Волчара не ошибся
Мы стояли у дома-музея Виктора Петровича Астафьева в Чусовом. Не у дома – у домика на шестнадцать квадратов, собственноручно сложенного-сколоченного начинающим писателем в окружении высоковыйно и безразлично посапывающих ЛЭП. Мы – это троица: Михаил Тарковский, Вероника Шелленберг и ваш покорный слуга, уроженец здешних мест. Тарковский, благо, что описал свою охоту под Туруханском и в стихах, и в прозе, в устах Вероники был, конечно, «светящийся, как соболь».
А Беликов – матёр!
Двужилен, горд… волчара!
Наш беглый разговор
не прокрутить в начало...
Михаил Тарковский, Вероника Шелленберг, Юрий Беликов
Ну, «волчара» так «волчара». Прокручиваю в начало разговор. Ещё до Чусового нас тоже объединил Астафьев, поелику чтения, на которые мы были приглашены, и в Красноярске, и в Чусовом, на его литературной родине, именовались Астафьевскими. И вот, двигаясь поэтическим десантом по Красноярскому краю, где-то в районе Дивногорска, примыкающего к Овсянке, я обратил внимание, как Вероника зачарованно смотрит на теряющиеся за Енисеем в дневном мареве изломы гор. Глядела-глядела и вдруг:
– Я бы там хотела жить!
«ТАМ» было ударным. Я выступил мысленным проводником красивой брюнетки. «Волчара» увёл оную только ему ведомыми звериными тропами за горный кряж. В собственном воображении...
Иногда воображение материальнее случая. Через какое-то время я узнал, что Вероника Шелленберг стала алтайской амазонкой. Тут важно определение – «алтайской». Дело в том, что ещё в 1989 году, когда в Бийске (а это Алтай) проходил первый Всесоюзный фестиваль поэтических искусств «Цветущий посох», автор этих строк был облачён в чёрную мантию «Махатмы российских поэтов». Таков титул.
«Махатмой» мог бы сделаться Женя Ройзман, но по приговору тамошнего жюри ему не хватило полголоса. Малость расстроившись, он подался в мэры Екатеринбурга. Теперь уже в бывшие...
И вот ведь какая штука... Вроде бы ты осознаёшь: это вполне шутливый титул (я имею в виду «Махатму»), но, оглядываясь на собственную жизнь, понимаешь, что он, сей титул, начинает «работать».
Во-первых, там, на Алтае, на горе Пикет, куда поднялись участники фестиваля, c опять-таки шутливой, блаженно-провиденциальной, улыбкой мне вручил некую проволочку человек бурятского происхождения – Пётр Янданэ. И эта проволочка закрутилась у меня в руке – стала биолокационной! А, к слову сказать, Пётр Янданэ (косичка!) – там, в разрыве будущего, сиречь сегодняшнего времени, обрёл прочное амплуа, пожалуй, самого востребованного актёра, исполняющего в отечественных художественных кинолентах исключительно роли людей Востока. Как вам такое?..
И... я написал предисловие к поэтической книге Вероники Шелленберг «Сны на склоне вулкана», где, как мне теперь представляется, предсказал её превращение в амазонку, становящуюся ЯВЛЕНИЕМ в современной русской поэзии! Обопрусь на собственное же давнее свидетельство. Итак...
Верхняя боковая ближе к небу
Окончание её фамилии – «берг». С немецкого – гора. Вот почему по жизни своей Вероника предпочитает подъёмы, а если шире – преодоления: в устрашающе-веселящей ли Катуни, где единственное «твоё продолженье во времени и в воде» – весло. Или – верхом на дымящемся скакуне, или – в усиливающем разлуку поезде, когда просишь не то проводника, не то отнятого возлюбленного: «Дай мне верхнюю боковую неба вдоль». Или – в Слове как таковом, когда невозможны банальные рифмы и ты сочетаешь: «Автобусе – унесло бы всех!», «Норов – норах», «Не скоро – мирского».
Ритмический рисунок некоторых её стихов своенравен и непредсказуем, как взмахи того же весла в бурной и порожистой воде (взмах – рифма, а может быть, и пропуск оной, потому что взмах излишен – река выносит сама).
