Женский клуб
Я точно помню, в каком это было году – в 1993-м. Потому что вышла тогда моя книга с двумя повестями: «Жена» и «По кругу». И вот через столько лет встречаю я девушку, с которой довелось мне в то время пообщаться. Узнать её, немолодую уже, полноватую даму, я, конечно, не смог бы, тем более что виделись мы всего однажды и недолго. Но когда она, поздоровавшись и скупо улыбнувшись, подошла, напомнила о той нашей беседе в сквере, тут же всё отчётливо проявилось в моей памяти. Потому что напрочь забыть о таком уникальном в моей жизни событии вряд ли возможно.
А было так. Зазвонил телефон, незнакомый мне женский голос, рассыпавшись в извинениях, попросил о встрече, обещая отнять у меня не более четверти часа. И, предупредив, что это не её личная инициатива – делегирована она неким коллективом. Каким – говорить не стала, сказала, что всё потом объяснит. Сговорились мы, и на следующий день в условленное время поджидала она меня на скамейке в скверике возле дома. Невысокая, тоненькая, на вид девчушка совсем, но, когда заговорила она, сразу понятно стало, что человек она достаточно зрелый и неслучайный. К делу приступила без обиняков. Они, сообщила, организовали в Ростове клуб, пришла она попросить меня стать членом этого клуба. И на вопрос мой, какого клуба, ответила, чуть помедлив, что женского. Всякое доводилось мне в жизни видеть и слышать, но не припомню, чтобы когда-либо так поразился. Тут же сообразил, что разыгрывает меня, прикалывается. Но она, предвосхитив мою отповедь, заверила, что вовсе не шутка это, предложение вполне серьёзное.
– И много в вашем женском клубе будет мужчин? – поинтересовался я.
– Вы один, – без улыбки ответила она.
– За что же именно мне выпала такая честь? – вместо неё заулыбался я, не зная, как повести себя, чтобы не выглядеть идиотом. Понимал, что после услышанного должен был бы я встать и, ни слова больше не произнеся, расстаться с ней, но удержало меня пробудившееся любопытство.
– Вот, – сказала она, вынимая из сумки мою книгу, – за это.
Далее разговор наш приобрёл до того странный характер, что не знал я, как на всё это откликнуться. С одной стороны, всё-таки, чего уж там, лестно мне было, но с другой… Ведь прознав об этом, изведут меня друзья и приятели мои, вот уж покуражатся, поизгаляются всласть…
Предыстория же была такая. Подзабыли уже многие, как в те первые перестроечные годы шалела вся страна, опьянённая вдруг обрушившейся на неё немыслимой вседозволенностью, чего только ни случалось. Эти, например, предтечи грядущего отечественного феминизма, надумали создать свой женский клуб. Где могли бы не только ворковать о «своём девичьем», но и, прежде всего, противостоять заскорузлой мужской гегемонии. Набралось уже десятка три заединщиц, если позволительно такое слово. И одна из них, врач, кстати сказать, неожиданно предложила позвать какого-нибудь мужчину, по реакции которого на их теоретические и практические деяния смогут они ориентироваться. Хотя бы поначалу, пока нужную силу и сноровку заимеют. После сумбурных дебатов предложение это было принято. Теперь следовало выбрать нужного представителя враждебного пола. При условии, что не мракобес он, женат, уживчив, разумеет извивы женской психологии, способен проникнуться ею. А девушка, перед тем как раз прочитавшая эту мою книжку, выдвинула мою кандидатуру. Пошло творение моё по рукам, читали, обсуждали, после чего решено было, что подхожу я для предназначенной мне роли…
Искушение слишком было велико. Такая мне, сочинителю, удача выпала, грех упускать такую возможность. Это не сюжет для небольшого рассказа – это, не исключалось, могло бы стать такой бомбочкой, которая не только Ростов могла взорвать. Если бы, конечно, смог, сумел я как надо сработать, одного желания мало. Мы, слово за слово, просидели с ней около часа. И всё-таки я не решился. Конечно же, не раз пожалел потом, но что было, то было. Больше никто ко мне с этим не обращался, вообще с того дня не слышал и не читал я о деятельности этого клуба. И девушку эту встретил лишь сейчас, через почти тридцать лет. Узнала она меня, подошла. Само собой, поинтересовался я судьбой того клуба. Оказалось, вскоре и она, и большинство других покинули его. Потому что направленность он обрёл мало соответствовавшую задуманному. Образовалась там тесно сплочённая и очень агрессивная группа, зацикленная на сугубо гендерных предпочтениях…
Вот такой сюжет. Для небольшого рассказа.
