Василий
Жуковский

19 марта 1823

Ты предо мною

Стояла тихо.

Твой взор унылый

Был полон чувства.

Он мне напомнил

О милом прошлом..

Он был последний

На здешнем свете.

Ты удалилась,

Как тихий ангел;

Твоя могила,

Как рай, спокойна!

Там все земные

Воспоминанья,

Там все святые

О небе мысли.

Звезды небес,

Тихая ночь!..

19 марта 1823

29 января 1814 года

Когда б родиться в свет и жить

Лишь значило: пойти в далекий путь без цели,

Искать безвестного, с надеждой не найтить,

И, от младенческой спокойной колыбели

До колыбели гробовой

Стремясь за тщетною мечтой,

Остановиться вдруг и, взоры обративши,

Спросить с унынием: зачем пускался в путь?

Потом, забвению свой посох посвятивши,

На лоне тишины заснуть,-

Тогда бы кто считал за праздник день рожденья?

Но жребий мне иной!

Мой ангел, мой хранитель,

Твой вид приняв, сказал: «Я друг навеки твой!»

В сем слове все сказал небесный утешитель.

В сем слове цель моя, надежда и венец!

Благодарю за жизнь, Творец!

29 января 1814

Homer

Веки идут, и веки уходят; а пенье Гомера

   Всё раздается, и свеж, вечен Гомеров венец.

Долго думав, природа вдруг создала и, создавши,

   Молвила так: одного будет Гомера земле!

1829

Stabat mater

Горько плача и рыдая,

Предстояла в сокрушенье

     Матерь Сыну на кресте,

Душу, полную любови,

Сожаленья, состраданья,

     Растерзал ей острый меч.

Как печально, как прискорбно

Ты смотрела, Пресвятая

     Богоматерь, на Христа!

Как молилась, как рыдала,

Как терзалась, видя муки

     Сына — Бога твоего!

Кто из нас не возрыдает,

Зря святую Матерь бога

     В сокрушении таком?

Кто души в слезах не выльет,

Видя, как над Богом-сыном

     Безотрадно плачет мать;

Видя, как за нас Спаситель

Отдает себя на муку,

     На позор, на казнь, на смерть;

Видя, как в тоске последней

Он, хладея, умирая,

     Дух свой богу предает?

О святая! Мать любови!

Влей мне в душу силу скорби,

     Чтоб с тобой я плакать мог!

Дай, чтоб я горел любовью —

Весь проникнут верой сладкой —

     К искупившему меня;

Дай, чтоб в сердце смерть Христову,

И позор Его, и муки

     Неизменно я носил;

Чтоб, во дни земной печали,

Под крестом моим утешен

     Был любовью ко Христу;

Чтоб кончину мирно встретил,

Чтоб душе моей Спаситель

     Славу рая отворил!

Конец 1837

А. А. Протасовой

Что делаешь, Сандрок?

Кружишься ль, как сверчок,

По стульям, по окошкам?

Стрижешь ли морды кошкам?

Рисуешь ли усы,

Крючки и колбасы

На Вицмановой роже?

Иль чертиков в рогоже

Сажаешь на носы?

Иль, мух вбираешь в банки,

Иль лежа на лежанке,

Бутылкам, сундукам,

И сальным парикам,

И рыжим женихам

Рассказываешь с жаром?

Иль рожами смешишь,

Иль споришь с самоваром,

И чайники казнишь?

Ты милое творенье;

Ты взглядом обратишь

И горе в восхищенье;

С тобой явилась в свет

Веселость, гость крылатый;

Она твой провожатый,

При ней несчастья нет.

1814

Алина и Альсим

Зачем, зачем вы разорвали

   Союз сердец?

Вам розно быть! вы им сказали,-

   Всему конец.

Что пользы в платье золотое

   Себя рядить?

Богатство на земле прямое

   Одно: любить.

Когда случится, жизни в цвете,

   Сказать душой

Ему: ты будь моя на свете;

   А ей: ты мой;

И вдруг придется для другого

   Любовь забыть -

Что жребия страшней такого?

   И льзя ли жить?

Алина матери призналась:

   «Мне мил Альсим;

Давно я втайне поменялась

   Душою с ним;

Давно люблю ему сказала;

   Дай счастье нам».

«Нет, дочь моя, за генерала

   Тебя отдам».

И в монастырь святой Ирины

   Отвозит дочь.

Тоска-печаль в душе Алины

   И день и ночь.

Три года длилося изгнанье;

   Не усладил

Ни разу друг ее страданье:

   Но все он мил.

Однажды... о! как свет коварен!..

   Сказала мать:

«Любовник твой неблагодарен»,

   И ей читать

Она дает письмо Альсима.

   Его черты:

Прости; другая мной любима;

   Свободна ты.

Готово все: жених приходит;

   Идут во храм;

Вокруг налоя их обводит

   Священник там.

Увы! Алина, что с тобою?

   Кто твой супруг?

Ты сердца не дала с рукою -

   В нем прежний друг.

Как смирный агнец на закланье,

   Вся убрана;

Вокруг веселье, ликованье -

   Она грустна.

Алмазы, платья, ожерелья

   Ей мать дарит:

Напрасно... прежнего веселья

   Не возвратит.

Но как же дни свои смиренно

   Ведет она!

Вся жизнь семье уединенной

   Посвящена.

Алины сердце покорилось

   Судьбе своей;

Супругу ж то, что сохранилось

   От сердца ей.

Но все по-прежнему печали

   Душа полна;

И что бы взоры ни встречали,-

   Все мысль одна.

Так, безутешная, томила

   Пять лет себя,

Все упрекая, что любила,

   И все любя.

Разлуки жизнь воспоминанье;

   Им полон свет;

Хотеть прогнать его - страданье,

   А пользы нет.

Всё поневоле улетаем

   К мечте своей;

Твердя: забудь! напоминаем

   Душе об ней.

Однажды, приуныв, Алина

   Сидела; вдруг

Купца к ней вводит армянина

   Ее супруг.

«Вот цепи, дорогие шали,

   Жемчуг, коралл;

Они лекарство от печали:

   Я так слыхал.

На что нам деньги? На веселье.

   Кому их жаль?

Купи, что хочешь: ожерелье,

   Цепочку, шаль

Или жемчуг у армянина;

   Вот кошелек;

Я скоро возвращусь, Алина;

   Прости, дружок».

Товары перед ней открывши,

   Купец молчит;

Алина, голову склонивши,

   Как не глядит.

Он, взор потупя, разбирает

   Жемчуг, алмаз;

Подносит молча; но вздыхает

   Он каждый раз.

Блистала красота младая

   В его чертах;

Но бледен; борода густая;

   Печаль в глазах.

Мила для взора живость цвета,

   Знак юных дней;

Но бледный цвет, тоски примета,

   Еще милей.

Она не видит, не внимает -

   Мысль далеко.

Но часто, часто он вздыхает

   И глубоко.

Что (мыслит) он такой унылый?

   Чем огорчен?

Ах! если потерял, что мило,

   Как жалок он!

«Скажи, что сделалось с тобою?

   О чем печаль?

Не от любви ль?.. Ах! Всей душою

   Тебя мне жаль».

«Что пользы! Горя нам словами

   Не утолить;

И невозвратного слезами

   Не возвратить.

Одно сокровище бесценно

   Я в мире знал;

Подобного творец вселенной

   Не создавал.

И я одно имел в предмете;

   Им обладать.

За то бы рад был все на свете -

   И жизнь отдать.

Как было сладко любоваться

   Им в день сто раз!

И в мыслях я не мог расстаться

   С ним ни на час.

Но року вздумалось лихому

   Мне повредить

И счастие мое другому

   С ним подарить.

Всех в жизни радостей лишенный,

   С моей тоской

Я побежал, как осужденный,

   На край земной:

Но ах! от сердца то, что мило,

   Кто оторвет?

Что раз оно здесь полюбило,

   С тем и умрет».

«Скажи же, что твоя утрата?

   Златой бокал?»

«О нет: оно милее злата».

   «Рубин, коралл?»

«Не тяжко потерять их».- «Что же?

   Царев алмаз?»

«Нет, нет, алмазов всех дороже

   Оно сто раз.

С тех пор, как я все то, что льстило,

   В нем погубил,

Я сам на память образ милый

   Изобразил.

И на черты его прелестны

   Смотрю в слезах:

Мои все блага поднебесны

   В его чертах».

Алина слушала уныло

   Его рассказ.

«Могу ль на этот образ милый

   Взглянуть хоть раз?»

Алине молча, как убитый,

   Он подает

Парчою досканец обвитый,

   Сам слезы льет.

Алина робкою рукою

   Парчу сняла;

Дощечка с надписью златою;

   Она прочла:

Здесь все, что я, осиротелый,

   Моим зову;

Что мне от счастья уцелело;

   Все, чем живу.

Дощечку с трепетом раскрыла -

   И что же там?

Что новое судьба явила

   Ее очам?

Дрожит, дыханье прекратилось...

   Какой предмет!

И в ком бы сердце не смутилось?..

   Ее портрет.

«Алина, пробудись, друг милый;

   С тобою я.

Ничто души не изменило;

   Она твоя.

В последний раз: люблю Алину,

   Пришел сказать;

Тебя покинув, жизнь покину,

   Чтоб не страдать».

Алина с горем и тоскою

   Ему в ответ:

«Альсим, я верной быть женою

   Дала обет.

Хоть долг и тяжкий и постылый:

   Все покорись;

А ты - не умирай, друг милый;

   Но... удались».

Алине руку на прощанье

   Он подает:

Она берет ее в молчанье

   И к сердцу жмет.

Вдруг входит муж; как в исступленье

   Он задрожал

И им во грудь в одно мгновенье

   Вонзил кинжал.

Альсима нет; Алина дышит.

   «Невинна я

(Так говорит), всевышний слышит

   Нас судия.

За что ж рука твоя пронзила

   Алине грудь?

Но бог с тобой; я все простила;

   Ты все забудь».

Убийца с той поры томится

   И ночь и день:

Повсюду вслед за ним влачится

   Алины тень;

Обагрена кровавым током

   Вся грудь ея;

И говорит ему с упреком:

   «Невинна я».

1814

Бедный певец

О красный мир, где я вотще расцвел,

Прости навек! С обманутой душою

Я счастья ждал - мечтам конец;

Погибло все, умолкни, лира;

Скорей, скорей в обитель мира,

Бедный певец, бедный певец!

Что жизнь, когда в ней нет очарованья?

Блаженство знать, к нему лететь душой,

Но пропасть зреть меж ним и меж собой;

Желать всяк час и трепетать желанья...

О, пристань горестных сердец,

Могила, верный путь к покою!

Когда же будет взят тобою

Бедный певец, бедный певец?

1814

Бесподобная записка к трем сестрицам в Москву

Скажите, милые сестрицы,

Доехали ль, здоровы ль вы?

И обгорелыя столицы

Сочли ли дымные главы?

По Туле много ли гуляли?

Все те же ль там - завод, ряды,

И все ли там пересчитали

Вы наших прежних лет следы?

Покрытая пожарным прахом,

Москва, разбросанный скелет,

Вам душу охладила ль страхом?

А в Туле прах минувших лет

Не возвратил ли вспоминанья

О том, что было в оны дни,

Когда нам юность лишь одни

Пленительные обещанья

Давала на далекий путь,

Признав неопытность в поруку?..

Тогда, подав надежде руку,

Не мнили мы, чтоб обмануть

Могла сопутница крылата!

Но время опыт привело!

И многих, многих благ утрата

Велит сквозь темное стекло

Смотреть на счастие земное,

Чтобы сияние живое

Его пленительных лучей

Нам вовсе глаз не заслепило!..

Друзья, что верно в жизни сей?

Что просто, но что сердцу мило,

Собрав поближе в малый круг

(Чтоб взор наш мог окинуть вдруг),

Мечты уступим лишь начавшим

Идти дорогою земной

И жребия не испытавшим!

Для них надежды сон златой!

А нам будь в пользу пробужденье!

И мы, не мысля больше вдаль,

Терпеньем усладим печаль,

Веселью верой в провиденье

Неизменяемость дадим!

Сей день покоем озлатим,

Красою мыслей и желаний

И прелестью полезных дел,

Чтоб на неведомый предел

Сокровище воспоминаний

(Прекрасной жизни зрелый плод)

Нам вынесть из жилища праха

И зреть открытый нам без страха

Страны обетованной вход.

6 октября 1814

Библия

Кто сердца не питал, кто не был восхищен

Сей книгой, от небес евреем вдохновенной!

