Виктор Фет

Виктор Фет

Четвёртое измерение № 12 (324) от 21 апреля 2015 года

Ионическое море

 

Кто?

 

В чьём сознании живу

я в потоке непрерывном?

Кто выдумывал канву,

расшивал узором дивным?

На краю какого дня,

в глубине какого края

кто придумывал меня,

поощряя и карая,

расправлял мои крыла,

разливал по формам сплавы,

разминал мои суставы,

разбирал мои дела?

 

Если жизнь идёт не вне,

а внутри какой-то схемы,

не запомнившейся мне,

эти строки и поэмы,

эти скудные слова

держат ум едва-едва,

как прищепкой бельевою;

над моею головою

хлещет мира простыня, –

кто придумывал меня?

 

Прометей

 

Для того ли смещаются плиты

и волною смывается Крит,

чтоб движения были забыты

в ржавой тьме, где надежда искрит?

 

Для того ли струились века,

золотые закинуты нити,

чтобы выла стальная река,

уничтожив теченье событий?

 

Для того ли я вил и ваял

ваши нервы и пил вашу воду,

в олимпийский сосуд запаял

неизвестную миру свободу?

 

Раздувались кузнечные мехи,

обустраивался окоём,

расставлялись опорные вехи

на незримом пространстве твоём.

 

Что же помнить о йоде и соли,

о подводном и замкнутом сне?

Я принёс осознание боли

с ясной вечностью наедине.

 

Но кому пригодились слова

и огонь светозарного ока?

Я, похоже, явился до срока

к тем, кто выполз на сушу едва.

 

Медлит Гелиоса колесница,

не успеет добраться в зенит –

значит, снова в безличии слиться

в жаркой мгле, где кузнечик звенит?

 

Блекнет свет предыдущего цикла,

и земля от свободы отвыкла –

не собрать, не узнать, не успеть,

разрушается вещная сеть.

 

* * *

 

Я всю жизнь собираю намёки,

за слоями снимая слои,

на границе сознания строки

различая, как мысли свои.

 

Над изменчивой гладью воды,

над изрезанным профилем горным

я считаю событий следы

в этом мире, слепом и упорном.

 

Но, скитаясь от Корфу до Крита,

прячась в тень освещённого дня,

я узнал, что действительность скрыта,

что она избегает меня.

 

Поворотом, случайным повтором,

отголоском забытого сна

мы касаемся мира, в котором

обитает и тонет она.

 

Эпоха

 

У каждой эпохи

свои клопы да блохи,

свои погремушки,

комарики-мушки,

маски-личины,

следствия-причины,

запятые-точки,

ягодки-цветочки,

пестики-тычинки,

куколки-личинки,

лавочки-печки,

ручеёчки-речки,

стаканы-рюмашки,

ремешки да пряжки.

Я взираю на закат,

дальше будет просто:

наливай по пятьдесят,

а потом и по сто.

А кому не повезло,

пусть им будет стыдно,

в закоптелое стекло

ничего не видно.

А в разбитое окно

тяжким духом понесло,

спать пора, спать давно,

утро будет мудрено.

 

За сценой

 

Я в который раз во сне возвращаюсь в дом,

где созвездия светятся над головой,

где тележка, гружёная битым льдом,

громыхает по булыжнику мостовой:

это помреж за сценой изображает гром. 

 

Я в дельфийском амфитеатре опять стою,

как в одной из привычно разверзнувшихся кальдер,

в разорённой палате чужих весов и мер,

повторяя давно забытую строчку свою

о гармонии неких небесных сфер.

 

Остывает вулканическая зола

и прессуется в мягкий туф за много лет,

мелкий гравий и пыль заносят плоскость стола,

но привычная боль на мгновение в землю ушла:

это помреж за сценой переключает свет. 

 

* * *

 

Переписчик и читатель

заключён в подземной тьме,

я – счастливый обладатель

строк, всплывающих в уме.

В этом мире, где живём,

только то, что в нашей власти

удержать в уме отчасти,

мы отчасти сознаём.

Бесконечно создаём

многозначащие тени,

исчезающие сны,

опускаясь в царство лени,

в хладный обморок волны.

Рядом с пропастью играя,

где внутри струится тьма,

мысль случайную стирая

твёрдым ластиком ума,

пылью солнечной крутясь,

проходя путём несложным,

мы удерживаем связь

между бывшим и возможным,

поддаваясь звуков строю,

склонность к истине храня,

независимой игрою 

продлевая цельность дня.

 

Ионическое море
 

Не опишешь словесами

то, что правит небесами,

не придумаешь в уме

то, что зиждется во тьме.

 

Пролистаю, не читая,

череду начальных глав,

где частиц исходных стая

разлетается стремглав.

 

Этот текст силён и скучен;

разум мыслить не обучен

на бездонном языке;

я лежу, избит и скрючен,

на твердеющем песке.

 

Я взираю в пропасть мира,

я смотрю вперёд и вниз,

как на острове Керкира

исстрадавшийся Улисс.

 

Потешаясь надо мною,

правоту мою кляня,

посейдоновой волною

смыло с памяти меня.

 

В царстве мудрого феака 

тишина и благодать,

знак обучен форме знака –

но мне нужна моя Итака,

и до неё рукой подать.

 

Боги! я ещё живой!

Растворяясь в древней влаге,

я стою в последнем шаге

от черты береговой.