Зайка
Я возвращался домой, торопился – с минуты на минуту собирался хлынуть дождь. В пустовавшем ближнем скверике увидел забытого кем-то маленького плюшевого зайчика. Сразу же вспомнилось незабвенное «зайку бросила хозяйка». Я сунул его в карман, следуя завету увы подзабытой уже Агнии Барто. И даже знал уже, какова будет дальнейшая его участь. У подруги моей Марины неисчислимая коллекция игрушек, самых разномастных, почти все они ей подарены. Но особенно дорожит она вот такими беспризорными, где-то найденными, почитая это не случайным, знаковым каким-то даром судьбы. Хотелось мне порадовать её своей находкой. Утром следующего дня выплыло бодрое, незамутнённое солнышко, обещая тёплый, погожий день, я, выходя из дому, облачился теперь в белые брюки. И не менял их с неделю, совсем вдруг позабыв, прости меня, Мариша, о томившемся в тесной джинсовой темнице плюшевом зайце. Вспомнил лишь, снова погрузившись в джинсы, уже на улице, сунув руку в карман. Пересекая сквер, встретил знакомую, гулявшую с пятилетним внуком Тёмкой. Задержался, пообщался немного с ней, с Тёмкой. Тёмка, обычно жизнерадостный, словоохотливый пацанчик, был не очень расположен, разговор не поддержал, отошёл в сторонку.
− Не в духах мы сегодня? – поинтересовался я у знакомой.
Та поведала мне, что не первый уже день Тёмка в плохом настроении, ничто ему не в радость. Очень тяжело перенёс гибель своего любимца, жившего у них декоративного карликового кролика. А потом, в память, наверное, о нём, не расставался с похожим на него игрушечным зайцем, который как на зло подевался куда-то. Повела его в магазин игрушек, предложила выбрать любого зайца – отказался, прежнего хочет, капризничает. Прямо беда с ним.
− Не велика беда, − небрежно пожал я плечами. − В этом мире нет ничего невозможного. Если очень захотеть. – Подозвал Тёмку, трижды сказал «крекс, фекс, пекс», шикарным жестом извлёк из кармана зайку, протянул ему: − Твой?
Конечно же, очень Тёмка обрадовался, завизжал даже, но видел бы кто, как посмотрела на меня та знакомая. Много чего в жизни моей бывало, но никогда ещё никто на меня так не глядел.
Звезда
На Ворошиловском проспекте создана своеобразная аллея звёзд. Приблизительно раз в году выбирается самая достойная ростовская личность, которая удостаивается такой чести − памятной именной звезды. Пятиконечная эта звезда вписана в жёлтый металлический круг диаметром около полуметра, тот – в квадрат из какого-то тёмного камня или пластика. Задумка хорошая, пусть и можно было бы иногда поспорить об отдаваемом предпочтении. Но тут уж, как говорится, всем не угодишь. Удивляет другое: целесообразность выбранного для этой затеи места − посреди тротуара большой людной улицы, где с утра до ночи тысячи ног топчут эти звёзды. Больше того: не ведаю, из каких материалов это сработано, но очень уж нестойких: стираются, трескаются, ломаются и буквы, и сами звёзды, и окантовка, вся эта хлипкая, ненадёжная конструкция. Когда совсем уже неприглядной делается какая-либо из них, забирают её на ремонт или замену, долго потом вместо неё зияет на тротуаре проплешина. Я живу неподалёку, поэтому часто здесь хожу, сразу бросаются в глаза все эти огрехи. Не говоря уже о том, что чем дальше во времени, тем уязвимей, разномастней становятся звёзды, зримо отличаются друг от друга, рушится ансамбль. Так и подмывает воззвать неизвестно (известно) к кому: ну почему у нас даже самые благие намерения так неумно, бездарно осуществляются? Задержались мы с женой, проходя мимо, посудачили об этом. Тут подошёл к нам бывший сосед по дому, поздоровался, сказал, кивнув на одну звезду:
− А этого я ведь знал. Давно, правда, он рядом с сестрой моей в полуподвале проживал. Намыкался, бедолага, под завязку, кто ж тогда понимал, что знаменитый он? – Вдруг хохотнул: − А сейчас я на нём даже неплохо закалымить мог бы.