Ее божественным огнем воспламенен,

Полночный наш Давид на лире обновленной

Пророческую песнь псалтыри пробуждал,-

И север дивному певцу рукоплескал.

Так, там, где цвел Эдем, на бреге Иордана,

На гордых высотах сенистого Ливана

Живет восторг; туда, туда спеши, певец;

Там мир в младенчестве предстанет пред тобою

И мощный, мыслию сопутствуем одною,

В чудесном торжестве творения Творец...

И слова дивного прекрасное рожденье,

Се первый человек; вкусил минутный сон -

Подругу сладкое дарует пробужденье.

Уже с невинностью блаженство тратит он.

Повержен праведник - о грозный Бог!

     о мщенье!

Потоки хлынули... земли преступной нет;

Один, путеводим предвечного очами,

Возносится ковчег над бурными валами,

И в нем с Надеждою таится юный свет.

Вы, пастыри, вожди племен благословенных,

Иаков, Авраам, восторженный мой взгляд

Вас любит обретать, могущих и смиренных,

В родительских шатрах, среди шумящих стад;

Сколь вашей простоты величие пленяет!

Сколь на востоке нам ваш славный след сияет!..

Не ты ли, тихий гроб Рахили, предо мной?..

Но сын ее зовет меня ко брегу Нила;

Напрасно злобы сеть невинному грозила;

Жив Бог - и он спасен. О! сладкие с тобой,

Прекрасный юноша, мы слезы проливали.

И нет тебя... увы! на чуждых берегах

Сыны Израиля в гонении, в цепях

Скорбят... Но небеса склонились к их печали:

Кто ты, спокойное дитя средь шумных волн?

Он, он, евреев щит, их плена разрушитель!

Спеши, о дочь царей, спасай чудесный челн;

Да не дерзнет к нему приблизиться губитель -

В сей колыбели скрыт Израиля предел.

Раздвинься, море... пой, Израиль, искупленье!

Синай, не ты ли день завета в страхе зрел?

Не на твою ль главу, дрожащую в смятенье,

Гремящим облаком Егова низлетел?

Скажу ль - и дивный столп в день мрачный,

    в ночь горящий,

И изумленную пустыню от чудес,

И солнце, ставшее незапно средь небес,

И Руфь, и от руки Самсона храм дрожащий,

И деву юную, которая в слезах,

Среди младых подруг, на отческих горах,

О жизни сетуя, два месяца бродила?..

Но что? рука судей Израиль утомила;

Неблагодарным в казнь, царей послал Творец;

Саул помазан, пал - и пастырю венец;

От племени его народов Искупитель;

И воину - царю наследник царь-мудрец.

Где вы, левиты? Ждет божественный строитель;

Стеклись... о, торжество! храм вечный заложен.

Но что? уж десяти во граде нет колен!..

Падите, идолы! Рассыпьтесь в прах, божницы!

В блистанье Илия на небо воспарил!..

Иду под вашу сень, Товия, Рагуил...

Се мужи Промысла, предвечного зеницы;

Грядущие лета как прошлые для них -

И в час показанный народы исчезают.

Увы! Сидон, навек под пеплом ты утих!..

Какие вопли ток Евфрата возмущают?

Ты, плакавший в плену, на вражеских брегах,

Иуда, ободрись; восходит день спасенья!

Смотри: сия рука, разитель преступленья,

Тирану пишет казнь, другим тиранам в страх.

Сион, восторжествуй свиданье с племенами;

Се Эздра, Маккавей с могучими сынами;

И се младенец-Бог Мессия в пеленах.

4-5 октября 1814

Близость весны

На небе тишина;

Таинственно луна

Сквозь тонкий пар сияет;

Звезда любви играет

Над темною горой;

И в бездне голубой

Бесплотные, летая,

Чаруя, оживляя

Ночную тишину,

Приветствуют весну.

1822

Бородинская годовщина

Русский царь созвал дружины

Для великой годовщины

На полях Бородина.

Там земля окрещена:

Кровь на ней была святая;

Там, престол и Русь спасая,

Войско целое легло

И престол и Русь спасло.

Как ярилась, как кипела,

Как пылила, как гремела

Здесь народная война

В страшный день Бородина!

На полки полки бросались,

Холмы в громах загорались,

Бомбы падали дождем,

И земля тряслась кругом.

А теперь пора иная:

Благовонно-золотая

Жатва блещет по холмам;

Где упорней бились, там

Мирных инокинь обитель;

И один остался зритель

Сих кипевших бранью мест,

Всех решитель браней - крест.

И на пир поминовенья

Рать другого поколенья

Новым, славным уж царем

Собрана на месте том,

Где предместники их бились,

Где столь многие свершились

Чудной храбрости дела,

Где земля их прах взяла.

Так же рать числом обильна;

Так же мужество в ней сильно;

Те ж орлы, те ж знамена

И полков те ж имена...

А в рядах другие стали;

И серебряной медали,

Прежним данной ей царем,

Не видать уж ни на ком.

И вождей уж прежних мало:

Много в день великий пало

На земле Бородина;

Позже тех взяла война;

Те, свершив в Париже тризну

По Москве и рать в отчизну

Проводивши, от земли

К храбрым братьям отошли.

Где Смоленский, вождь спасенья?

Где герой, пример смиренья,

Введший рать в Париж, Барклай?

Где, и свой и чуждый край

Дерзкой бодростью дививший

И под старость сохранивший

Всё, что в молодости есть,

Коновницын, ратных честь?

Неподкупный, неизменный,

Хладный вождь в грозе военной,

Жаркий сам подчас боец,

В дни спокойные мудрец,

Где Раевский? Витязь Дона,

Русской рати оборона,

Неприятелю аркан,

Где наш Вихорь-Атаман?

Где наездник, вождь летучий,

С кем врагу был страшной тучей

Русских тыл и авангард,

Наш Роланд и наш Баярд,

Милорадович? Где славный

Дохтуров, отвагой равный

И в Смоленске на стене

И в святом Бородине?

И других взяла судьбина:

В бое зрев погибель сына,

Рано Строганов увял;

Нет Сен-При; Ланской наш пал;

Кончил Тормасов; могила

Неверовского сокрыла;

В гробе старец Ланжерон;

В гробе старец Бенингсон.

И боец, сын Апполонов...

Мнил он гроб Багратионов

Проводить в Бородино...

Той награды не дано:

Вмиг Давыдова не стало!

Сколько славных с ним пропало

Боевых преданий нам!

Как в нем друга жаль друзьям!

И тебя мы пережили,

И тебя мы схоронили,

Ты, который трон и нас

Твердым царским словом спас,

Вождь вождей, царей диктатор,

Наш великий император,

Мира светлая звезда,

И твоя пришла чреда!

О, година русской славы!

Как теснились к нам державы!

Царь наш с ними к чести шел!

Как спасительно он ввел

Рать Москвы к врагам в столицу!

Как незлобно он десницу

Протянул врагам своим!

Как гордился русский им!

Вдруг... от всех честей далеко,

В бедном крае, одиноко,

Перед плачущей женой,

Наш владыка, наш герой,

Гаснет царь благословенной;

И за гробом сокрушенно,

В погребальный слившись ход,

Вся империя идет.

И его как не бывало,

Перед кем всё трепетало!...

Есть далекая скала;

Вкруг скалы морская мгла;

С морем степь слилась другая,

Бездна неба голубая;

К той скале путь загражден...

Там зарыт Наполеон.

Много с тех времен, столь чудных,

Дней блистательных и трудных

С новым зрели мы царем;

До Стамбула русский гром

Был доброшен по Балкану;

Миром мстили мы султану;

И вскатил на Арарат

Пушки храбрый наш солдат.

И всё царство Митридата

До подошвы Арарата

Взял наш северный Аякс;

Русской гранью стал Аракс;

Арзерум сдался нам дикий;

Закипел мятеж великий;

Пред Варшавой стал наш фрунт,

И с Варшавой рухнул бунт.

И, нежданная ограда,

Флот наш был у стен Царьграда;

И с турецких берегов,

В память северных орлов,

Русский сторож на Босфоре,

Отразясь в заветном море,

Мавзолей наш говорит:

«Здесь был русский стан разбит».

Всходит дневное светило

Так же ясно, как всходило

В чудный день Бородина;

Рать в колонны собрана,

И сияет перед ратью

Крест небесной благодатью,

И под ним ввиду колонн

В гробе спит Багратион.

Здесь он пал, Москву спасая,

И, далеко умирая,

Слышал весть: Москвы уж нет!

И опять он здесь, одет

В гробе дивною бронею,

Бородинскою землею;

И великий в гробе сон

Видит вождь Багратион.

В этот час тогда здесь бились!

И враги, ярясь, ломились

На холмы Бородина;

А теперь их тишина,

Небом полная, объемлет,

И как будто бы подъемлет

Из-за гроба голос свой

Рать усопшая к живой.

Несказанное мгновенье!

Лишь изрек, свершив моленье,

Предстоявший алтарю:

Память вечная царю!

Вдруг обгрянул залп единый

Бородинские вершины,

И в один великий глас

Вся с ним армия слилась.

Память вечная, наш славный,

Наш смиренный, наш державный,

Наш спасительный герой!

Ты обет изрек святой;

Слово с трона роковое

Повторилось в дивном бое

На полях Бородина:

Им Россия спасена.

Память вечная вам, братья!

Рать младая к вам объятья

Простирает вглубь земли;

Нашу Русь вы нам спасли;

В свой черед мы грудью станем;

В свой черед мы вас помянем,

Если царь велит отдать

Жизнь за общую нам мать.

26-28 августа 1839

Брутова смерть

Бомбастофил, творец трагических уродов,

Из смерти Брутовой трагедию создал.

«Не правда ли, мой друг,- Тиманту он

     сказал,-

Что этот Брут дойдет и до чужих народов?» -

«Избави Бог! Твой Брут - примерный

     патриот -

  В отечестве умрет!»

1808

Был у меня товарищ...

Был у меня товарищ,

Уж прямо брат родной.

Ударили тревогу,

С ним дружным шагом, в ногу

Пошли мы в жаркий бой.

Вдруг свистнула картеча...

Кого из нас двоих?

Меня промчалось мимо;

А он... лежит, родимый,

В крови у ног моих.

Пожать мне хочет руку...

Нельзя, кладу заряд.

В той жизни, друг, сочтемся;

И там, когда сойдемся,

Ты будь мне верный брат.

Зима 1827

В альбом Александре Андреевне Протасовой

Ты свет увидела во дни моей весны,

Дни чистые, когда все в жизни так прекрасно,

Так живо близкое, далекое так ясно,

Когда лелеют нас магические сны;

Тогда с небес к твоей спокойной колыбели

Святые радости подругами слетели -

Их рой сном утренним кругом тебя играл;

И ангел прелести, твоя родня, с любовью

Незримо к твоему приникнул изголовью

И никогда тебя с тех пор не покидал...

Лета прошли - твои все спутники с тобою;

У входа в свет с живой и ждущею душою

Ты в их кругу стоишь, прелестна, как они.

А я, знакомец твой в те радостные дни,

Я на тебя смотрю с веселием унылым;

Теснишься в сердце ты изображеньем милым

Всего минувшего, всего, чем жизнь была

Так сладостно полна, так пламенно мила,

Что вдохновением всю душу зажигало,

Всего, что лучшего в ней было и пропало...

О, упоение томительной мечты,

Покинь меня! Желать - безжалостно ты учишь;

Не воскрешая, смерть мою тревожишь ты;

В могиле мертвеца ты чувством жизни мучишь.

1814

В альбом Е. Н. Карамзиной

Будь, милая, с тобой любовь небес святая;

Иди без трепета, в тебе - открытый свет!

Прекрасная душа! цвети, не увядая;

Для светлыя души в сей жизни мрака нет!

Все для души, сказал отец твой несравненный;

В сих двух словах открыл нам ясно он

И тайну бытия и наших дел закон...

Они тебе - на жизнь завет священный.

24 ноября 1818

В альбом барону П. И. Черкасову

Мой опытный старик Теон

Сказал: «Прекрасен свет!», стоя с душой унылой

Перед безмолвною могилой;

Узнав несчастие, все верил жизни он!

А ты, мой милый друг, лишь к жизни

  приступаешь

И свет сей по одним лишь обещаньям знаешь

Надежды молодой!

Ах, верь им! С ясною твоею, друг, душой

Что б ни случилось здесь, все будет путь твой

  ясен!

Кто друг прекрасному, тому и свет прекрасен;

Я за тебя порукою тебе!

Ты добр - и так дана быть счастливым свобода!