И – постоянный поиск ключей: от дома ли («Ключи, потерянные осенью, в весенней луже обнаружатся… И надо же – у самого крыльца»), от доступа к Богу ли, права Его понимать: «Подчиняться внутреннему зову, повороту Твоего ключа…»
Потому что, когда «поворот» происходит, отворяются тайные знания. Например, о том, что «Чуть дальше небес будет ещё земля, /где не мешают друг другу люди и тополя». Или – «Но будет день, распахнутый глубоко /не в будущий, а в первобытный свет…»
Поэтическое ясновидение – не фиксация одностороннего движения Времени, свойственное большинству говорящих стихами, а уловление смены его течения, допустим, в обратную сторону и, вообще, в любую, становящуюся руслом, – одна из характерных черт поэзии Вероники, предназначенной не всем, а только тем, кто «опоздал» за поверхностным потоком человеческой массы:
Давно прошёл назначенный мне час.
Пустой вокзал, а может – век, не знаю.
Я опоздала так, что в самый раз
на следующий поезд успеваю.
Не всех впускает Сад, завещанный Господом. Но сие не означает, что пути сюда заказаны для тех, кто сделал этот Сад запущенным. Исполненная внутреннего драматизма поэзия Вероники оставляет надежду для заблудших и завет для преображённых:
Кто-то ведь должен стараться полить целиком
детским ведёрком – огромный запущенный сад.
Коневоды уже подобрали ей коня
Сейчас середина марта. Где-то (например, в весьма туманном Альбионе), в саду, возделываемом руками живущей там русской поэтессы Лидии Григорьевой, уже расцвели крокусы и другие райские цветы, в Москве температура, кажется, неотвратимо перешла на плюс и, допустим, на Переделкинском кладбище, где покоятся классики русской литературы, многих из которых знал я лично и с кем-то дружил, давно проклюнулась зелёная трава, а у меня в Перми, по крайней мере, на момент, когда пишутся эти строки, за окном хоть и протаяли дороги, но ещё слепит глаза белизна сугробов. Думаю, что и в Вероникином Омске и на возлюбленном ею Алтае – покуда температурный минус, а, между тем, Шелленберг уже в седле.
Вскоре после нашего поэтического баттла в пермской краевой библиотеке имени Горького, когда состязались инь и ян – женское и мужское начало, Махатма и Амазонка, и Вероника, накануне побывавшая в соседнем с Пермью Екатеринбурге, представившем её новогоднюю пьесу для детей, а потом рванувшая в Пермь на «двух соловьёв поединок» (это я про баттл), позвонила мне из Омска и радостно сообщила (не может быть долго в городе!), что «коневоды уже подбирают ей коня».
Так что ставшая официально – по моей ли или не по моей милости – инструктором по туризму, она, как только подует весенний ветер, а там и лето – в горах, а не за горами, уже ведёт по опасным тропам конные группы, нередко состоящие из одних брутальных мужчин, коими верховодит ЖЕНЩИНА!
«Я не ищу Шамбалы!» – как-то обмолвилась Вероника, в одночасье совершившая пеший подъём на Белуху. Но, по сути, ей уже отворилась собственная Шамбала – Шелленберг обрела таких истовых читателей – коневодов, шаманов, теленгитов (представителей малочисленного тюркоязычного народа Республики Алтай), что нам, огрузневшим и обугрюмевшим в своих городах, где поэты читают стихи для поэтов, впору учреждать специальную Красную книгу, в которую нужно будет занести саму Веронику и её удивительных читателей. «Иногда они даже просят меня написать о том-то и о том-то!», – рассказывала мне она.
И пример её так и числился бы примером в череде непоседливых штучных натур и к тому же отважных женщин, если бы не то преломление, не та открывшаяся радужка, которые возводят путешествия Вероники Шелленберг в разряд уникальных.
Ибо остаются отпечатки её путешествий. О чём говорят хотя бы названия Вероникиных книг: «Отпечатки ангелов на снегу», «Снегопад-проводник», «Под присмотром орла»... Названия её живописных холстов – «Скоро седлать коней», «Цветущий маральник на Катуни». «Вечность. Вид на Белуху»... Есть члены Союза писателей и члены Союза художников – им уважуха. А есть писатели и художники – им любовь! Потому что, когда человек доходит до «тихого креста», на кресте, по преимуществу, не обозначается: член СПР или СРП, а пишут: «Поэт... писатель...» Или: «Художник...» А чаще всего и правильней: «Раб божий».
