* * *
Она затаилась в заимках кержацких,
Таёжной тропой не ушла за кордон,
Над бездной свершений смогла удержаться
И, видимо, выдюжит Армагеддон.
Когда типографский станок Гуттенберга
Единую веру живьём разрубил,
Держава распалась на правых и беглых
И «сотряслася» до самых глубин.
Церковный раскол и боярские шашни
Любой перестройки ничуть не мудрей.
Страшитесь, потомки, кротких, тишайших,
Не предсказуемых государей.
Пока не взыграли архангелов трубы,
Кержацкая вера на лёгкой ноге.
По следу пылали молельные срубы
И новые избы светились в тайге.
Окрепла она от гонений и терний,
Согрела молитвой сибирскую стынь.
Но так же бежит, как бежала, от скверны,
Страшась поругания отчих святынь.
Ну что ей до нынешних трендов и брендов,
Рублёвок, кущёвок, жнецов ясыка?
Исконная вера у тех, кто не предал
Ни родины бывшей, ни языка.
И чудится мне: там, в лугах озарённых
Легко, не сминая чабрец и кипрей,
Резвится есенинский жеребёнок,
На век обогнавший «железных коней».
* * *
И грянет ночью где-то гром,
Нам обещая непогоду,
Калёным пушечным ядром
Луна летит по небосводу.
Вот-вот – и рухнет за леса,
Где безопасней разорваться,
Освобождённо небеса
Далёким взрывом озарятся.
Всклубится, багровея, дым
Тревожных туч – к дождю, похоже.
Увы! – на крыши и сады,
Как порох, сыпется пороша.
* * *
Ну что ещё ты можешь,
Помимо суеты,
Среди несметных множеств
Таких же, как и ты?
Без указаний «сверху»,
Как бы само собой
Сметает нас в подземку,
Метёт вдоль осевой.
Мечтать о лучшей доле?
О лаврах на челе?
Но дар свободы воли –
Помеха в толчее.
Как бедной единице,
Не поминая зла,
Немного отстраниться
От общего числа?
Не очень я речиста,
Другие посмелей,
Легко играют в числа
Высоких степеней.
Считать удары сердца
И понимать: все мы
Мечтаем отвертеться
От суммы и сумы.
Как разберёшься, Боже,
На виражах веков
Среди несметных множеств
Во множестве грехов.
……………………….
Куда себя отчислить,
Пока ты на Земле?..
...есть Родина, Отчизна
В единственном числе!
* * *
1.
Если с хитростью безумца
И с проворностью лакея,
Сняв для лёгкости пижаму,
Быстро-быстро обернуться,
То он явно не успеет
Стать невидимым, пожалуй.
Я скажу ему: «Мой ангел,
Если ты хранитель верный
И всегда желаешь блага,
Усмири жестоких, наглых
Санитаров. Боем смертным
Бьют меня они, однако».
Я шепну ему на ухо:
«Пусть меня пореже колют
И смирительной рубахи
Рукава не вяжут туго.
Охрани меня от боли,
Охрани меня от страха!»
Надо лишь настроить шею:
Позвонки размять до ночи,
Мышцы выйные расправить...
Чу! Повеяло нежнее
Сквознячком... Я в чувствах точен –
За спиной стоит он справа.
Не успел он даже ахнуть!
(Я готовился не даром,
Наполняя жилы силой!)
Но... Зачем... Зачем же ангел
Притворился санитаром
Со смирительной холстиной?
2.
– Ну, конечно, я хранитель
Душ, пока ещё незрячих,
Занедуживших и прочих,
И на мне защитный китель,
Чтоб напрасно не маячить
И тем паче не пророчить.
Моё дело, не калеча
Душ советом и надзором
И надеждой не тревожа,
Отгонять соблазна нечисть
В своём бдении бессонном,
В своём праве непреложном.
Мне, конечно, не по нраву
Запрещённые приёмы
Моих бедных подопечных.
Он готовился на славу,
Не учёл лишь, неуёмный,
Что нельзя добиться встречи:
В заведенье этом странном
Нас, хранителей небесных,
Стражей кротких и изрядных
Заменили санитары
(Чей приказ, нам неизвестно).
Вот каков теперь порядок...
* * *
Нагрянет полночь,
И вместе с ней
Орбиты обруч
Горит ясней.