Оставь проказничать судьбе;

Тебя не выдаст ей заступница природа!

12 декабря 1814

В.А.Перовскому (Товарищ! Вот тебе рука!..)

Товарищ! Вот тебе рука!

Ты другу вовремя сказался;

К любви душа была близка:

Уже в ней пламень загорался,

Животворитель бытия,

И жизнь отцветшая моя

Надеждой снова зацветала!

Опять о счастье мне шептала

Мечта, знакомец старины...

     Дорогой странник утомленный,

Узрез с холма неотдаленный

Предел родимой стороны,

Трепещет, сердцем оживает,

И жадным взором различает

За горизонтом отчий кров,

И слышит снова шум дубов,

Которые давно шумели

Над ним, игравшим в колыбели,

В виду родительских гробов.

Он небо узнает родное,

Под коим счастье молодое

Ему сказалося впервой!

Прискорбно-радостным желаньем,

Невыразимым упованьем,

Невыразимою мечтой

Живым утраченное мнится;

Он снова гость минувших дней,

И снова жизнь к нему теснится

Всей милой прелестью своей...

Таков был я одно мгновенье!

Прелестно-быстрое виденье,

Давно не посещавший друг,

Меня внезапно навестило,

Меня внезапно уманило

На первобытный жизни луг!

Любовь мелькнула предо мною.

С возобновленною душою

Я к лире бросился моей,

И под рукой нетерпеливой

Бывалый звук раздался в ней!

И мертвое мне стало живо,

И снова на бездушный свет

Я оглянулся как поэт!..

Но удались, мой посетитель!

Не у меня тебе гостить!

Не мне о жизни возвестить

Тебе, святой благовеститель!

Товарищ! мной ты не забыт!

Любовь — друзей не раздружит.

Сим несозревшим упованьем,

Едва отведанным душой,

Подорожу ль перед тобой?

Сравню ль его с твоим страданьем?

Я вижу, молодость твоя

В прекрасном цвете умирает

И страсть, убийца бытия,

Тебя безмолвно убивает!

Давно веселости уж нет!

Где остроты приятной живость,

С которой ты являлся в свет?

Угрюмый спутник — молчаливость

Повсюду следом за тобой.

Ты молча радостных дичишься

И, к жизни охладев, дружишься

С одной убийственной тоской,

Владельцем сердца одиноким.

Мой друг! с участием глубоким

Я часто на лице твоем

Ловлю души твоей движенья!

Болезнь любви без утоленья

Изображается на нем.

Сие смятение во взоре,

Склоненном робко перед ней;

Несвязность смутная речей

В желанном сердцу разговоре;

Перерывающийся глас;

К тому, что окружает нас,

Задумчивое невниманье;

Присутствия очарованье,

И неприсутствия тоска,

И трепет, признак страсти тайной,

Когда послышится случайно

Любимый глас издалека,

И это все, что сердцу ясно,

А выраженью неподвластно,

Сии приметы знаю я!..

Мой жребий дал на то мне право!

Но то, в чем сладость бытия,

Должно ли быть ему отравой?

Нет, милый! ободрись! она

Столь восхитительна недаром:

Души глубокой чистым жаром

Сия краса оживлена!

Сей ясный взор — он не обманчив:

Не прелестью ума одной,

Он чувства прелестью приманчив!

Под сей веселостью живой

Задумчивое что-то скрыто,

Уныло-сладостное слито

С сей оживленной красотой;

В ней что-то искреннее дышит,

И в милом голосе ея

Доверчиво душа твоя

Какой-то звук знакомый слышит,

Всему в нем лучшему родной,

В нее участие лиющий

И без усилия дающий

Ей убежденье и покой.

О, верь же, друг, душе прекрасной!

Ужель природою напрасно

Ей столько милого дано?

Люби! любовь и жизнь — одно!

Отдайся ей, забудь сомненье

И жребий жизни соверши;

Она поймет твое мученье,

Она поймет язык души!

23 июля — 2 августа 1819

* * *

Ведая прошлое, видя грядущее, скальд вдохновенный

Сладкие песни поет в вечнозеленом венце,

Он раздает лишь достойным награды рукой неподкупной –

Славный великий удел выпал ему на земле.

Силе волшебной возвышенных песней покорствуют гробы,

В самом прахе могил ими герои живут.

29 мая – 3 июня (ст. ст.) 1838

Верность до гроба

Младый Рогер свой острый меч берет:

За веру, честь и родину сразиться!

Готов он в бой... но к милой он идет:

В последний раз с прекрасною проститься.

     «Не плачь: над нами щит творца;

     Еще нас небо не забыло;

     Я буду верен до конца

     Свободе, мужеству и милой».

Сказал, свой шлем надвинул, поскакал;

Дружина с ним; кипят сердца их боем;

И скоро строй неустрашимых стал

Перед врагов необозримым строем.

     «Сей вид не страшен для бойца;

     И смерть ли небо мне судило -

     Останусь верен до конца

     Свободе, мужеству и милой».

И, на врага взор мести бросив, он

Влетел в ряды, как пламень-истребитель;

И вспыхнул бой, и враг уж истреблен;

Но... победив, сражен и победитель.

     Он почесть бранного венца

     Приял с безвременной могилой,

     И был он верен до конца

     Свободе, мужеству и милой.

Но где же ты, певец великих дел?

Иль песнь твоя твоей судьбою стала?..

Его уж нет; он в край тот улетел,

Куда давно мечта его летала.

     Он пал в бою - и глас певца

     Бессмертно дело освятило;

     И он был верен до конца

     Свободе, мужеству и милой.

Февраль-март 1818

Весеннее чувство

Легкий, легкий ветерок,

Что так сладко, тихо веешь?

Что играешь, что светлеешь,

Очарованный поток?

Чем опять душа полна?

Что опять в ней пробудилось?

Что с тобой к ней возвратилось,

Перелетная весна?

Я смотрю на небеса...

Облака, летя, сияют

И, сияя, улетают

За далекие леса.

Иль опять от вышины

Весть знакомая несется?

Или снова раздается

Милый голос старины?

Или там, куда летит

Птичка, странник поднебесный,

Все еще сей неизвестный

Край желанного сокрыт?..

Кто ж к неведомым брегам

Путь неведомый укажет?

Ах! найдется ль, кто мне скажет:

Очарованное Там?

1816

Вечер

Ручей, виющийся по светлому песку,

Как тихая твоя гармония приятна!

С каким сверканием катишься ты в реку!

   Приди, о Муза благодатна,

В венке из юных роз с цевницею златой;

Склонись задумчиво на пенистые воды

И, звуки оживив, туманный вечер пой

   На лоне дремлющей природы.

Как солнца за горой пленителен закат,-

Когда поля в тени, а рощи отдаленны

И в зеркале воды колеблющийся град

   Багряным блеском озаренны;

Когда с холмов златых стада бегут к реке

И рева гул гремит звучнее над водами;

И, сети склав, рыбак на легком челноке

   Плывет у брега меж кустами;

Когда пловцы шумят, окликаясь по стругам,

И веслами струи согласно рассекают;

И, плуги обратив, по глыбистым браздам

   С полей оратаи съезжают...

Уж вечер... облаков померкнули края,

Последний луч зари на башнях умирает;

Последняя в реке блестящая струя

   С потухшим небом угасает.

Все тихо: рощи спят; в окрестности покой;

Простершись на траве под ивой наклоненной,

Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой,

   Поток, кустами осененный.

Как слит с прохладою растений фимиам!

Как сладко в тишине у брега струй плесканье!

Как тихо веянье зефира по водам

   И гибкой ивы трепетанье!

Чуть слышно над ручьем колышется тростник;

Глас петела вдали уснувши будит селы;

В траве коростеля я слышу дикий крик,

   В лесу стенанье филомелы...

Но что?.. Какой вдали мелькнул волшебный луч?

Восточных облаков хребты воспламенились;

Осыпан искрами во тьме журчащий ключ;

   В реке дубравы отразились.

Луны ущербный лик встает из-за холмов...

О тихое небес задумчивых светило,

Как зыблется твой блеск на сумраке лесов!

   Как бледно брег ты озлатило!

Сижу задумавшись; в душе моей мечты;

К протекшим временам лечу воспоминаньем...

О дней моих весна, как быстро скрылась ты

   С твоим блаженством и страданьем!

Где вы, мои друзья, вы, спутники мои?

Ужели никогда не зреть соединенья?

Ужель иссякнули всех радостей струи?

   О вы, погибши наслажденья!

О братья! о друзья! где наш священный круг?

Где песни пламенны и музам и свободе?

Где Вакховы пиры при шуме зимних вьюг?

   Где клятвы, данные природе,

Хранить с огнем души нетленность братских уз?

И где же вы, друзья?.. Иль всяк своей тропою,

Лишенный спутников, влача сомнений груз,

   Разочарованный душою,

Тащиться осужден до бездны гробовой?..

Один - минутный цвет - почил, и непробудно,

И гроб безвременный любовь кропит слезой.

   Другой... о небо правосудно!..

А мы... ужель дерзнем друг другу чужды быть?

Ужель красавиц взор, иль почестей исканье,

Иль суетная честь приятным в свете слыть

   Загладят в сердце вспоминанье

О радостях души, о счастье юных дней,

И дружбе, и любви, и музам посвященных?

Нет, нет! пусть всяк идет вослед судьбе своей,

   Но в сердце любит незабвенных...

Мне рок судил: брести неведомой стезей,

Быть другом мирных сел, любить красы природы,

Дышать под сумраком дубравной тишиной

   И, взор склонив на пенны воды,

Творца, друзей, любовь и счастье воспевать.

О песни, чистый плод невинности сердечной!

Блажен, кому дано цевницей оживлять

   Часы сей жизни скоротечной!

Кто, в тихий утра час, когда туманный дым

Ложится по полям и холмы облачает

И солнце, восходя, по рощам голубым

   Спокойно блеск свой разливает,

Спешит, восторженный, оставя сельский кров,

В дубраве упредить пернатых пробужденье

И, лиру соглася с свирелью пастухов,

   Поет светила возрожденье!

Так, петь есть мой удел... но долго ль?.. Как узнать?..

Ах! скоро, может быть, с Минваною унылой

Придет сюда Альпин в час вечера мечтать

   Над тихой юноши могилой!

Май-июль 1806

Взошла заря. Дыханием приятным...

Взошла заря. Дыханием приятным

Сманила сон с моих она очей;

Из хижины за гостем благодатным

Я восходил на верх горы моей;

Жемчуг росы по травкам ароматным

Уже блистал младым огнем лучей,

И день взлетел, как гений светлокрылый!

И жизнью все живому сердцу было.

Я восходил; вдруг тихо закурился

Туманный дым в долине над рекой:

Густел, редел, тянулся, и клубился,

И вдруг взлетел, крылатый, надо мной,

И яркий день с ним в бледный сумрак слился,

Задернулась окрестность пеленой,

И, влажною пустыней окруженный,

Я в облаках исчез, уединенный...

27 ноября 1819

Видение

Блеском утра озаренный,

Светоносный, окрыленный,

Ангел встретился со мной:

Взор его был грустно-ясен,

Лик задумчиво-прекрасен;

Над главою молодой

Кудри легкие летали,

И короною сияли

Розы белые на ней,

Снега чистого белей

На плечах была одежда:

Он был светел, как надежда,

Как покорность небу, тих;

И на крылиях живых -

Как с приветственного брега

Голубь древнего ковчега

С веткой мира - он летел...

С чем летел? куда?.. Я знаю!

Добрый путь! благословляю,

Божий ангел, твой удел.

Ждут тебя; твое явленье

Будет там, как провиденье,

Откровенное очам;

Сиротство увидишь там,

Младость плачущую встретишь

И скорбящую любовь

И для них надеждой вновь

Опустелый мир осветишь...

С нами был твой чистый брат;

Срок земной его свершился,

Он с землей навек простился,

Он опять на небо взят;

Ты им дан за их утрату;

Твой черед - благотворить

И отозванному брату

На земле заменой быть.

Конец 1828

Война мышей и лягушек

Слушайте: я расскажу вам, друзья, про мышей и лягушек.

Сказка ложь, а песня быль, говорят нам; но в этой

Сказке моей найдется и правда. Милости ж просим

Тех, кто охотник в досужный часок пошутить, посмеяться,

Сказки послушать; а тех, кто любит смотреть исподлобья,

Всякую шутку считая за грех, мы просим покорно

К нам не ходить и дома сидеть да высиживать скуку.

