находился красный уголок. В зале, около сцены, стоял стол, два стула, на столе лежали газеты. По стенам висели какие-то плакаты. Здесь регулярно показывали фильмы, и тогда красный уголок сразу заполнялся.
Мы пришли, там крутили фильм про партизан. Моему соседу, шестикласснику Лерычу (правильное имя – Валера), показалось, что действия партизан были чрезмерно успешными. Как-то просто получалось, что все оставались живы, а фашистов они угробили немало. Возможно, что это ощущение у Лерыча возникло потому, что его отец-лётчик погиб в начале войны.
Когда в Москве, через много лет, я встретил Валеру, он сказал, что бесплатный просмотр фильмов в красном уголке был для него одним из самых приятных воспоминаний детства. Его мать не давала ему денег на поход в кино. Они очень бедно жили.
Чуть не забыл сказать – его отцу в 1942-ом году посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
Собака Туман
Туман, по нашим понятиям – немецкая овчарка необъятных размеров, был хозяином большого самаркандского двора, обрамлённого сплошным глинобитным забором. Внутри двора было несколько домов, все окна которых выходили только во двор, а не на улицу. Там жили местные русские, мы – эвакуированные из Ленинграда, и местные узбеки.
Туман нас, мальчишек и девчонок, за людей не считал, на зов не приближался, и даже не поднимал головы, когда мы подходили близко и пытались помешать ему дремать возле внутренних стен двора. Он признавал только Севку и его родителей – своих хозяев.
Севке он позволял садиться на себя верхом и долго катал его по всему двору.
Туман, видимо, был ксенофобом. Он никогда не подходил ко взрослым узбекам. Возможно потому, что они ходили в длинных халатах, под которыми могло прятаться нечто опасное.
Мы замечали, что когда Туман подходил к разговаривающим взрослым людям, те понижали голос. Будто к ним приближался большой начальник. Наверное, он таким и был.
Последние две недели
У него уже не было сил подниматься и спускаться по лестнице. Приходилось брать его на руки, выносить на улицу, а после прогулки опять прижимать к себе.
Он отряхивался, пошатывался и шёл, не обращая внимания на окружающих. Просто шёл и иногда останавливался, потом опять шёл. Ел немного, больше пил. Когда я его гладил, он как-то по-особому прижимался к ладоням. И вот в один из дней он лежал на полу и стал вздрагивать, глубоко вздохнул, как человек, вытянул лапы вперед и затих. Отлетел от нас навсегда. Его звали Дэня.
Я вспоминал его проделки. Однажды он исчез на пять дней и явился, когда мы уже считали его удравшим или погибшим. Он прихрамывал и пару дней вёл себя на удивление тихо, отлёживался в укромных углах квартиры. Или как Дэня носился по нашему пустырю, даже в отсутствие своих соплеменников, просто так, от опьяняющей свободы. Шестнадцать лет прошли вместе с этим тибетским терьером. Он был рядом, его сердечко билось быстро-быстро, и подушечки на лапах не всегда смягчали его иногда быстрые, иногда вельможные перемещения. Дэня везде чувствовал себя хозяином. Прощай, пёс!
© Виктор Ген, 2018–2019.
© 45-я параллель, 2019.