Увидев, о ком он говорит, попросил я его рассказать всё поподробней: почему бедолага и в полуподвале, о каком калыме речь, что вообще помнит о нём. Помнил он не много: тот странноватый был какой-то, людей сторонился, всё молчком, молчком, словно бы боялся кого-то или чего-то, знакомиться с таким никакого интереса. От сестры знал только, будто бы в войну у него с немцами какие-то дела были, сажали его за это, теперь на работу нигде не берут, впроголодь они с женой в полуподвале этом ютятся. А потом дали сестре другое жильё, переехала она, с тех пор ничего о нём не знала, нигде не встречала. И не понять было, какие у него, еврея, могли быть дела с немцами, чего он боялся. Что снова его посадят? Это после уже, когда вдруг оказалось, что герой он и даже кино про него за границей снимали да книжки писали, всё совсем другим концом повернулось, звезду вот заполучил…
− И долго жил он в том полуподвале, без работы? – спросил я.
Ответил, что, наверное, долго − сестра позже них туда въехала и года три, не меньше, там прожила. Заодно узнал я, как мог бы сейчас мой бывший сосед на нём «закалымить». Будущий обладатель звезды, пытаясь хоть что-то заработать, вышивал крестиком на продажу всякие картинки. Только не припомнила сестра, чтобы кто-нибудь их у него покупал. И вообще их порог переступал. А вот она, чтобы помочь им, одну купила, у себя повесила. Прекрасно он её помнит: солдат бежит с автоматом, кричит. Дешёвка, конечно, смотреть не на что. Сестра, когда переезжала, картинку эту с собой не взяла, кому такой хлам в новой квартире нужен?
− Зато теперь, когда бы сохранила она её, − опять хохотнул, − представляете, какие бабки огрести за неё можно было бы? Особенно если б из Израиля какой-нибудь или, скажем, американец? На машину запросто хватило бы!..
Стояли мы возле памятной звезды Александра Печерского, возглавившего единственное в истории успешное восстание в фашистском концлагере Собибор…
Кто в доме главный
Поздоровалась со мной молодая женщина с коляской, улыбнулась. Сказала скорей утвердительно, чем вопросительно:
– Вы меня не помните? Вы к нам в лицей приходили. Давно уже, сейчас я скажу… – Беззвучно пошевелила губами. – Тринадцать лет назад, я в шестом классе училась. Мы ещё тогда спорили, кто в доме главный. – Засмеялась.
И я вспомнил. Не только потому, что очень уж та тема необычной была, тем более в общении с шестиклашками. Девочка она была приметная: рыжая, с россыпью светлых веснушек на лице, что, к слову сказать, и тогда, и нынче вовсе не портило её милое лицо. И тем запомнилась, что языкатая была, непоседливая, она-то и затеяла тот сомнительный диспут. Зашёл у нас разговор о домашних животных: кого лучше держать, кого хуже, какие радости, какие проблемы. Мнения были разные ещё и потому, что одни жили в частных домах с дворами, другие – в городских квартирах. Сходились на том, что многое зависит от родителей: кто-то любит животных, кто-то не жалует. Больше того, кому-то при всём желании нельзя заполучить кошку или собаку, потому что родители запрещают. Или, тоже проблема немалая, кто-то из родителей разрешает, кто-то нет, тут уж всё зависит от того, чей авторитет в семье выше, чьё слово весомей. Кто, одним словом, главный в доме. Иногда до того доходило, что из-за этого, например, котёнка настоящая война велась. Диспут наш, в большинстве своём этой неугомонной рыжей девчонке благодаря, разгорался нехилый, завелась ребятня, разоткровенничалась, о своих случаях завспоминали. Чему, понятно, радовался я: не часто удавалось так разохотить их на читательских встречах, не превращать в «мероприятия». К тому же по-писательски любопытно было их послушать, дорогого стоило. Эта, в веснушках, спросила, есть ли у меня какой-нибудь питомец. Ответил, что есть кот Лёша, рассказал о нём. И что жена моя, предвосхитил возможный очередной вопрос, тоже очень любит животных, так что в нашей семье такие завихрения не возникают. Рыжая вдруг ошарашивает меня:
– А кто у вас в доме главный: вы или жена?