Было прекрасное майское утро. Квакун двадесятый,

Царь знаменитой породы, властитель ближней трясины,

Вышел из мокрой столицы своей, окруженный блестящей

Свитой придворных. Вприпрыжку они взобрались на пригорок,

Сочной травою покрытый, и там, на кочке усевшись,

Царь приказал из толпы его окружавших почетных

Стражей вызвать бойцов, чтоб его, царя, забавляли

Боем кулачным. Вышли бойцы; началося; уж много

Было лягушечьих морд царю в угожденье разбито;

Царь хохотал; от смеха придворная квакала свита

Вслед за его величеством; солнце взошло уж на полдень.

Вдруг из кустов молодец в прекрасной беленькой шубке,

С тоненьким хвостиком, острым, как стрелка, на тоненьких ножках

Выскочил; следом за ним четыре таких же, но в шубах

Дымного цвета. Рысцой они подбежали к болоту.

Белая шубка, носик в болото уткнув и поднявши

Правую ножку, начал воду тянуть, и, казалось,

Был для него тот напиток приятнее меда; головку

Часто он вверх подымал, и вода с усастого рыльца

Мелким бисером падала; вдоволь напившись и лапкой

Рыльце обтерши, сказал он: «Какое раздолье студеной

Выпить воды, утомившись от зноя! Теперь понимаю

То, что чувствовал Дарий, когда он, в бегстве из мутной

Лужи напившись, сказал: я не знаю вкуснее напитка!»

Эти слова одна из лягушек подслушала; тотчас

Скачет она с донесеньем к царю: из леса-де вышли

Пять каких-то зверков, с усами турецкими, уши

Длинные, хвостики острые, лапки как руки; в осоку

Все они побежали и царскую воду в болоте

Пьют. А кто и откуда они, неизвестно. С десятком

Стражей Квакун посылает хорунжего Пышку проведать,

Кто незваные гости; когда неприятели - взять их,

Если дадутся; когда же соседи, пришедшие с миром, -

Дружески их пригласить к царю на беседу. Сошедши

Пышка с холма и увидя гостей, в минуту узнал их:

«Это мыши, неважное дело! Но мне не случалось

Белых меж ними видать, и это мне чудно. Смотрите ж, -

Спутникам тут он сказал, - никого не обидеть. Я с ними

Сам на словах объяснюся. Увидим, что скажет мне белый».

Белый меж тем с удивленьем великим смотрел, приподнявши

Уши, на скачущих прямо к нему с пригорка лягушек;

Слуги его хотели бежать, но он удержал их,

Выступил бодро вперед и ждал скакунов; и как скоро

Пышка с своими к болоту приблизился: «Здравствуй, почтенный

Воин, - сказал он ему, - прошу не взыскать, что без спросу

Вашей воды напился я; мы все от охоты устали;

В это же время здесь никого не нашлось; благодарны

Очень мы вам за прекрасный напиток; и сами готовы

Равным добром за ваше добро заплатить; благодарность

Есть добродетель возвышенных душ». Удивленный такою

Умною речью, ответствовал Пышка: «Милости просим

К нам, благородные гости; наш царь, о прибытии вашем

Сведав, весьма любопытен узнать: откуда вы родом,

Кто вы и как вас зовут. Я послан сюда пригласить вас

С ним на беседу. Рады мы очень, что вам показалась

Наша по вкусу вода; а платы не требуем: воду

Создал господь для всех на потребу, как воздух и солнце».

Белая шубка учтиво ответствовал: «Царская воля

Будет исполнена; рад я к его величеству с вами

Вместе пойти, но только сухим путем, не водою;

Плавать я не умею; я царский сын и наследник

Царства мышиного». В это мгновенье, спустившись с пригорка,

Царь Квакун со свитой своей приближался. Царевич

Белая шубка, увидя царя с такою толпою,

Несколько струсил, ибо не ведал, доброе ль, злое ль

Было у них на уме. Квакун отличался зеленым

Платьем, глаза навыкат сверкали, как звезды, и пузом

Громко он, прядая, шлепал. Царевич Белая шубка,

Вспомнивши, кто он, робость свою победил. Величаво

Он поклонился царю Квакуну. А царь, благосклонно

Лапку подавши ему, сказал: «Любезному гостю

Очень мы рады; садись, отдохни; ты из дальнего, верно,

Края, ибо до сих пор тебя нам видать не случалось».

Белая шубка, царю поклоняся опять, на зеленой

Травке уселся с ним рядом; а царь продолжал: «Расскажи нам,

Кто ты? кто твой отец? кто мать? и откуда пришел к нам?

Здесь мы тебя угостим дружелюбно, когда, не таяся,

Правду всю скажешь: я царь и много имею богатства;

Будет нам сладко почтить дорогого гостя дарами».

«Нет никакой мне причины, - ответствовал Белая шубка, -

Царь-государь, утаивать истину. Сам я породы

Царской, весьма на земле знаменитой; отец мой из дома

Древних воинственных Бубликов, царь Долгохвост Иринарий

Третий; владеет пятью чердаками, наследием славных

Предков, но область свою он сам расширил войнами:

Три подполья, один амбар и две трети ветчинни

Он покорил, победивши соседних царей; а в супруги

Взявши царевну Прасковью-Пискунью белую шкурку,

Целый овин получил он за нею в приданое. В свете

Нет подобного царства. Я сын царя Долгохвоста,

Петр Долгохвост, по прозванию Хват. Был я воспитан

В нашем столичном подполье премудрым Онуфрием-крысой.

Мастер я рыться в муке, таскать орехи; вскребаюсь

В сыр и множество книг уж изгрыз, любя просвещенье.

Хватом же прозван я вот за какое смелое дело:

Раз случилось, что множество нас, молодых мышеняток,

Бегало по полю взапуски; я как шальной, раззадорясь,

Вспрыгнул с разбегу на льва, отдыхавшего в поле, и в пышной

Гриве запутался; лев проснулся и лапой огромной

Стиснул меня; я подумал, что буду раздавлен, как мошка.

С духом собравшись, я высунул нос из-под лапы;

„Лев-государь, - ему я сказал, - мне и в мысль не входило

Милость твою оскорбить; пощади, не губи; не ровен час,

Сам я тебе пригожуся“. Лев улыбнулся (конечно,

Он уж покушать успел) и сказал мне: „Ты, вижу, забавник.

Льву услужить ты задумал. Добро, мы посмотрим, какую

Милость окажешь ты нам? Ступай“. Тогда он раздвинул

Лапу; а я давай бог ноги; по вот что отучилось:

Дня не прошло, как все мы испуганы были в подпольях

Наших львиным рыканьем: смутилась, как будто от бури

Вся сторона; я не струсил; выбежал в поле и что же

В поле увидел? Царь Лев, запутавшись в крепких тенетах,

Мечется, бьется как бешеный; кровью глаза налилися,

Лапами рвет он веревки, зубами грызет их, и было

Все то напрасно; лишь боле себя он запутывал. „Видишь

Лев-государь, - сказал я ему, - что и я пригодился.

Будь спокоен: в минуту тебя мы избавим“. И тотчас

Созвал я дюжину ловких мышат; принялись мы работать

Зубом; узлы перегрызли тенет, и Лев распутлялся.

Важно кивнув головою косматой и нас допустивши

К царской лапе своей, он гриву расправил, ударил

Сильным хвостом по бедрам и в три прыжка очутился

В ближнем лесу, где вмиг и пропал. По этому делу

прозван я Хватом, и славу свою поддержать я стараюсь;

Страшного нет для меня ничего; я знаю, что смелым

Бог владеет. Но должно, однако, признаться, что всюду

Здесь мы встречаем опасность; так бог уж землю устроил:

Все здесь воюет: с травою Овца, с Овцою голодный

Волк, Собака с Волком, с Собакой Медведь, а с Медведем

Лев; Человек же и Льва, и Медведя, и всех побеждает.

Так и у нас, отважных Мышей, есть много опасных,

Сильных гонителей: Совы, Ласточки, Кошки, а всех их

Злее козни людские. И тяжко подчас нам приходит.

Я однако, спокоен; я помню, что мне мой наставник

Мудрый, крыса Онуфрий, твердил: беды нас смиренью

Учат. С верой такою ничто не беда. Я доволен

Тем, что имею: счастию рад, а в несчастье не хмурюсь».

Царь Квакун со вниманием слушал Петра Долгохвоста.

«Гость дорогой, - сказал он ему, - признаюсь откровенно:

Столь разумные речи меня в изумленье приводят.

Мудрость такая в такие цветущие лета! Мне сладко

Слушать тебя: и приятность и польза! Теперь опиши мне

То, что случалось когда с мышиным вашим народом,

Что от врагов вы терпели и с кем когда воевали».

«Должен я прежде о том рассказать, какие нам козни

Строит наш хитрый двуногий злодей, Человек. Он ужасно

Жаден; он хочет всю землю заграбить один и с Мышами

В вечной вражде. Не исчислить всех выдумок хитрых, какими

Наше он племя избыть замышляет. Вот, например, он

Домик затеял построить: два входа, широкий и узкий;

Узкий заделан решеткой, широкий с подъемною дверью.

Домик он этот поставил у самого входа в подполье.

Нам же сдуру на мысли взбрело, что, поладить

С нами желая, для нас учредил он гостиницу. Жирный

Кус ветчины там висел и манил нас; вот целый десяток

Смелых охотников вызвались в домик забраться, без платы

В нем отобедать и верные вести принесть нам.

Входят они, но только что начали дружно висячий

Кус ветчины тормошить, как подъемная дверь с превеликим

Стуком упала и всех их захлопнула. Тут поразило

Страшное зрелище нас: увидели мы, как злодеи

Наших героев таскали за хвост и в воду бросали.

Все они пали жертвой любви к ветчине и к отчизне.

Было нечто и хуже. Двуногий злодей наготовил

Множество вкусных для нас пирожков и расклад их,

Словно как добрый, по всем закоулкам; народ наш

Очень доверчив и ветрен; мы лакомки; бросилась жадно

Вся молодежь на добычу. Но что же случилось? Об этом

Вспомнить - мороз подирает по коже! Открылся в подполье

Мор: отравой злодей угостил нас. Как будто шальные

С пиру пришли удальцы: глаза навыкат, разинув

Рты, умирая от жажды, взад и вперед пот подполью

Бегали с писком они, родных, друзей и знакомых

Боле не зная в лицо; наконец, утомясь, обессилев,

Все попадали мертвые лапками вверх; запустела

Целая область от этой беды; от ужасного смрада

Трупов ушли мы в другое подполье, и край наш роимый

Надолго был обезмышен. Но главное бедствие наше

Ныне в том, что губитель двуногий крепко сдружился,

Нам ко вреду, с сибирским котом, Федотом Мурлыкой.

Кошачий род давно враждует с мышиным. Но этот

Хитрый котище Федот Мурлыка для нас наказанье

Божие. Вот как я с ним познакомился. Глупым мышонком

Был я еще и не знал ничего. И мне захотелось

Высунуть нос из подполья. Но мать-царица Прасквья

С крысой Онуфрием крепко-накрепко мне запретили

Норку мою покидать; но я не послушался, в щелку

Выглянул: вижу камнем выстланный двор; освещало

Солнце его, и окна огромного дома светились;

Птицы летали и пели. Глаза у меня разбежались

Выйти не смея, смотрю я из щелки и вижу, на дальнем

Крае двора зверок усастый, сизая шкурка,

Розовый нос, зеленые глазки, пушистые уши,

Тихо сидит и за птичками смотрит; а хвостик, как змейка,

Так и виляет. Потом он своею бархатной лапкой

Начал усастое рыльце себе умывать. Облилося

Радостью сердце мое, и я уж сбирался покинуть

Щелку чтоб с милым зверком познакомиться. Вдруг зашумело

Что-то вблизи; оглянувшись, так я и обмер. Какой-то

Страшный урод ко мне подходил; широко шагая,

Черные ноги свои подымал он, и когти кривые

С острыми шпорами были на них; на уродливой шее

Длинные косы висели змеями; нос крючковатый;

Под носом трясся какой-то мохнатый мешок, и как будто

Красный с зубчатой верхушкой колпак, с головы перегнувшись,

По носу бился, а сзади какие-то длинные крючья,

Разного цвета, торчали снопом. Не успел я от страха

В память прийти, как с обоих боков поднялись у урода

Словно как парусы, начали хлопать, и он, раздвоивши

Острый нос свой, так заорал, что меня как дубиной

Треснуло. Как прибежал я назад в подполье, не помню.