 

Знаки

1

Знаем формулы и знаки,
иероглифы и руны.
Помним Рим по фильму «Даки»
да Олимп по «Мифам» Куна.

Как на камне из Розетты
на столе Шамполиона,
видим строгие сюжеты
электрона ли, иона.

Овладевшие азами
кислорода и азота,
смотрим жадными глазами
в ниши дзена, в щели дзота.

 

2

От Венеции до Вены
мудро правят наши гены,
их строительные блоки
пьют живительные соки.

Что им герцоги и дожи,
императорские ложи,
наши маски да кресты,
карнавальные шесты?

Что там, в створках их молекул,
в цвете выцветших чернил –
ни пророк не докумекал,
ни Господь не сохранил.

 

Средняя Азия

 

Мы – старинный корень мысли,
я – старинный корень яви.
Клеопатра ли, Таис ли
нанесли удар державе?

Врать не станет стая вранья,
плети падали на плечи.
Ум – свидетель умиранья
древних рек и прежней речи.

Соль и солнце ослепили
мир эмиров. Гомон птичий.
Тонок слой вечерней пыли.
Зелен чай. Силён обычай.

 

Малая Азия

 

Краем моря кони скачут,
На горах играют в нарды.
Под луной гиены плачут,
Молча ходят леопарды.

Прошуршат в рогозе змеи,
От ручья запахнет илом;
Улыбаются Цирцеи
Одиссеям и Ахиллам.

Дай нам шанс – и мы смогли бы –

Понт Эвксинский – ус гусарский…

В глубину уходят рыбы,
Тонет, тонет перстень царский…

 

Берег

 

На грани неба и воды,
где на песке твои следы,
ты понимаешь, будут смыты
сегодня, но тебе не жаль
своих следов; где литораль
и воздух порождают влагу,
а солнце чуждо злу и благу;
где каждый миг вмещает день,
а каждый день вмещает час
тех жарких мест; где столько дней,
песка и гальки, и камней,
и мыслей, и стихов для нас
прошло мгновенно – берег тот
изобрази на карте снова,
но отыщи такое слово,
где есть и разума полёт,
и чувства зной, и сна печальность,
и моря соль, и дней начальность,
и отражение в воде,
не ограниченной нигде.

 

Греция

 

Рыдая, радуясь, робея,
Иду долиной Эниппея,
И сердце Греции самой
Мне шепчет: «ты пришёл домой».

Летя стремительно сквозь годы,
Не тронь хрустальных рычагов!
Почуяв дым от очагов,
Войди в одну и ту же воду!

От олимпийского чертога
Спустившись, тайных туч гряда
Легла торжественно и строго,
И потемнели города.

Стоят унылые громады,
Их ноша вечна и легка,
Как мрамор под стопой Эллады,
Как зовы нимф у ручейка.

 

Разлом

 

Есть разница между словами:
одни зелены и просты,
другие встают островами,
а третьи наводят мосты.

И среди мерцающей влаги
в прозрачном ночном далеке
сдвигаются архипелаги
и золото ищут в песке.

И снова, дремоту наруша,
взывают к тебе о былом
эгейская древняя суша
и юный балканский разлом.

Но, помня бесславия годы
и все языки, что ушли,
слова, не желая свободы,
ложатся в структуру земли.

И времени чуждые силы
вплетают в косицы свои
и белого мрамора жилы,
и мягкого сланца слои.

 

Ваза Дервени

(музей в Фессалониках)

 

Средь золотого винограда
Сидят застывшие они:
Сатир и спящая менада
На медном кубке Дервени.
Вином из кубка льются годы:
Менада спит, и снятся ей
Движенье звёзд, богов исходы
Эсхатологии моей,
Олимп бушующий, мятежный, –
Но взор закрыт менады нежной.

Душа, над Грецией кружи,
Пока менаде сладко спится!
Здесь многое ещё случится,
И Александра колесница
Ещё заложит виражи
И ослепительны и дики,
Ещё душа зайдется в крике…
Менада, спи: что ни приснится,
Всё выстоят Фессалоники.

 

Второй Одиссей

 

Олимпийские боги, не скрою,
Развлекались мы в юности бурной.
Мы глядели в бинокли на Трою,
Мы качались на кольцах Сатурна.

Ахиллес пот со лба только вытер,
Зачитавши бойцам манифесты:
Комиссаром назначен Юпитер,
А щиты – это дело Гефеста.

А поручик Улисс, без махорки,
Всё на запад стремился, к заходу.
Шлем ахейский в музее, в Нью-Йорке,
Обозначен «предмет обихода».

Мёртв язык египтян да ацтеков,
Растворилася их ДНК.
Разбросало нас по свету, греков,
Но остался язык на века.

Были боги охочи до драки,
Обсуждая жену Менелая,
И землёю покроется Троя,

Но три тысячи лет на Итаке
Всё звенит тетива удалая,
Ударяяся в грудь Антиноя,
Удаляясь ударной волною…

 

Атлантида

 

Застыла времени стрела,

и односложные дела

и мысли однокоренные

уходят в заводи иные.

 

Февраль 15-го снежен,

он из ледовой крошки сложен,

и март, должно быть, неизбежен,

хотя почти и невозможен.

 

Давно раскуплены билеты

и на заоблачный круиз,

и на речной трамвайчик Леты,

идущий по теченью вниз.

 

А на какой по счёту Рим

вулкан подводный пеплом пышет –

кто сосчитает? кто запишет,

что ведаем и что творим?