Что касается «Вечности» и «Вида на Белуху», то после нашего с алтайской амазонкой баттла мне позвонил известный пермский бард, лауреат Грушинского фестиваля Евгений Матвеев, находившийся в зале вместе со своей музой и соисполнительницей песен Галиной, и передал для Вероники рассказ о том, как Галина была переводчицей гостьи из Северной Америки, которая, в свою очередь, поведала ей об откровении одного шамана. Оказывается, у тамошних современных индейцев есть древнейший культ поклонения горе Белухе. А теперь сопоставьте – где Белуха, а где индейцы! Вот тебе, Вероника, и Шамбала! Что, собственно, подтверждает наш общий с тобою красноярский друг.
Она положила себя к ногам той горы,
или
Михаил Тарковский о Веронике Шелленберг
Открытое сердце у этого поэта. Смелое, не боящееся ни ран, ни слёз. Нет никакого дамства, и всегда в стихотворении объём, всегда видение не с одной, а с нескольких точек. И всегда смена точки – нежданный поворот. В стихотворении «Трое в робах…» одна точка – матери-кобылы, у которых отбивают жеребят:
…И одна с дальних пастбищ таки прибежала,
и ржала,
и влажную, тёплую морду тянула
к своему жеребёнку...
Плач грудной лошадиный надсадный
с тоской подхватила собака.
А другая: на наших глазах повзрослевший, превратившийся в жеребца жеребёнок, почувствовавший вдруг, что «время пришло повзрослеть. Оторваться от материнского молока…»
У Вероники Шелленберг есть ещё одно – главное: чувство родной земли, и конечно, чувство Сибири, причём неважно, что это – Иртыш, Катунь, или Енисей. Способность забыть о своём пупе, и положить себя к ногам горы за тысячу вёрст – Белухи ли, Восточно-Саянской сопки. Ещё подумаешь: с такой способностью к переживанию – а показывать ли ей Байкал, выдержит ли сердце? Ведь не в Байкале дело, а в ней. Ведь столько Сибири уже «вклинилось в самое сердце» – так найдётся ли место на этой «сокровенной, неполной ещё карте мира»? Найдётся.
Знаете, бывает для шика, для размаха сыпанёт поэт далёким названием, каким-нибудь местным словечком, будто отметится. А здесь-то кусок души оставлен, и навсегда. Даже не так: просто душа продлилась во-о-н до того города. Да ещё привередливая: только в объёме берёт гармонию.
Жажда странствий настойчивей, крепче, сильней
чесночного запаха черемши.
Нащипала я первые стебельки
на пороге тайги, тайны.
Ещё бы чёрного хлеба,
старого друга,
и можно в дорогу.
Душа эта – никакая не туристка одержимая, не признающая город, нет, она не ссорит одно с другим и в переполненном городе найдёт доброе слово замученному человеку:
Вечный понедельник.
Череда вечных дел.
Ещё немного – и накроет
Перегрев. Предел...
Но милая…
Милая твоя ломает маршевый ритм,
снимает понедельника бремя…
Целует мягко, в губы горячие говорит:
«Всё ерунда…
Я благодарна за наше сумасшедшее время,
которое мы с тобой
навсегда».
Она и город назовёт «хороший мой» – за то, что скрыл горы, чтоб от прощанья с ними не спятить. И проводника поблагодарит за отсыревшие простыни. И только скажет: «Дай мне верхнюю боковую неба вдоль».
Воистину поэт – это когда любовь больше тебя самого. Или тебя самой – как у Вероники Шелленберг.
Постскриптум Сергея Князева
По следам баттла «Махатма и Амазонка»
ИЗ ПЕРВЫХ УСТ
Читают Вероника Шелленберг и Юрий Беликов
От редакции.
В этом номере в рубрике «Золотое сечение» опубликована поэтическая подборка Вероники Шелленберг «Седло Амазонки, или Если ты прорвёшься в мою страну».
А на авторской странице можно найти картинную галерею её живописных работ.
© Юрий Беликов, 2025.
© 45-я параллель, 2025.