Крыса Онуфрий, услышав о том, что случилось со мною,

Так и ахнул. „Тебя помиловал бог, - он сказал мне, -

Свечку ты должен поставить уроду, который так кстати

Криком своим тебя испугал; ведь это наш добрый

Сторож петух; он горлан и с своими большой забияка;

Нам же, мышам, он приносит и пользу: когда закричит он,

Знаем мы все, что проснулися наши враги; а приятель,

Так обольстивший тебя своей лицемерною харей,

Был не иной кто, как наш злодей записной, объедало

Мурлыка; хорош бы ты был, когда бы с знакомством

К этому плуту подъехал: тебя б он порядком погладил

Бархатной лапкой своею; будь же вперед осторожен“.

Долго рассказывать мне об этом проклятом Мурлыке;

Каждый день от него у нас недочет. Расскажу я

Только то, что случилось недавно. Разнесся в подполье

Слух, что мурлыку повесили. Наши лазутчики сами

Видели это глазами своими. Вскружилось подполье;

Шум, беготня, пискотня, скаканье, кувырканье, пляска, -

Словом, мы все одурели, и сам мой Онуфрий премудрый

С радости так напился, что подрался с царицей и в драке

Хвост у нее откусил, за что был и высечен больно.

Что же случилось потом? Не разведавши дела порядком,

Вздумали мы кота погребать, и надгробное слово

Тотчас поспело. Его сочинил поэт наш подпольный

Клим, по прозванию Бешеный Хвост; такое прозванье

Дали ему за то, что, стихи читая, всегда он

В меру вилял хвостом, и хвост, как маятник, стука

Все изготовив, отправились мы на поминки к Мурлыке;

Вылезло множество нас из подполья; глядим мы, и вправду

Кот Мурлыка в ветчинне висит на бревне, и повешен

За ноги, мордою вниз; оскалены зубы; как палка,

Вытянут весь; и спина, и хвост, и передние лапы

Словно как мерзлые; оба глаза глядят не моргая.

Все запищали мы хором: „Повешен Мурлыка, повешен

Кот окаянный; довольно ты, кот, погулял; погуляем

Нынче и мы“. И шесть смельчаков тотчас взобралися

Вверх по бревну, чтоб Мурлыкины лапы распутать, но лапы

Сами держались, когтями вцепившись в бревно; а веревки

Не было там никакой, и лишь только к ним прикоснулись

Наши ребята, как вдруг распустилися когти, и на пол

Хлопнулся кот, как мешок. Мы все по углам разбежались

В страхе и смотрим, что будет. Мурлыка лежит и не дышит,

Ус не тронется, глаз не моргнет; мертвец, да и только.

Вот, ободрясь, из углов мы к нему подступать понемногу

Начали; кто посмелее, тот дернет за хвост, да и тягу

Даст от него; тот лапкой ему погрозит; тот подразнит

Сзади его языком; а кто еще посмелее,

Тот, подкравшись, хвостом в носу у него пощекочет.

Кот ни с места, как пень. „Берегитесь, - тогда нам сказала

Старая мышь Степанида, которой Мурлыкины когти

Были знакомы (у ней он весь зад ободрал, и насилу

Как-то она от него уплела), - берегитесь: Мурлыка

Старый мошенник; ведь он висел без веревки, а это

Знак недобрый; и шкурка цела у него“. То услыша,

Громко мы все засмеялись. „Смейтесь, чтоб после не плакать, -

Мышь Степанида сказала опять, - а я не товарищ

Вам. И пос“пешно, созвав мышеняток своих, убралася

С ними в подполье она. А мы принялись как шальные

Прыгать, скакать и кота тормошить. Наконец, поуставши,

Все мы уселись в кружок перед мордой его, и поэт наш

Клим по прозванию Бешеный Хвост, на Мурлыкино пузо

Взлезши, начал оттуда читать нам надгробное слово,

Мы же при каждом стихе хохотали. И вот что прочел он:

„Жил Мурлыка; был Мурлыка кот сибирский,

Рост богатырский, сизая шкурка, усы как у турка;

Был он бешен, на краже помешан, за то и повешен,

Радуйся, наше подполье!..“ Но только успел проповедник

Это слово промолвить, как вдруг наш покойник очнулся.

Мы бежать... Куда ты! пошла ужасная травля.

Двадцать из нас осталось на месте; а раненых втрое

Более было. Тот воротился с ободранным пузом,

Тот без уха, другой с отъеденной мордой; иному

Хвост был оторван; у многих так страшно искусаны были

Спины, что шкурки мотались, как тряпки; царицу Прасковью

Чуть успели в нору уволочь за задние лапки;

Царь Иринарий спасся с рубцом на носу; но премудрый

Крыса Онуфрий с Климом-поэтом достались Мурлыке

Прежде других на обед. Так кончился пир наш бедою».

24.08.1831 - 22.09.1831, Царское Село

Воспоминание (О милых спутниках...)

О милых спутниках, которые наш свет

Своим сопутствием для нас животворили,

Не говори с тоской: их нет;

Но с благодарностию: были.

1821

Воспоминание (Прошли, прошли вы...)

Прошли, прошли вы, дни очарованья!

Подобных вам уж сердцу не нажить!

Ваш след в одной тоске воспоминанья!

Ах! лучше б вас совсем мне позабыть!

К вам часто мчит привычное желанье -

И слез любви нет сил остановить!

Несчастие - об вас воспоминанье!

Но более несчастье - вас забыть!

О, будь же грусть заменой упованья!

Отрада нам - о счастье слезы лить!

Мне умереть с тоски воспоминанья!

Но можно ль жить,- увы! и позабыть!

1816

Вспомни, вспомни, друг мой милый...

Вспомни, вспомни, друг мой милый,

     Как сей день приятен был!

Небо радостно светило!

     Мнилось, целый мир делил

Наслаждение со мною!

     Год минувший — тяжкий сон!

Смутной, горестной мечтою

     Без возврата скрылся он.

Снова день сей возвратился,

     Снова в сердце тишина!

Вид природы обновился —

     И душа обновлена!

Что прошло — тому забвенье!

     Верный друг души моей,

Нас хранило Провиденье!

     Тот же с нами круг друзей!

О сопутник мой бесценный!

     Мысль, что в мире ты со мной,

Неразлучный, неизменный,-

     Будь хранитель в жизни мой!

В ней тобою все мне мило!

     В самой скорби страха нет!

Небо нас соединило!

     Мы вдвоем покинем свет!

1 июня 1813

Гаральд

Перед дружиной на коне

     Гаральд, боец седой,

При свете полныя луны

     Въезжает в лес густой.

Отбиты вражьи знамена

     И веют и шумят,

И гулом песней боевых

     Кругом холмы гудят.

Но что порхает по кустам?

     Что зыблется в листах?

Что налетает с вышины

     И плещется в волнах?

Что так ласкает, так манит?

     Что нежною рукой

Снимает меч, с коня влечет

     И тянет за собой?

То феи... в легкий хоровод

     Слетелись при луне.

Спасенья нет; уж все бойцы

     В волшебной стороне.

Лишь он, бесстрашный вождь Гаральд,

     Один не побежден:

В нетленный с ног до головы

     Булат закован он.

Пропали спутники его;

     Там брошен меч, там щит,

Там ржет осиротелый конь

     И дико в лес бежит.

И едет сумрачно-уныл

     Гаральд, боец седой,

При свете полныя луны

     Один сквозь лес густой.

Но вот шумит, журчит ручей —

     Гаральд с коня спрыгнул,

И снял он шлем и влаги им

     Студеной зачерпнул.

Но только жажду утолил,

     Вдруг обессилел он;

На камень сел, поник главой

     И погрузился в сон.

И веки на утесе том,

     Главу склоня, он спит:

Седые кудри, борода;

     У ног копье и щит.

Когда ж гроза и молний блеск

     И лес ревет густой —

Сквозь сон хватается за меч

     Гаральд, боец седой.

1816

Герой

1

   На лоне облаков румяных

Явилась скромная заря;

Пред нею резвые зефиры,

А позади блестящий Феб,

Одетый в пышну багряницу,

Летит по синеве небес -

Природу снова оживляет

И щедро теплоту лиет.

          2

   Явилось зрелище прекрасно

Моим блуждающим очам:

Среди красот неизъяснимых

Мой взор не зрит себе границ,

Мою всё душу восхищает,

В нее восторга чувства льет,

Вдыхает ей благоговенье -

И я блажу светил Творца.

          3

   Но тамо - что пред взор явилось?

Какие солнца там горят?

То славы храм чело вздымает -

Вокруг его венец лучей.

Утес, висящий над валами

Морских бесчисленных пучин,

Веков теченьем поседевший,

Его подъемлет на хребте.

          4

   Дерзну ль рукой покров священный,

Молвы богиня, твой поднять?

Дерзну ль святилище проникнуть,

Где лавр с оливою цветет?-

К тебе все смертные стремятся

Путями крови и добра;

Но редко, редко достигают

Под сень престола твоего!

          5

   Завеса вскрылась - созерцаю:

Се, вижу, сердцу милый Тит,

Се Антонины, Адрианы;

Но Александров - нет нигде.

Главы их лавр не осеняет,

В кровавой пене он погряз,

Он бременем веков подавлен -

Но цвел ли в мире он когда?

          6

   О Александр, тщеславный, буйный,

Стремился иго наложить

И тяжки узы ты вселенной!

Твой меч был грозен, как перун;

Твой шаг был шагом исполина;

Твоя мысль - молний скорых бег;

Пределов гордость не имела;

Но цель - была лишь только дым!

          7

   К чему мечтою ты прельщался?

Какой ты славе вслед бежал?

Где замысл твой имел пределы?

Где пункт конца желаньям был?

Алкал ты славы - и в безумстве

Себя ты богом чтить дерзал;

Хотел ты бранями быть громок -

Но звук оставил лишь пустой.

          8

   Героя званием священным

Хотел себя украсить ты;

Ах, что герой, когда лишь кровью

Его написаны дела?

Когда лишь звуками сражений

Он в краткий век свой знатен был?

Когда лишь мужеством и силой

Он путь свой к славе отверзал?

          9

   Но что герой? Неужто бранью

Единой будет славен он?

Неужто, кровию омытый,

Его венец пребудет свеж?

Ах, нет! засохнет и поблекнет,

И обелиск его падет;

Он порастет мхом и травою,

И с ним вся память пропадет.

          10

   Герои света, вы дерзали

Себе сей титул присвоять;

Но кто, какое сердце скажет,

Что вы достойны были впрямь

Сего названия почтенна?

Никто - ползуща токмо лесть,

Виясь у ног, вас прославляет!

Но что неискрення хвала?..

          11

   Героем тот лишь назовется,

Кто добродетель красну чтит,

Кто лишь из должности биется,

Не жаждет кровь реками лить;

Кто побеждает - победивши,

Врага лобзает своего

И руку дружбы простирает

К нему, во знак союза с ним.

          12

   Кто сирым нежный покровитель;

Кто слез поток спешит отерть

Благодеяния струями;

Кто ближних любит, как себя;

Кто благ в деяньях, непорочен,

Кого и враг во злобе чтит -

Единым словом: кто душою

Так чист и светл, как божество.

          13

   Венцов оливных тот достоин,

И лавр его всегда цветет;

Тот храма славы лишь достигнет,

В потомстве вечно будет жить,-

И человечество воздвигнет

Ему сердечный мавзолей,

И слезы жаркие польются

К нему на милый сердцу прах...

          14

   Я в куще тихой, безмятежной

Героем также быть могу:

Мое тут поле брани будет

Несчастных сонм, гоним судьбой;

И меч мой острый, меч огнистый

Благодеянья будет луч;

Он потечет - и побеждает

Сердца и души всех людей.

          15

   Мой обелиск тогда нетленный

Косою время не сразит;

Мой славы храм не сокрушится:

Он будет иссечен в сердцах;

Меня мечтанья не коснутся,

Я теням вслед не побегу,

И солнце дней моих затмится,

Зарю оставя по себе.

1800

Гимн

О Боге нам гласит времен круговращенье,

О благости его - исполненный им год.

Творец! весна - твоей любви изображенье:

Воскреснули поля; цветет лазурный свод;

Веселые холмы одеты красотою;

И сердце растворил желаний тихий жар.

Ты в лете, окружен и зноем и грозою,

То мирный, благостный, несешь нам зрелость

     в дар,

То нам благотворишь, сокрытый туч громадой.

И в полдень пламенный и ночи в тихий час,

С дыханием дубрав, источников с прохладой,

Не твой ли к нам летит любови полный глас?

