И всё же топору
Вовек не уподобиться перу.
В расправах буйных
Остриё пера
Порой куда острее топора
Но то, что грубо
Сделано пером,
Я вырубал бы тотчас
Топором.
Что в лугах, будто призраки, бродят.
Дайте им надышаться настоем полей,
Нагуляться в кругу-хороводе.
Перед тем, как подняться в туманную стынь,
Пусть купаются в дымчатых росах,
Чтоб мерещился им над безводьем пустынь
Росный блеск наших трав медоносных.
Пусть вдыхают и пьют на родимой земле
Костерков горьковатую роздымь,
Чтоб огнями степными в сырой полумгле
Им казались далёкие звёзды.
Я прошу – не пугайте седых журавлей,
Дайте сил им и духу набраться, –
Чем дороже родная земля и милей,
Тем трудней от неё оторваться.
Никогда!
О том, что с лиц однажды смоют копоть
Но в их сердцах живут порывы Данко,
И мать-земля настолько дорога,
Что не страшась бросаются на танки
С одной лишь думой –
сокрушить врага!
Бой затих,
Но дело не в пальбе.
Если грохот боя убывает,
И какое к чёрту там затишье,
Если в сердце боли нет конца,
Если слышишь в тишине застывшей,
И огонь в душе не убывает,
Хоть и смолк противник пред тобой.
На войне затишья не бывает, –
В том затишье зреет новый бой.
от орудийных вспышек
И шепчут слово страшное:
«Война!»
Горят хлеба.
Горят
и жарко дышат,
Не понимая,
в чём же их вина?
А мы идём туда,
где канонада
Вздымает клубы пыли и золы.
Голодные,
с горящей нивой рядом,
Браним нерасторопные тылы.
А на душе –
как тяжеленный камень
От скорбного призыва:
«Помоги!»
Колосья обожжёнными руками,
Склонясь, хватают нас
за сапоги.
Ты и печалишь, и гневишь.
Ты вся, как после тяжких пыток,
Бредём в пыли за ротой – рота,
А ты гудишь, а ты ревёшь.
И, может быть, за поворотом
Но разве может обессилеть
Живой, над павшими скорбя,
Когда вослед глядит Россия
И ждёт победы от тебя?!
Не предвещавший ни грозы, ни тьмы.
И то, что враг огнём тяжеловесным
Ударил вдоль границы повсеместно,
На травах звёздно росы полыхали,
Вовсю гремел оркестр наш полковой,
Наверно, потому и не слыхали,
Когда трубач нам протрубил тревогу
И мы застыли в боевом строю,
Ещё не представляли, если строго, –
Хоть каждый день с подъёма до отбоя
В полях учились бою, пыль клубя,
Душою ощутив раскаты боя,
Что было там, «в себе», – не помню точно, –
И нас ли в той неточности винить! –
Одно нам было ясно – край наш отчий
И мы пошли по огненным дорогам,
По рубежам войны – из боя в бой,
И стала изначальная тревога
И вот сейчас, сверяя путь солдата
Со всем, что свято в сердце бережём,
Я знаю точно – роковая дата
Была моим исходным рубежом.
Моя земля – степные тропки,
Широкий тракт и глушь тайги…
Не по тебе ль смешно и робко
Ты в озарении рассвета
На мир открыла мне глаза.
Так почему же я за это
Ты добротой сердечной грела
Меня в судьбине кочевой.
Когда душа моя горела,
За мной следили, как за сыном,
Твои тревожные глаза.
Так почему же я спасибо
Когда я шёл за грозным валом
Артиллерийского огня,
Ты все удары принимала,
И я в победный час России
От счастья плакал и плясал,
А за спасение спасибо
Тебе, как прежде, не сказал.
В коей детство протекло,
Пел поныне бы, наверно,
Про тоску сверчков запечных,
Про ночную злую мглу.
Про слепых котят беспечных,
Про дорожку у порога,
Ту, что мама соткала.
Про туманную дорогу,
На судьбу я не в обиде,
И тропа моя тверда.
Свет и радость в лучшем виде
Отчего же в час тревоги
Всё твержу я без конца
Ту частушку, что в дороге
«Побывал бы я в деревне,
Поглядел бы на котят.