Глаза открою
До детских слёз:
Земля юлою
Летит средь звёзд.
Мой час урочный
Не прозевать.
На то и ночи,
Чтоб прозревать:
Миры роятся...
Одно из двух –
Невероятность
Иль Божий дух.
В мерцанье множеств,
Свой взгляд дробя,
Так трудно, Боже,
Узнать тебя.
Поверить мимо
(О, блажь идей!)
В случайность мира
Ещё трудней.
* * *
Со дна дворового колодца,
Который тих и пуст до дна,
Не видно ни луны, ни солнца,
И даль, конечно, не видна.
Окошки мутные покорно
Глядят весь день на скудный рай,
Где тишина стоит по горло,
А иногда и через край.
Здесь жили-были как придётся,
Жила когда-то даже я,
Но у дворового колодца
Иссякло время жития.
Другие нравы, моды, цены,
Другой нахрап, другой азарт.
Здесь всё снесут – оставят стены
Под будущий «евростандарт».
Но – чу! – пропела дверь подъезда,
Очнулся лифт – и сразу в раж:
В манере старого протеза,
Скрипя, поднялся на этаж.
Куда, зачем? Ах да, проверка
(где – подтянуть, а где – ужать).
Какая-то пенсионерка
Не хочет с площади съезжать.
То не увидишь и собаки,
То понаехало гостей.
С небес на мусорные баки
Осели хлопья голубей.
Вот лифт опять, и дверь подъезда
Разверзлась – тёмная дыра.
Стоит виновница протеста
С пожитками среди двора.
Прощай, воительница! С Богом!
Слезу смахни с припухших век.
Нас много, тех, кто за порогом,
А на пороге новый век.
Тишь пролилась от крыш до днища,
Тишь допетровских ещё рощ.
И лишь под вечер, словно нищий,
Во двор вошёл вчерашний дождь.
* * *
Он был понятным и простым,
где всё известно.
Вдруг, словно развели мосты,
и нет проезда.
Ждала, наивная: прольёт
свет надо мною.
Но, словно мостовой пролёт,
мир встал стеною
и рельсы оборвал.
В зенит они как будто.
Трамвай за облаком звенит
вовне маршрута.
Над головою Эрмитаж,
как выступ скальный.
И пепел сыпется из чаш
колонн Ростральных.
Где Купидон вчера гулял
и звал в аллею,
аллеи перпендикуляр
не одолею.
Не ожидала кабалы
такой, как ныне:
горизонтальные стволы,
ничком богини,
проулок, улица, тропа
стремнин опасней.
На Невский, ставший на попа,
нет, не попасть мне.
Механик, от тоски, молчком
иль тайный кто-то,
чтоб я жила теперь ничком,
вознёс пролёты?
И я, подальше от греха,
не тронусь с места.
Быть может, развели века
и нет проезда?
* * *
Благодарна, что довёл до двери.
Благодарна, что солгал: «До встречи!»,
что вся тяжесть петербургской тверди
не одной упала мне на плечи.
Стонет эскалатор... сколько тлена
скрыл от нас бетон, гранит и мрамор!
В лабиринтах метрополитена
я легко со всеми стану равной.
Стану устремлённей и проворней
в направленье общего движенья.
Как и все, застыну на платформе
в ожиданье жертвоприношенья.
В одиночку, парами, семейно
мы стоим... и я... одна сегодня.
В лабиринтах метроподземелья
каждый ближе к недрам преисподней.
Мы друг к другу жмёмся всё теснее,
хоть друг другу, может быть, не рады.
Среди нас, конечно, нет Тесея
с путеводной нитью Ариадны.
А спасённых, значит, и подавно...
Все мы здесь в чужой и полной власти.
В лабиринтах воют минотавры
и с трудом захлопывают пасти.
Но светлы надежды обречённых.
У меня такого нет уменья...
Веет хладом из провалов чёрных,
веет жуткой тайной затуннелья.
Что же там? Погибель ли? Подмена
каждого на что-нибудь иное?
Минотавры метрополитена
нас несут во тьму, надсадно воя.
...То, что притворится мной, по-женски
волосы поправит и бесстрастно
выйдет из метро на «Чернышевской»,
постоит... и купит себе астры.
* * *
Она смежает камни век,
уставшая за день без меры...
Ей часто снится третий век
ещё до этой хладной эры.