Ты в осень общий пир готовишь для творенья;

И в зиму, гневный Бог, на бурных облаках,

Во ужас облечен, с грозой опустошенья,

Паришь, погибельный... как дольный гонишь

     прах,

И вьюгу, и метель, и вихорь пред собою;

В развалинах земля; природы страшен вид;

И мир, оцепенев пред Сильного рукою,

Хвалебным трепетом Творца благовестит.

О таинственный круг! каких законов сила

Слияла здесь красу с чудесной простотой,

С великолепием приятность согласила,

Со тьмою - дивный свет, с движением -

     покой,

С неизменяемым единством - измененье?

Почто ж ты, человек, слепец среди чудес?

Признай окрест себя Руки напечатленье,

От века правящей течением небес

И строем мирных сфер из тьмы недостижимой.

Она весной красу низводит на поля;

Ей жертва дым горы, перунами дробимой;

Пред нею в трепете веселия земля.

Воздвигнись, спящий мир! внуши мой глас,

     созданье!

Да грянет ваша песнь Чудесного делам!

Слиянные в хвалу, слиянны в обожанье,

Да гимн ваш потрясет небес огромных храм!..

Журчи к нему любовь под тихой сенью леса,

Порхая по листам, душистый ветерок;

Вы, ели, наклонясь с седой главы утеса

На светлый, о скалу биющийся поток,

Его приветствуйте таинственною мглою;

О нем благовести, крылатых бурей свист,

Когда трепещет брег, терзаемый волною,

И, сорванный с лесов, крутится клубом лист;

Ручей, невидимо журчащий под дубравой,

С лесистой крутизны ревущий водопад,

Река, блестящая средь дебрей величаво,

Кристаллом отразив на бреге пышный град,

И ты, обитель чуд, бездонная пучина,

Гремите песнь тому, чей бурь звучнейший глас

Велит - и зыбь горой; велит - и зыбь

     равнина.

Вы, злаки, вы, цветы, лети к нему от вас

Хвалебное с полей, с лугов благоуханье:

Он дал вам аромат, он вас кропит росой,

Из радужных лучей соткал вам одеянье;

Пред ним утихни, дол; поникни, бор, главой;

И, жатва, трепещи на ниве оживленной,

Пленяя шорохом мечтателя своим,

Когда он, при луне, вдоль рощи осребренной,

Идет задумчивый, и тень вослед за ним;

Луна, по облакам разлей струи златые,

Когда и дебрь, и холм, и лес в тумане спят;

Созвездий лик, сияй средь тверди голубыя,

Когда струнами лир превыспренних звучат

Воспламененные любовью серафимы;

И ты, светило дня, смиритель бурных туч,

Будь щедростию лик Творца боготворимый,

Ему живописуй хвалу твой каждый луч...

Се гром!.. Владыки глас!.. Безмолвствуй, мир

     смятенный,

Внуши... Из края в край по тучам гул гремит;

Разрушена скала; дымится дуб сраженный;

И гимн торжественный чрез дебри вдаль парит...

Утих... красуйся, луг... приветственное пенье,

Изникни из лесов; и ты, любовь весны -

Лишь полночь принесет пернатым усыпленье

И тихий от холма восстанет рог луны -

Воркуй под сению дубравной, филомела.

А ты, глава земли, творения краса,

Наследник ангелов бессмертного удела,

Сочти бесчисленны созданья чудеса

И в горнее пари, хвалой воспламененный.

Сердца, слиянны в песнь, летите к небесам;

Да грады восшумят, мольбами оглашенны;

Да в храмах с алтарей восстанет фимиам;

Да грянут с звоном арф и с ликами органы;

Да в селах, по горам и в сумраке лесов

И пастыря свирель, и юных дев тимпаны,

И звучные рога, и шумный глас певцов

Один составят гимн и гул отгрянет: слава!

Будь, каждый звук, хвала; будь, каждый холм,

     алтарь;

Будь храмом, каждая тенистая дубрава,-

Где, мнится, в тайной мгле сокрыт природы

      царь,

И веют в ветерках душистых серафимы,

И где, возведши взор на светлый неба свод,

Сквозь зыблемую сеть ветвей древесных зримый,

Певец в задумчивом восторге слезы льет.

А я, животворим созданья красотою,

Забуду ли когда хвалебный глас мольбы?

О Неиспытанный! мой пламень пред тобою!

Куда б ни привела рука твоей судьбы,

Найду ли тишину под отческою сенью,

Беспечный друг полей, возлюбленных в кругу -

Тебя и в знойный день, покрытый рощи тенью,

И в ночь, задумчивый, потока на брегу,

И в обиталищах страдания забвенных,

Где бедность и недуг, где рок напечатлел

Отчаянья клеймо на лицах искаженных,

Куда б, влеком тобой, с отрадой я летел,

И в час торжественный полночного виденья,

Как струны, пробудясь, ответствуют перстам

И дух воспламенен восторгом песнопенья -

Тебя велю искать и сердцу и очам.

Постигнешь ли меня гонения рукою -

Тебя ж благословит тоски молящий глас;

Тебя же обрету под грозной жизни мглою.

Ах! скоро ль прилетит последний, скорбный час,

Конца и тишины желанный возвеститель?

Промчись, печальная неведения тень!

Откройся, тайный брег, утраченных обитель!

Откройся, мирная, отеческая сень!

1808

Голос с того света

Не узнавай, куда я путь склонила,

В какой предел из мира перешла...

О друг, я все земное совершила;

Я на земле любила и жила.

Нашла ли их? Сбылись ли ожиданья?

Без страха верь; обмана сердцу нет;

Сбылося все; я в стороне свиданья;

И знаю здесь, сколь ваш прекрасен свет.

Друг, на земле великое не тщетно;

Будь тверд, а здесь тебе не изменят;

О милый, здесь не будет безответно

Ничто, ничто: ни мысль, ни вздох, ни взгляд.

Не унывай: минувшее с тобою;

Незрима я, но в мире мы одном;

Будь верен мне прекрасною душою;

Сверши один начатое вдвоем.

1815

Горная дорога

Над страшною бездной дорога бежит,

     Меж жизнью и смертию мчится;

Толпа великанов ее сторожит;

     Погибель над нею гнездится.

Страшись пробужденья лавины ужасной:

В молчаньи пройди по дороге опасной.

Там мост через бездну отважной дугой

     С скалы на скалу перегнулся;

Не смертною был он поставлен рукой —

     Кто смертный к нему бы коснулся?

Поток под него разъяренный бежит;

Сразить его рвется и ввек не сразит.

Там, грозно раздавшись, стоят ворота:

     Мнишь: область теней пред тобою;

Пройди их — долина, долин красота,

     Там осень играет с весною.

Приют сокровенный! желанный предел!

Туда бы от жизни ушел, улетел.

Четыре потока оттуда шумят —

     Не зрели их выхода очи.

Стремятся они на восток, на закат,

     Стремятся к полудню, к полночи;

Рождаются вместе; родясь, расстаются;

Бегут без возврата и ввек не сольются.

Там в блеске небес два утеса стоят,

     Превыше всего, что земное;

Кругом облака золотые кипят,

     Эфира семейство младое;

Ведут хороводы в стране голубой;

Там не был, не будет свидетель земной.

Царица сидит высоко и светло

     На вечно незыблемом троне;

Чудесной красой обвивает чело

     И блещет в алмазной короне;

Напрасно там солнцу сиять и гореть:

Ее золотит, но не может согреть.

Март — начало апреля 1818

Государыне великой княгине на рождение...

Изображу ль души смятенной чувство?

Могу ль найти согласный с ним язык?

Что лирный глас и что певца искусство?..

Ты слышала сей милый первый крик,

Младенческий привет существованью;

Ты зрела блеск проглянувших очей

И прелесть уст, открывшихся дыханью...

О, как дерзну я мыслию моей

Приблизиться к сим тайнам наслажденья?

Он пролетел, сей грозный час мученья;

Его сменил небесный гость Покой

И тишина исполненной надежды;

И, первым сном сомкнув беспечны вежды,

Как ангел спит твой сын перед тобой...

О матерь! кто, какой язык земной

Изобразит сие очарованье?

Что с жизнию прекрасного дано,

Что нам сулит в грядущем упованье,

Чем прошлое для нас озарено,

И темное к безвестному стремленье,

И ясное для сердца провиденье,

И что душа небесного досель

В самой себе неведомо скрывала -

То все теперь без слов тебе сказала

Священная младенца колыбель.

Забуду ль миг, навеки незабвенный?..

Когда шепнул мне тихой вести глас,

Что наступил решительный твой час,-

Безвестности волнением стесненный,

Я ободрить мой смутный дух спешил

На ясный день животворящим взглядом.

О, как сей взгляд мне душу усмирил!

Безоблачны, над пробужденным градом,

Как благодать лежали небеса;

Их мирный блеск, младой зари краса,

Всходящая, как новая надежда;

Туманная, как таинство, одежда

Над красотой воскреснувшей Москвы;

Бесчисленны церквей ее главы,

Как алтари, зажженные востоком,

И вечный Кремль, протекшим мимо Роком

Нетронутый свидетель божества,

И всюду глас святого торжества,

Как будто глас Москвы преображенной...

Все, все душе являло ободренной

Божественный спасения залог.

И с верою, что близко провиденье,

Я устремлял свой взор на тот чертог,

Где матери священное мученье

Свершалося как жертва в оный час...

Как выразить сей час невыразимый,

Когда еще сокрыто все для нас,

Сей час, когда два ангела незримы,

Податели конца иль бытия,

Свидетели страдания безвластны,

Еще стоят в неведенье, безгласны,

И робко ждут, что скажет Судия,

Кому из двух невозвратимым словом

Иль жизнь, иль смерть велит благовестить?..

О, что в сей час сбывалось там, под кровом

Царей, где миг был должен разрешить

Нам промысла намерение тайно,

Угадывать я мыслью не дерзал;

Но сладкий глас мне душу проникал:

«Здесь Божий мир; ничто здесь не случайно!»

И верила бестрепетно душа.

Меж тем, восход спокойно соверша,

Как ясный Бог, горело солнце славой;

Из храмов глас молений вылетал;

И, тишины исполнен величавой,

Торжественно державный Кремль стоял...

Казалось, все с надеждой ожидало.

И в оный час пред мыслию моей

Минувшее безмолвно воскресало:

Сия река, свидетель давних дней,

Протекшая меж стольких поколений,

Спокойная меж стольких изменений,

Мне славною блистала стариной;

И образы великих привидений

Над ней, как дым, взлетали предо мной;

Мне чудилось: развертывая знамя,

На бой и честь скликал полки Донской;

Пожарский мчал, сквозь ужасы и пламя,

Свободу в Кремль по трупам поляков;

Среди дружин, хоругвей и крестов

Романов брал могущество державы;

Вводил полки бессмертья и Полтавы

Чудесный Петр в столицу за собой;

И праздновать звала Екатерина

Румянцева с вождями пред Москвой

Ужасный пир Кагула и Эвксина.

И, дальние лета перелетев,

Я мыслию ко близким устремился.

Давно ль, я мнил, горел здесь Божий гнев?

Давно ли Кремль разорванный дымился?

Что зрели мы?.. Во прахе дом царей;

Бесславие разбитых алтарей;

Святилища, лишенные святыни;

И вся Москва как гроб среди пустыни.

И что ж теперь?.. Стою на месте том,

Где супостат ругался над Кремлем,

Зажженною любуяся Москвою,-

И тишина святая надо мною;

Москва жива; в Кремле семья царя;

Народ, теснясь к ступеням алтаря,

На празднике великом воскресенья

Смиренно ждет надежды совершенья,

Ждет милого пришельца в Божий свет...

О, как у всех душа заликовала,

Когда молва в громах Москве сказала

Исполненный Создателя обет!

О, сладкий час, в надежде, в страхе жданный!

Гряди в наш мир, младенец, гость желанный!

Тебя узрев, коленопреклонен,

Младой отец пред матерью спасенной

В жару любви рыдает, слов лишен;

Перед твоей невинностью смиренной

Безмолвная праматерь слезы льет;

Уже Москва  своим  тебя зовет...

Но как понять, что в час сей непонятный

Сбылось с твоей, младая мать, душой?

О, для нее открылся мир иной.

Твое дитя, как вестник благодатный,

О лучшем ей сказало бытии;

Чистейшие зажглись в ней упованья;

Не для тебя теперь твои желанья,

Не о тебе днесь радости твои;

Младенчества обвитый пеленами,

Еще без слов, незрящими очами

В твоих очах любовь встречает он;

Как тишина, его прекрасен сон;

И жизни весть к нему не достигала...