Ничего себе вопросик в компании этих малолеток. Успеваю заметить округлившиеся глаза учительницы, её тихое, адресованное рыжей егозе шипение. Нисколько – во всяком случае мнилось мне так – замешательства своего не выказав, ответил, глядя в её хитрющие синие глаза:
– Странный, однако, вопрос для мужчины. – После небольшой, «интригующей» паузы добавил: – Если, конечно, он в самом деле мужчина, а не только именуется так. Жена, мама, конечно же, в доме главная. Она, как кариатида, всю тяжесть семейной жизни на руках, на плечах своих держит. Женой, матерью быть – это ведь огромная, трудная работа, не столько даже работа, сколько искусство.
Ещё немного поговорил я с ними о непростом семейном бытии, но это уже было не существенно, наверняка больше занимали их теперь собственные семейные коллизии. Слушали внимательно, каждое слово ловя, особенно сразила их таинственная кариатида…
– Ну, почему же, – сказал я бывшей рыжей девчонке-озорнице. – Прекрасно помню. И тебя, и тот наш разговор. А кстати, вот ты, замужняя уже, сама мама, что сейчас ответила бы, окажись тогда на моём месте?
Лицо её сразу как-то потускнело, улыбка поугасла:
– Не знаю даже… Я ведь тоже хотела… В общем, сейчас уже одна я, не замужняя. Верней, вдвоём, вот с ней, – кивнула на девочку в коляске. Вдруг заторопилась: – Ой, что же это я, мне бежать надо, опаздываю…
Я смотрел ей вслед, расстраивался…
Первая любовь
Случайно узнал: умерла Н., моя одноклассница и однокурсница. Моя первая любовь. Прежние мужские школы объединили с женскими, когда перешёл я в восьмой класс. Взамен двенадцати убывших из нашего седьмого «Б» мужчин обрёл класс тринадцать женщин. В самый раз, когда созревали мы для влюблённости. Как нередко это бывает, многие наши мальчишки сразу влюбились в одну из них, беленькую, глазастую. В Н. Не только самую, по нашему разумению, симпатичную, но и самую резвую, голосистую, выпендрёжную. Но если бы только это. Девять лет всего прошло после войны, мы, дети её, в большинстве своём малорослыми были, худыми, закомплексованными. Нам под стать и девочки – такие же недокормленные, недозревшие, разве что росточком повыше. У Н. же, подружкам на зависть, а нам в обалдение, туго, дерзко вздымались на груди крылышки школьного фартука. Что, естественно, очень даже способствовало влечению к ней. Это несколько позже, через год-другой, ребятня наша догоняла и перегоняла их ростом, а тогда эта удручающая разница не слабо травила мужское самолюбие. К выпускному, десятому классу органично выправилось это былое гендерное несоответствие. Только не у меня – я по-прежнему был самым маленьким и, пожалуй, самым худосочным из отроков нашего класса. К счастью, верней, несчастью моему, Н. я всё-таки чуть перерос. К несчастью, потому что всё равно шансов завоевать хоть какие-то её симпатии у меня не было. В довершение ко всему я сильно заикался, а если волновался – едва ли не каждое слово давалось мне с трудом. В последний год во всю свою юную силу и красу полыхала уже школьная любовь, кое у кого вполне даже созревшая, но, увы, оставался я лишь её созерцателем. Всё так же недостижима была для меня Н., но никто, кроме неё, сердца моего не затронул. И, высоким штилем выражаясь, лишь перу да бумаге поведать мог я печаль мою. И обиду. Рифмовать я начал, когда ещё толком писать не научился. Как тот пресловутый чукча, обращавший в слова всё попадавшееся на глаза. Скорей баловство, чем охота. Но с появлением Н. всё преобразилось в моей жизни. И сделались стихи единственным моим спасением и утешением. Если бы возможно было вытянуть в одну дорожку исписанные мною в ту пору тетрадные листки, протянулась бы она, наверное, не на одну сотню метров. Хуже всего, и понимал я это отчётливо, что не на что было мне надеяться, ни единого шанса. И стоило