Прикосновение резца
и вспышка боли или страсти,
ладони нежности и власти
её незримого творца.
И восхищение толпы –
(среди Венер ей нету равных)
цветы у розовой стопы
чуть холодят паросский мрамор.
Затем забвенье... тьма и тлен,
веков неслышное движенье...
Она не помнит долгий плен,
не помнит миг освобожденья.
Не знает, что не серебром
(под ропот курии и свиты) –
торг между Папой и Петром
свершился милостью Бригитты!
Она очнулась вдруг живой,
она очнулась как-то сразу,
когда по царскому указу
к ней был приставлен часовой.
Он, как она, был недвижим
и всё же нежно и несмело
кровь перекачивал из жил
в её теплеющее тело.
Весь сад цветением обвит,
густеет воздух от сирени.
Всё оживает от любви,
живёт от первой до последней!
Но где он, где он, милый страж,
где этот взгляд любви и веры?
Зал сто девятый. Эрмитаж,
приют Таврической Венеры.
Уже векам потерян счёт,
(хотя века – лета для камня).
Зачем по мрамору течёт
совсем не мраморная капля?
* * *
Слово звучит на выдохе,
Плачет на выдохе флейта,
Противореча выгоде
И постулатам Фрейда.
Жду у метро на выходе,
Кутаю шалью плечи.
Как мы любовь домыкали
К этой, последней встрече?
Дерево, птица, выхухоль,
Твари любого рода
Ищут свободы выхода
После насилия входа.
Жадный – глаза навыкате,
Что-то удушья вроде,
Как меня в рёбра тыкали
За кошелёк в переходе.
Манит фантазия дикая
Горе утешить немного.
Мир – только иней от выдоха
Где-то озябшего Бога.
Жду у метро. На выдохе
Слово застрянет злое.
Медлишь и ты на выходе
Скуки, тоски, запоя.
«Нет нам пути окольного, –
Выдохну вдруг я ласково. –
Вера – ушко игольное,
Мера – божия, райская».
* * *
Вылетают из-под руки,
Только-только коснёшься клавиш,
Акустические мотыльки:
И сачком лови – не поймаешь.
А попробуй возьми аккорд
Из какой-нибудь простенькой песни –
Акустический хоровод
Воскружит и тут же исчезнет.
Где же всё-таки ноты живут,
По-простому сказать, в натуре? –
В струнах, в клапанах, партитуре,
В музыканте? И там, и тут?
Не хватает фантазии. Ах! –
Чем представится опус, симфония,
Вознесённая на ветрах
Композиторского своеволия.
……………………………….
Всходит солнце и небосвод
Расцветает сиреневым лотосом...
Не считать ли Вселенную опусом –
Кратко-вечным сплетением нот?
* * *
У Бога чертогов много.
Пословица
Населены дворцы Творца
Разнообразными творцами:
Кто входит с красного крыльца,
А кто – с торца – поймёте сами.
Вошли. На первом этаже
Лежат эфирные дорожки.
Встречают только по душе.
Не уповайте на одёжки.
Но провожают (не дай бог!)
Без всякой кары или мести,
Не потому – хорош ли, плох,
А лишь за то, что неуместен.
Вздыхать не стоит: не судьба!
И от обиды зубом цокать.
Тут, как у лампочки, резьба
Не та нарезана на цоколь.
Все поступившие равны,
Единое у них отцовство.
Но каждый, как и свет луны,
Лишь отраженье света солнца.
Кто больше принял теплоты,
Кто всю пустил на отраженье.
Вот все различия, и ты
Включи своё воображенье.
Оно здесь, лёгкое, в цене,
Дороже, чем прямое знанье.
И ходит слух, что Бог во сне
На нём построил мирозданье.
* * *
Хрустит в саду секатор,
А там, вдали, за тыном,
Осенние стигматы
Проступят по рябинам.
От ледяного ветра
Теряют горечь кисти –
Как от высокой веры
Вся желчь житейских истин.
Ботва исходит дымом,
А там, вдали, за долом,
Пылает по рябинам
Свет истины Христовой!
Остывшая до пепла,
Уставшая без меры,
Не отвернусь от ветра
Своей осенней веры.
Покинут рощу листья,
И заскрипят полозья.
Стигматы по отчизне –
Рябиновые гроздья.
© Вера Бурдина, 2017-2018 .
© 45-я параллель, 2018.