Уезжал – слепыми были,
Я Россию люблю…
От церквей заунывного звона
И до наших, ревущих,
Безумно стремительных дней.
Я друзьям говорю,
Что со мною живут:
«Повезло нам!»
И в чужой стороне,
Как по дому
Я Россию люблю!
«А она тебя?» –
Кто-нибудь спросит.
Я ответить на это,
Пожалуй, навряд ли смогу.
Просто с детства люблю
Уходить в звездопадную осень
И подолгу стоять одиноко
На сонном лугу.
Расцветают яблоньки!
И струится белый дым
Но, как прежде, нелюдима
И безрадостна вдова.
И от белого от дыма
Не печальтесь, бабоньки,
Расцветают яблоньки!
Что как погода, склонна к перемене,
Где на сто вёрст окрест пекли блины
Где, горяча распластанных коней,
Под свист разбушевавшейся метели
На тусклый свет изменчивых огней
Где длинно выли волки по ночам
И где маралы о любви трубили.
И где ходила дрожь по кедрачам,
Из ермаковских кряжистых рубак,
Не строил предок мой воздушных башен,
Он был дегтярь, охотник и рыбак,
Всем существом безделье не любя
И презирая толстосумов сытых,
Бывало бросит: «Язвило тебя!»
Чтоб ярый нрав не вспыхнул, как пожар,
За ним следили власти глазом строгим,
И на прицеле гнев его держа,
Он за двоих сражался на войне
И на судьбу свою не обижался,
Наверно, потому, что в глубине
И самым сильным был его заряд –
К свободе необузданная тяга.
И над тайгой пылавшая заря
Здесь и поныне в сердце берегут
Набатный гуд, когда тайга гудела,
Когда в чащобах русский и якут
И эту память гордую храня,
Как и тогда, года былые, рядом
Они в горниле дыма и огня
В бессмертье шли, ложась под
Растёт Сибирь сегодня ввысь и вширь,
По-богатырски расправляя плечи.
И если я произношу «Сибирь»,
Я чувствую, что сам я богатырь
И что бессмертьем в жизни обеспечен!
Когда мандат вручала свой.
Она мне сердце опалила
Со мной жила одной судьбою
И у походного костра
Не раз склонялась надо мною,
Она была скупой на плату
И лёгких крыльев не дала,
Зато нелёгкий путь солдата
В стих, как в обойму, вогнала.
Когда в преддверии пути,
В твоей груди пылает жажда
И ты, мечтою окрылённый,
Готов рвануться в синеву,
Дабы до цели отдалённой
И лёгкость есть ещё другая.
Вершина.
Стая облаков.
А позади – тропа крутая
Там и сомненья, и тревоги
Не раз кружили над тобой.
Пытался ветер сбить с дороги,
Но что минувшие печали,
Коль за плечами – два крыла!
И, видя гордый взгляд орла,
* * *
Всяк по-разному, всяк по-разному,
В расставании ждёт свидания,
Но одно роднит в этом случае
Дальновидного и заблудшего:
Оба в жизни ждут только лучшего,
И вот я опять под Москвою…
Где жаром дышали бои,
Где насмерть стояли герои –
Где воинский долг и присяга
В набат обращали слова:
«Ни шагу назад, ни полшага,
Под плитами дремлют солдаты,
Вдыхая степной аромат.
И, верно, им снятся раскаты
А может, им снятся победы
И в ярких огнях города.
И люди, что едут и едут
Хоть сердцу легко от причастья
К боям, что ушли далеко,
Но кровью добытое счастье
Где воинский долг и присяга
В набат обращали слова:
«Ни шагу назад, ни полшага,
За нами – Москва!»
Листопадная вьюга,
Затуманились плёсы
Холодной реки.
Сердце вновь потянулось
К хорошему другу,
От которого нет
Верно, в сотый уж раз
Письма друга читаю
И причины молчанья
Понять не могу.
Вот письмо из Москвы –
«На Алтай вылетаю…»
Вот письмо из Ташкента –
И ещё… И обрыв…
Значит, что-то неладно –
Не о том ли тревожно
Гудят провода?