Но уж Судьба свой суд об нем сказала;

Уже в ее святилище стоит

Ему испить назначенная чаша.

Что скрыто в ней, того надежда наша

Во тьме земной для нас не разрешит...

Но он рожден в великом граде славы,

На высоте воскресшего Кремля;

Здесь возмужал орел наш двоеглавый:

Кругом него и небо и земля,

Питавшие Россию в колыбели;

Здесь жизнь отцов великая была;

Здесь битвы их за честь и Русь кипели,

И здесь их прах могила приняла -

Обманет ли сие знаменованье?..

Прекрасное Россия упованье

Тебе в твоем младенце отдает.

Тебе его младенческие лета!

От их пелен ко входу в бури света

Пускай тебе вослед он перейдет

С душой, на все прекрасное готовой;

Наставленный: достойным счастья быть,

Великое с величием сносить,

Не трепетать, встречая рок суровый,

И быть в делах времен своих красой.

Лета пройдут, подвижник молодой,

Откинувши младенчества забавы,

Он полетит в путь опыта и славы...

Да встретит он обильный честью век!

Да славного участник славный будет!

Да на чреде высокой не забудет

Святейшего из званий: человек.

Жить для веков в величии народном,

Для блага всех - свое позабывать,

Лишь в голосе отечества свободном

С смирением дела свои читать:

Вот правила царей великих внуку.

С тобой ему начать сию науку.

Теперь, едва проснувшийся душой,

Пред матерью, как будто пред Судьбой,

Беспечно он играет в колыбели,

И Радости младые прилетели

Ее покой прекрасный оживлять;

Житейское от ней еще далеко...

Храни ее, заботливая мать;

Твоя любовь - всевидящее око;

В твоей любви - святая благодать.

17-20 апреля 1818

Д. В. Давыдову (Мой друг, усастый воин!..)

Мой друг, усастый воин!

Вот рукопись твоя;

Промедлил, правда, я,

Но, право, я достоин,

Чтоб ты меня простил!

Я так завален был

Бездельными делами,

Что дни вослед за днями

Бежали на рысях;

А я и знать не знаю,

Что делал в этих днях!

Все кончив, посылаю

Тебе твою тетрадь;

Сердитый лоб разгладь

И выговоров строгих

Не шли ко мне, Денис!

Терпеньем ополчись

Для чтенья рифм убогих

В журнале «Для немногих».

В нем много пустоты;

Но, друг, суди не строго,

Ведь из немногих ты,

Таков, каких не много!

Спи, ешь и объезжай

Коней четвероногих,

Как хочешь,— только знай,

Что я, друг, как немногих

Люблю тебя.— Прощай!

1818

Деревенский сторож в полночь

Полночь било; в добрый час!

     Спите, Бог не спит за нас!

Как все молчит!.. В полночной глубине

Окрестность вся как будто притаилась;

Нет шороха в кустах; тиха дорога;

В пустой дали не простучит телега,

Не скрипнет дверь; дыханье не провеет,

И коростель замолк в траве болотной.

Все, все теперь под занавесом спит;

И легкою ль, неслышною стопою

Прокрался здесь бесплотный дух... не знаю.

Но чу... там пруд шумит; перебираясь

По мельничным колесам неподвижным,

Сонливою струёй бежит вода;

И ласточка тайком ползет по бревнам

Под кровлю; и сова перелетела

По небу тихому от колокольни;

И в высоте, фонарь ночной, луна

Висит меж облаков и светит ясно,

И звездочки в дали небесной брезжут...

Не так же ли, когда осенней ночью,

Измокнувший, усталый от дороги,

Придешь домой, еще не видишь кровель,

А огонек уж там и тут сверкает?..

Но что ж во мне так сердце разгорелось?

Что на душе так радостно и смутно?

Как будто в ней по родине тоска!

Я плачу... но о чем? И сам не знаю!

     Полночь било; в добрый час!

     Спите, Бог не спит за нас!

     Пускай темно на высоте;

     Сияют звезды в темноте.

     То свет родимой стороны;

     Про нас они там зажжены.

Куда идти мне? В нижнюю деревню,

Через кладбище?.. Дверь отворена.

Подумаешь, что в полночь из могил

Покойники выходят навестить

Свое село, проведать, все ли там,

Как было в старину. До сей поры,

Мне помнится, еще ни одного

Не встретил я. Не прокричать ли: полночь!

Покойникам?.. Нет, лучше по гробам

Пройду я молча, есть у них на башне

Свои часы. К тому же... как узнать!

Прошла ль уже их полночь или нет?

Быть может, что теперь лишь только тьма

Сгущается в могилах... ночь долга;

Быть может также, что струя рассвета

Уже мелькнула и для них... кто знает?

Как смирно здесь! знать, мертвые покойны?

Дай Бог!.. Но мне чего-то страшно стало.

Не все здесь умерло: я слышу, ходит

На башне маятник... ты скажешь, бьется

Пульс времени в его глубоком сне.

И холодом с вершины дует полночь;

В лугу ее дыханье бродит, тихо

Соломою на кровлях шевелит

И пробирается сквозь тын со свистом,

И сыростью от стен церковных пашет —

Окончины трясутся, и порой

Скрипит, качаясь, крест — здесь подувает

Оно в открытую могилу... Бедный Фриц!

И для тебя готовят уж постелю,

И каменный покров лежит при ней,

И на нее огни отчизны светят.

Как быть! а всем одно, всех на пути

Застигнет сон... что ж нужды! все мы будем

На милой родине; кто на кладбище

Нашел постель — в час добрый; ведь могила

Последний на земле ночлег; когда же

Проглянет день и мы, проснувшись, выйдем

На новый свет, тогда пути и часу

Не будет нам с ночлега до отчизны.

     Полночь било; в добрый час!

     Спите, Бог не спит за нас!

     Сияют звезды с вышины,

     То свет родимой стороны:

     Туда через могилу путь;

     В могиле ж... только отдохнуть.

Где был я? где теперь? Иду деревней;

Прошел через кладбище... Все покойно

И здесь и там... И что ж деревня в полночь?

Не тихое ль кладбище? Разве там,

Равно как здесь, не спят, не отдыхают

От долгия усталости житейской,

От скорби, радости, под властью Бога,

Здесь в хижине, а там в сырой земле,

До ясного, небесного рассвета?

А он уж недалко... Как бы ночь

Ни длилася и неба ни темнила,

А все рассвета нам не миновать.

Деревню раз, другой я обойду —

И петухи начнут мне откликаться,

И воздух утренний начнет в лицо

Мне дуть; проснется день в бору, отдернет

Небесный занавес, и утро тихой

Струей прольется в сумрак; наконец

Посмотришь: холм, и дол, и лес сияют;

Все встрепенулося; там ставень вскрылся,

Там отворилась дверь; и все очнулось,

И всюду жизнь свободная взыграла.

Ах! царь небесный, что за праздник будет,

Когда последняя промчится ночь!

Когда все звезды, малые, большие,

И месяц, и заря, и солнце вдруг

В небесном пламени растают, свет

До самой глубины могил прольется,

И скажут матери младенцам: утро!

И все от сна пробудится; там дверь

Тяжелая отворится, там ставень;

И выглянут усопшие оттуда!..

О, сколько бед забыто в тихом сне!

И сколько ран глубоких в самом сердце

Исцелено! Встают, здоровы, ясны;

Пьют воздух жизни; он вливает крепость

Им в душу... Но когда ж тому случиться?

     Полночь било; в добрый час!

     Спите, Бог не спит за нас!

     Еще лежит на небе тень;

     Еще далеко светлый день;

     Но жив Господь, он знает срок:

     Он вышлет утро на восток.

Октябрь 1816

Добродетель (От света светов луч излился...)

От света светов луч излился,

И добродетель родилась!

В тьме мир дремавший пробудился,

Земля весельем облеклась;

В священном торжестве природа

Объемлет дар для смертных рода;

От горних, светлых стран небес

Златой, блаженный век спустился,

Восторг божественный вселился

Во глубине святых сердец.

     На землю дщерь Творца предстала,

Творений хор ей гимн воспел;

Пустыня светлым раем стала;

Как крин, повсюду мир процвел;

Любовь, невинность, кротость нравов;

Без строгости и без уставов,

Правдивость, честность всем эгид;

Повсюду дружба водворилась,

Повсюду истина явилась,

Преданность, верность, совесть, стыд.

     Дохнула злоба — и родился

Кровавый, яростный раздор;

Вздохнул он — вздох сей повторился

Среди сердец кремнистых гор;

Ужасный яд — его дыханье,

Убийство, смерть — его желанье,

И мрак — блистание очей.

Взглянул — и брани воспылали,

Несчастны жертвы застонали,

Кровь быстрой полилась струей.

     Одеян бурей век железный,

Потрясши круг земли, предстал;

Померк натуры вид любезный,

И смертный счастлив быть престал.

С цепей своих Борей сорвался,

В полях небесных гром раздался,

Завыл и лес и сонм морей!

С лугов зефиры улетели,

По рощам птицы онемели,

И светлый не журчит ручей.

     Дщерь ада, злоба есть содетель

Бесчисленных лютейших бед;

Но не исчезла добродетель!

Она еще, еще живет;

Еще ей созидают храмы,

Еще курят ей фимиамы;

Но, ах! златой уж век исчез,

В пучине вечности сокрылся,

Один лишь луч к нам отделился

И добрым мир с собой принес.

     Иной гордыни чтит законы,

Идет неправды по стезям;

Иной коварству зиждет троны

И дышит лестию к царям;

Иной за славою стремится;

Тот злата алчностью томится,

Тот ратует с врагом своим,

И всяк путь ложный избирает,

В ночи как будто бы блуждает;

Его дела — ничтожный дым.

     И муж, премудростью почтенный,

Во испытаньях поседев,

Муж праведный и просвещенный

Вздохнет, на все сие воззрев;

В мечтаньях сих он тленность видит.

Порок и зло он ненавидит,

И добродетели кумир

В своей душе он обожает,

Свою всю жизнь ей посвящает,

Его чертог — пространный мир.

     Кто правды, честности уставы

В теченье дней своих блюдет,

Тот к счастью обретет путь правый,

Корабль свой в пристань приведет;

Среди он бедствий не погибнет,

В гоненье рока он возникнет,

Его перун не устрашит.

Когда и смерть к нему явится,

То дух его возвеселится,

К блаженству спешно полетит.

     О вы, подобье юных кринов!

В вас пламень бодрости горит,

В вас зрю я доблесть славянинов —

Учитесь добродетель чтить;

В душе ей храм соорудите,

Ей мысли, чувства посвятите,

Стремитесь мудрых по стезям.

Круг жизни вашей совершится,

Но солнце ваших дней затмится,

Зарю оставя по следам.

1798

Добродетель (Под звёздным кровом тихой нощи...)

Под звёздным кровом тихой нощи,

При свете бледныя луны,

В тени ветвистых кипарисов,

Брожу меж множества гробов.

Повсюду зрю сооруженны

Богаты памятники там,

Порфиром, златом обложенны;

Там мраморны столпы стоят.

     Обитель смерти там – покоя;

Усопших прахи там лежат;

Ничто их сна не прерывает;

Ничто не грезится во сне...

Но все ль так мирно почивают,

И все ли так покойно спят?..

Не монументы отличают

И не блестяща пышность нас!

     Порфир надгробный не являет

Душевных истинных красот;

Гробницы, урны, пирамиды —

Не знаки ль суетности то?

Они блаженства не доставят

Ни здесь, ни в новом бытии,

И царь сравняется с убогим,

Герой там станет, где пастух.

     С косою острой, кровожадной,

С часами быстрыми в руках,

С седой всклокоченной брадою,

Кидая всюду страшный взор,

Сатурн несытый и свирепый

Парит через вселенну всю;

Парит – и груды оставляет

Развалин следом за собой.

     Валятся дубы вековые,

Трясутся гор пред ним сердца,

Трещат забрала и твердыни,

И медны рушатся врата.

Падут и троны и начальства,

Истлеет посох, как и скиптр;

Венцы лавровые поблекнут,

Трофеи гордые сгниют.

     Стоял где памятник герою,

Увы! что видим мы теперь? –

Одни развалины ужасны,

Шипят меж коими змеи,

Остались вместо обелиска,

Что гордо высился за век,

За век пред сим – и нет его...

И слава тщетная молчит.

     И что ж покажет, что мы жили,

Когда всё время рушит так? –

Не камень гибнущий величья

В потомстве поздном нам придаст;

И не порфирны обелиски

Прославят нас, превознесут.

