* * *
Можно рвануть спозаранку
к Боровску иль Верее,
видя, вращая баранку,
лес, что мелькает в окне,
будто листая невольно
мест и времён палимпсест:
избы, вдали колокольня,
тусклый на маковке крест.
То по прямой, то отлого –
рвётся пространство в окно,
и под колёса дорога
мечет своё полотно.
Будто с открытки пасхальной,
в куще берёз на просвет
небо – ожог моментальный,
этот щемящий сюжет…
* * *
Пекарня плюс кулинария
открылись у нас на углу,
там в фартучке белом Мария
в пакет завернет пахлаву,
эклеры предложит, картошку…
Троллейбус мелькает в окне,
два столика есть у окошка
и кофе приличный вполне.
Мария искус для мужчины:
и стать, и высокая грудь,
как будто спустилась с картины
фламандца какого-нибудь…
В пекарню плюс кулинарию
зайдёт посетитель седой
украдкой взглянуть на Марию
и взять капучино с собой.
* * *
Благодарен я вам за науку,
ни обиды теперь, ни печали:
мы все лишь друзья по фейсбуку, –
а не то, что я думал вначале.
* * *
Как сон пролетела короткая встреча…
улыбка… в Лаврушинском сталинский дом…
цветущий каштан…Третьяковка и Вечер,
прощание грустное было потом.
Ещё один день, свою вахту отмыкав,
перроном пустынным уносится вспять…
Сейчас тебя поезд качает на стыках,
а я, обессилев, валюсь на кровать.
С балкона врывается в комнату ветер
и пряди седые сдувает со лба,
а всё-таки счастье, что я тебя встретил…
Такое везенье, такая судьба.
* * *
Печальная новость настигла,
как ливень безоблачным днём…
Аптека с названием «Ригла»
и купол церквушки с крестом,
деревьев высокие кроны
под низкими клочьями туч,
и слышится звон похоронный
тому, кто пока что везуч…
* * *
Я ехал, интереса ради,
в давно знакомый мне музей,
то вверх взлетал по эстакаде,
то возле храма брал правей.
Зимы роскошная картина
мелькала у меня в окне –
на ветках снег налип, машина
плыла по снежной колее.
Плыла вдоль кладбища, дорогой –
когда-то он ходил по ней,
и оказался день, ей-богу,
одним из памятных мне дней!
Кому Париж, кому Итака,
я эту память сберегу:
музей Бориса Пастернака
и Переделкино в снегу.
* * *
Я не поклонник музыки Асафьева,
ни камерных прелюдий, ни балета,
но встретить посчастливилось Астафьева –
на двухсотлетье первого Поэта.
Он обладал талантом феерическим,
но не любил писательскую пену –
в уборной мы сидели артистической,
волнуясь перед выходом на сцену.
В нём не было писательского, барского,
я встретился с ним, как на полустанке,
на сцене драмтеатра Красноярского,
но не сподобился доехать до Овсянки…
* * *
Отбросив на пол одеяло,
сел, пробудившись, на тахте –
был сон, как явь, а ты лежала
передо мной в мгновенья те.
И слаще не было интима,
и горний свет не мерк в глазах,
и пела арфа серафима,
как будто я на небесах…
* * *
Иду, себя не узнаю
и сам себя не понимаю,
ведь время по календарю
ещё далёкое от мая,
откуда – ирисов букет
и лад в душе, скажи на милость,
и талый снег, и яркий свет?
Да это ты опять приснилась…
* * *
Зелёный свет, толпа у перехода,
непроизвольно ускоряю шаг,
такая нынче выдалась погода,
что расстегнуть приходится пиджак,
а также ворот и расправить плечи,
и о расчёске вспомнить вдруг, хотя
ладонью мне вихры пригладил ветер,
как ты когда-то делала, шутя.
Косит фонарь, свет в арке фиолетов
и в мыслях романтический туман,
когда иду со сборища поэтов
не подшофе, а совершенно пьян.
* * *
Февральский день, убогое предместье,
осточертевший этот вид в окне,
но вдруг одно хорошее известье –
и ты, как говорится, на коне.
Из пепельницы, значит, прочь окурки,
а из души – растрава и печаль…
Дождь проливной, стихи в Литературке,
и затяжной кончается февраль.
* * *
Жизнь приятней видится в апреле,
в порт пришли надежды корабли,
отхрипели вьюги и метели
и в свои берлоги уползли.
Дни другую приняли раскраску,
засинела уличная даль,
куличи пекут уже на Пасху,
ну а мне зимы ушедшей жаль.
Тропку от сугроба до сугроба,
снег на подоконнике, капель…
Выпьем водки «Зимняя дорога»,
даром, что на улице апрель!
* * *
Гляжу на утро после Пасхи
с балкона в городскую даль –
как жаждет мир тепла и ласки,
и как легка его печаль!
А там опять: «Не спи, художник!»
и неразрывна с миром связь,
и беззаботный мелкий дождик
едва идёт, едва сочась.
И, значит, он кому-то нужен,
как ты да я, как мы с тобой,
как проплывающий по лужам
с утра автобус голубой.
* * *
С каких понтов, чего-то ради,
невзгод смыкается кольцо?
И ходим, как на маскараде,
скрывая масками лицо.
Нам выживать другим на диво
не привыкать который год,
а кто-то пьёт спокойно пиво,
угрозу не берёт в расчёт.
И нет гулякам угомона,
широк российский человек:
коронавирус – не корона,
опять над крышей фейерверк...
* * *
Я вспомнил напряженный зал
и монолог с экрана страстный –
Шукшин судьбу свою связал
посмертную с «Калиной красной».
Вдруг вспомнил и о фильме том,
и о служенье людям делом,
взглянув, как под моим окном
цветёт калина цветом белым.
* * *
Когда мутны небес верхи
и равновесья нет в природе,
кричат в деревне петухи,
наверное, к плохой погоде.
Ещё не вскопан огород
и далеко до урожая,
в садах черёмуха цветёт
и цвет в траву, как снег, роняет.
Озябший кот у двери в дом –
и кошке хочется согреться,
шатры пустые над прудом
прибрежных ив – привет из детства.
Сменился век, и сельский быт
сдаётся, кажется, на милость…
Но социолог поглядит:
здесь ничего не изменилось!
* * *
Когда сосед мой на досуге
врубает твист иль ча-ча-ча,
брожу с собакой по округе,
под нос созвучья бормоча.
Шальная мысль ложится в строку –
взять классику на абордаж,
вослед Полонскому и Блоку
воспеть отеческий пейзаж…
Ряды лиловые люпина,
заката красное рядно –
как в зале, где идёт картина,
в лесу совсем уже темно.
Гигантской ели контур строгий,
над ухом пенье комарья,
и сныть белеет вдоль дороги
сквозь сумрак гаснущего дня.
© Виктор Есипов, 2018–2020.
© 45-я параллель, 2018–2020.