Может, где затерялся
Во тьме непроглядной?..
Люди, дайте мне знать,
Впрочем, этого делать
Пожалуй, не стоит.
Просто надо немного ещё
Подождать,
Потому, что я знаю –
Своею бедою
Никогда он не станет
Значит, где-то сидит в тупике,
Не иначе.
Иль не ладится поиск
В таёжном краю.
Такова уж натура –
Лишь после удачи
Оглашать всенародно
Победу свою.
Как ветра свежая струя.
Снегами талыми запахла
В мой неуют, в мой шаткий быт.
Ты разметала все преграды
Былых сомнений и обид.
В глазах метнулись птицы синие,
Как будто даль их позвала.
И под окном берёзка в инее
Вдруг вешним цветом зацвела.
Человек во чистом поле,
Человек во чистом поле
Одиношенек-один.
Он в своих поступках волен,
Он в своих проступках волен,
Он собой вполне доволен, –
Господин своих дерзаний,
Господин своих терзаний,
Никаких не указаний,
Ни угроз со стороны.
Где он будет жить – в Казани
Или, может быть в Рязани,
Иль кому-то в наказанье –
Но внимательно взгляните,
Но внимательно взгляните,
Но внимательно взгляните
На идущего его, –
И невидимые нити,
И невидимые нити,
Как от солнца свет в зените, –
Эта тянется из дома,
Эта в новый день ведома,
Ну а эта, как истома,
Тянет в прошлые года.
Эта – в даль, а эта – в выси,
Эта – к дьяволу навысел,
И, выходит, он – зависим,
Ну а вдуматься – беда ли,
Ну а вдуматься – беда ли,
Где, скажите, вы видали,
Чтоб отсутствовала власть –
Власть разлук и власть свиданий,
Власть упрёков, назиданий, –
Оборвётся власть страданий –
Значит, жизнь оборвалась!
Но не выжмешь и капли слёз.
За окном – голубая слякоть
Под унылую эту песню
Вспомнил вновь я свою весну.
Но её не вернуть, хоть тресни,
Не скрипят, как бывало, двери,
В доме – мёртвая – тишина.
Но мне хочется снова верить,
Скинет плащ.
Тихо сядет рядом.
И во власти сплетённых рук
Я упьюсь ненасытным ядом
И в любовно-угарном плене
Я прочувствую вновь весну.
Расцелую её колени
И в коленях усну.
Где труд людской – как благодать,
Он, высь прозванивая пеньем,
Поднялся так, что не видать.
И меж землёй и поднебесьем
Сучит, сучит живую нить,
Как добрый знак того, что песню
И труд нельзя разъединить.
Похоже за тобой брела беда.
Но вышел в степь, распахнутую настежь,
Поля прозрачной дымкою синели,
Чуть колыхнулась рожь – за валом вал,
И колоски заманчиво звенели,
Как будто струны гуслей тихо пели
И звали за далёкий перевал.
Л…
Испить пленительный обман,
Метнулась ты пугливой ланью
Там были рыцари и замки,
И голубые паруса.
В том царстве в роли куртизанки
Земное на волшебном фоне
Казалось блёклым и пустым.
Ещё лишь миг – и ты на троне
И вдруг надрыв.
И сердце сжалось.
И складки боли средь бровей.
И в душу мне вползает жалость
И понял я: твоя морока –
Сплошная ломка бытия.
Где безнадёжно одинока
Душа греховная твоя.
На сад, слегка снежком запорошённый,
Гляжу и от былого отрешённый,
И эта белизна и чистота
Меня уводят в прожитые годы.
На время исчезают все невзгоды.
И вот ложится первая строка…
О чём она? –
О том, что снег искрится,
И жизнь, как полосатая тигрица,
Верный признак
Мне суеверья – трын-травой,
Но есть такое суеверье,
Однажды что-то дорогое,
Что в тайниках души носил
И от чего не знал покоя,
И как потом клубку не виться
И как не биться – всё равно
Тобой задуманному сбыться
Я не фанатик и не мистик,
Мне суеверья – трын-травой,
Я в книге жизни каждый листик
А в этот признак слепо верю,
Как верю в правду простаков,
И под замком держу все двери