мне это дорого. Тогда, видать, и прицепилась зловредная бессонница, не покинувшая меня и по сей день. Мы, именуемые нынче детьми войны, ещё и лишившиеся отцов, сентиментальностью не отличались. Не располагала к тому выпавшая нам непростая жизнь. А уж разнюниться, слезу пустить, пацанам тем более, вообще облом. Но помню я, как плакал, и ведь давно уже не ребёнком – школу заканчивал. Нашим четырём десятым классам разрешили устраивать изредка танцевальные вечера. Эпохальное событие, директор у нас был суров. В актовом зале, под патефонные пластинки, под неусыпным учительским надзором, конечно. Девочек не баловали: допускались только в школьной форме. Разве что повседневный чёрный школьный фартук меняли на белый. И, разумеется, никакой заметной косметики, никаких высоких каблуков. Представляю себе, как потешались бы нынешние наши ровесники, чудодейственно побывав там. Девочки стайкой у одной стенки, парни у противоположной. Парню, чтобы пригласить девочку, нужно было пересечь зал. Впрочем, искусников и смельчаков было не так уж много, чаще девочки танцевали друг с другом. Но и парни ведь тоже. Обычное дело, ничего ни зазорного, ни комичного в том не было. Я, например, танцевал со своим другом Стасиком, на голову возвышавшимся надо мной. Танго, фокстрот, вальс. В затейливом вальсе, правда, кружились только девочки, парни, за редким исключением, не умели, остерегались. Была у меня мечта. Пригласить Н. на танец, за руку её подержать. На танго, конечно, фокстрот был бы уже перебором. Два шага в одну сторону, шаг в другую. И однажды, нашло на меня вдруг, поспорил я с подзуживавшим меня Стасиком, что вот возьму – и приглашу её на танго. Зазвучала музыка – и двинулся к ней на непослушных ногах. Казалось мне, пока одолевал я разделявшее нас гигантское пространство, что все на меня смотрят. Приближался, затравленно глядел на неё, она, окружённая подружками, на меня. Отступать уже было некуда. Подошёл – и, разволновавшись, допустил непростительную ошибку. Все заики знают, что самая страшная в начале слова буква – «п», сложно её преодолеть. Уж не ведаю, что хотел я сказать: «пойдём», «приглашаю» или что другое, но не смог ничего. «П-п-п», – выдавил я из себя. Судорожно передохнул и попытался ещё раз: «п-п-п»… И в третий раз… Она с трудом сдерживала улыбку, хихикнула стоявшая рядом девчонка, ещё кто-то. Хватило меня, чтобы тоже изобразить подобие улыбки, не выбежать, а выйти из зала. Оказавшись в коридоре, помчался в туалет, закрылся там в кабинке и плакал…
Позади осталась школа, пошёл я на завод, работал слесарем-сборщиком. За тот год вырос на четырнадцать (ревностно следил за этим) сантиметров. Я, кстати сказать, прибавлял в росте до двадцати пяти лет. Почти перестал (как сумел – отдельный рассказ) заикаться. Потекла другая, несравнимая, взрослая жизнь. Затем поступил в медицинский, Н. оказалась на одном со мной курсе лечебного факультета, только в другой группе, встретиться мы могли только на общих лекциях. Глядел порой на неё и сам себе дивился: как мог я так изводиться из-за неё? Получив дипломы, разъехались мы в разные концы страны, больше не виделись. И вот узнал я вчера, что она умерла: беседовал по скайпу со школьным товарищем. Завспоминал. И пришёл неожиданно к мысли, как благодарен ей должен быть. Как неведомо, не будь её, сложилась бы моя жизнь. Это ведь ей благодаря увлечение стихами, литературой сделалось жизненной потребностью. Это ей благодаря дни и вечера, когда однокашники мои встречались с девчонками, я, обречённо дома сидя, пристрастился к чтению на всю оставшуюся жизнь. Это ей благодаря испытал я первые сладкие, горькие ли, муки любви, пусть и безответной. Не каждому дано. Спасибо, Нина, спокойного тебе сна.
© Вениамин Кисилевский, 2025.
© 45-я параллель, 2025.