Увы! несчастен, кто оставил

Лишь их – и боле ничего!

     Исчезнут тщетны украшенья,

Когда застонет вся земля,

Как заревут ужасны громы,

Падет, разрушится сей мир.

И тени их тогда не будет,

И самый прах не пропадёт.

Всё, всё развеется, погибнет.

Как пыль, как дым, как тень, как сон!

     Тогда останутся нетленны

Одни лишь добрые дела.

Ничто не может их разрушить,

Ничто не может их затмить.

Пред Богом нас они прославят,

В одежду правды облекут;

Тогда мы с радостью явимся

Пред трон всемощного Творца.

     О сколь священна, Добродетель,

Должна ты быть для смертных всех!

Рабы, как и владыки мира,

Должны тебя боготворить...

На что мне памятники горды?

Я скиптр и посох – всё равно:

Равно под мрамором в могиле,

Равно под дёрном прах лежит.

1798

Добрый совет в альбом В. А. Азбукину

Любовь, Надежда и Терпенье:

На жизнь порядочный запас.

Вперед без страха; в добрый час!

За все порука провиденье.

Блажен, кому Любовь вослед;

Она веселье в жизнь вливает

И счастья радугу являет

На самой грозной туче бед.

Пока заря не воссияла -

Бездушен, хладен, тих Мемнон;

Заря взошла - и дышит он!

И радость в мраморе взыграла!

Таков Любви волшебный свет,

Великих чувств животворитель,

К делам возвышенным стремитель!

Любви нет в сердце - жизни нет!

Надежда с чашею отрады

Нам добрый спутник - верь, но знай,

Что не земля, а небо рай;

Верней быть добрым без награды!

Когда ж Надежда улетит -

Взгляни на тихое Терпенье;

Оно утехи оболыценье

Прямою силой заменит.

Лишь бы, сокровище святое,

Доброта сохранилась нам;

Достоин будь - а небесам

Оставь на волю остальное!

2 октября 1814

Дружба

Скатившись с горной высоты,

Лежал на прахе дуб, перунами разбитый;

А с ним и гибкий плющ, кругом его обвитый.

О Дружба, это ты!

1805

Ермолову

Жизнь чудная его в потомство перейдет:

Делами славными она бессмертно дышит.

Захочет - о себе, как Тацит, он напишет

И лихо летопись свою переплетет.

10 декабря 1837

Жаворонок

На солнце темный лес зардел,

В долине пар белеет тонкий,

И песню раннюю запел

В лазури жаворонок звонкий.

Он голосисто с вышины

Поет, на солнышке сверкая:

Весна пришла к нам молодая,

Я здесь пою приход весны.

Здесь так легко мне, так радушно,

Так беспредельно, так воздушно;

Весь божий мир здесь вижу я.

И славит бога песнь моя!

1851

Жалоба

Над прозрачными водами

Сидя, рвал услад венок;

И шумящими волнами

Уносил цветы поток.

«Так бегут лета младые

Невозвратною струей;

Так все радости земные -

Цвет увядший полевой.

Ах! безвременной тоскою

Умерщвлен мой милый цвет.

Все воскреснуло с весною;

Обновился божий свет;

Я смотрю - и холм веселый

И поля омрачены;

Для души осиротелой

Нет цветущия весны.

Что в природе, озаренной

Красотою майских дней?

Есть одна во всей вселенной -

К ней душа, и мысль об ней;

К ней стремлю, забывшись, руки -

Милый призрак прочь летит.

Кто ж мои услышит муки,

Жажду сердца утолит?»

1811

Жалоба (О, где вы, прекрасные дни?..)

О, где вы, прекрасные дни?

Куда улетели так скоро?

Печаль поселилась в душе,

Весельем дышавшей так вольно.

О, где вы, младенчески дни,

Земное небес привиденье,

Когда и цветок в волосах

Бывал нам сокровищем жизни?

Порывисто ветер подул -

Весенняя роза поблекла.

Едва я успела расцвесть -

Уже безотрадная вяну.

1828

Жалоба Цереры

Снова гений жизни веет;

Возвратилася весна;

Холм на солнце зеленеет;

Лед разрушила волна;

Распустившийся дымится

Благовониями лес,

И безоблачен глядится

В воды зеркальны Зевес;

Все цветет - лишь мой единый

Не взойдет прекрасный цвет;

Прозерпины, Прозерпины

На земле моей уж нет.

Я везде ее искала,

В дневном свете и в ночи;

Все за ней я посылала

Аполлоновы лучи;

Но ее под сводом неба

Не нашел всезрящий бог;

А подземной тьмы Эреба

Луч его пронзить не мог:

Те брега недостижимы,

И богам их страшен вид...

Там она! неумолимый

Ею властвует Аид.

Кто ж мое во мрак Плутона

Слово к ней перенесет?

Вечно ходит челн Харона,

Но лишь тени он берет.

Жизнь подземного страшится;

Недоступен ад и тих;

И с тех пор, как он стремится,

Стикс не видывал живых;

Тьма дорог туда низводит;

Ни одной оттуда нет;

И отшедший не приходит

Никогда опять на свет.

Сколь завидна мне, печальной,

Участь смертных матерей!

Легкий пламень погребальный

Возвращает им детей;

А для нас, богов нетленных,

Что усладою утрат?

Нас, безрадостно-блаженных,

Парки строгие щадят...

Парки, парки, поспешите

С неба в ад меня послать;

Прав богини не щадите;

Вы обрадуете мать.

В тот предел - где, утешенью

И веселию чужда,

Дочь живет - свободной тенью

Полетела б я тогда;

Близ супруга, на престоле

Мне предстала бы она,

Грустной думою о воле

И о матери полна;

И ко мне бы взор склонился,

И меня узнал бы он,

И над нами б прослезился

Сам безжалостный Плутон.

Тщетный призрак! стон напрасный!

Все одним путем небес

Ходит Гелиос прекрасный;

Все навек решил Зевес;

Жизнью горнею доволен,

Ненавидя адску ночь,

Он и сам отдать неволен

Мне утраченную дочь.

Там ей быть, доколь Аида

Не осветит Аполлон

Или радугой Ирида

Не сойдет на Ахерон!

Нет ли ж мне чего от милой,

В сладкопамятный завет:

Что осталось все, как было,

Что для нас разлуки нет?

Нет ли тайных уз, чтоб ими

Снова сблизить мать и дочь,

Мертвых с милыми живыми,

С светлым днем подземну ночь?..

Так, не все следы пропали!

К ней дойдет мой нежный клик:

Нам святые боги дали

Усладительный язык.

В те часы, как хлад Борея

Губит нежных чад весны,

Листья падают, желтея,

И леса обнажены:

Из руки Вертумна щедрой

Семя жизни взять спешу

И, его в земное недро

Бросив, Стиксу приношу;

Сердцу дочери вверяю

Тайный дар моей руки

И, скорбя, в нем посылаю

Весть любви, залог тоски.

Но когда с небес слетает

Вслед за бурями весна:

В мертвом снова жизнь играет,

Солнце греет семена;

И, умершие для взора,

Вняв они весны привет,

Из подземного затвора

Рвутся радостно на свет:

Лист выходит в область неба,

Корень ищет тьмы ночной;

Лист живет лучами Феба,

Корень Стиксовой струей.

Ими таинственно слита

Область тьмы с страною дня,

И приходят от Коцита

С ними вести для меня;

И ко мне в живом дыханье

Молодых цветов весны

Подымается признанье,

Глас родной из глубины;

Он разлуку услаждает,

Он душе моей твердит:

Что любовь не умирает

И в отшедших за Коцит.

О! приветствую вас, чада

Расцветающих полей;

Вы тоски моей услада,

Образ дочери моей;

Вас налью благоуханьем,

Напою живой росой,

И с Аврориным сияньем

Поравняю красотой;

Пусть весной природы младость,

Пусть осенний мрак полей

И мою вещают радость,

И печаль души моей.

1831

Жалоба пастуха

На ту знакомую гору

Сто раз я в день прихожу;

Стою, склоняся на посох,

И в дол с вершины гляжу.

Вздохнув, медлительным шагом

Иду вослед я овцам

И часто, часто в долину

Схожу, не чувствуя сам.

Весь луг по-прежнему полон

Младой цветов красоты;

Я рву их - сам же не знаю,

Кому отдать мне цветы.

Здесь часто в дождик и в грозу

Стою, к земле пригвожден;

Все жду, чтоб дверь отворилась...

Но то обманчивый сон.

Над милой хижинкой светит,

Видаю, радуга мне...

К чему? Она удалилась!

Она в чужой стороне!

Она все дале! все дале!

И скоро слух замолчит!

Бегите ж, овцы, бегите!

Здесь горе душу томит!

Декабрь 1817

Желание

Озарися, дол туманный;

Расступися, мрак густой;

Где найду исход желанный?

Где воскресну я душой?

Испещренные цветами,

Красны холмы вижу там...

Ах! зачем я не с крылами?

Полетел бы я к холмам.

Там поют согласны лиры;

Там обитель тишины;

Мчат ко мне оттоль зефиры

Благовония весны;

Там блестят плоды златые

На сенистых деревах;

Там не слышны вихри злые

На пригорках, на лугах.

О предел очарованья!

Как прелестна там весна!

Как от юных роз дыханья

Там душа оживлена!

Полечу туда... напрасно!

Нет путей к сим берегам;

Предо мной поток ужасный

Грозно мчится по скалам.

Лодку вижу... где ж вожатый?

Едем!.. будь, что суждено...

Паруса ее крылаты,

И весло оживлено.

Верь тому, что сердце скажет;

Нет залогов от небес;

Нам лишь чудо путь укажет

В сей волшебный край чудес.

1811

Жизнь

Отуманенным потоком

Жизнь унылая плыла;

Берег в сумраке глубоком;

На холодном небе мгла;

Тьмою звезды обложило;

Бури нет - один туман;

И вдали ревет уныло

Скрытый мглою океан.

Было время - был день ясный,

Были пышны берега.

Были рощи сладкогласны,

Были зелены луга.

И за ней вились толпою

Светлокрылые друзья:

Юность легкая с Мечтою

И живых Надежд семья.

К ней теснились, услаждали

Мирный путь ее игрой

И над нею расстилали

Благодатный парус свой.

К ней Фантазия летала

В блеске радужных лучей

И с небес к ней прикликала

Очарованных гостей:

Вдохновение с звездою

Над возвышенной главой

И Хариту с молодою

Музой, Гения сестрой;

И она, их внемля пенье,

Засыпала в тишине

И ловила привиденье

Счастья милого во сне!..

Все пропало, изменило;

Разлетелися друзья;

В бездне брошена унылой

Одинокая ладья;

Року странница послушна,

Не желает и не ждет

И прискорбно-равнодушна

В беспредельное плывет.

Что же вдруг затрепетало

Над поверхностью зыбей?

Что же прелестью бывалой

Вдруг повеяло над ней?

Легкой птичкой встрепенулся

Пробужденный ветерок;

Сонный парус развернулся;

Дрогнул руль; быстрей челнок.

Смотрит... ангелом прекрасным

Кто - то светлый прилетел,

Улыбнулся, взором ясным

Подарил и в лодку сел;

И запел он песнь надежды;

Жизнь очнулась, ожила

И с волненьем робки вежды

На красавца подняла.

Видит... мрачность разлетелась;

Снова зеркальна вода;

И приветно загорелась

В небе яркая звезда;

И в нее проникла радость,

Прежней веры тишина,

И как будто снова младость

С упованьем отдана.

О хранитель, небом данный?

Пой, небесный, и ладьей

Правь ко пристани желанной

За попутною звездой.

Будь сиянье, будь ненастье;

Будь, что надобно судьбе;

Все для Жизни будет счастье,

Добрый спутник, при тебе.

10 августа 1819

Замок Смальгольм, или Иванов вечер

До рассвета поднявшись, коня оседлал

   Знаменитый Смальгольмский барон;

И без отдыха гнал, меж утесов и скал,

   Он коня, торопясь в Бротерстон.

Не с могучим Боклю совокупно спешил

   На военное дело барон;

Не в кровавом бою переведаться мнил

   За Шотландию с Англией он;

Но в железной броне он сидит на коне;

   Наточил он свой меч боевой;

И покрыт он щитом; и топор за седлом

   Укреплен двадцатифунтовой.

Через три дни домой возвратился барон,

   Отуманен и бледен лицом;

Через силу и конь, опенен, запылен,

   Под тяжелым ступал седоком.

Анкрамморския битвы барон не видал,

   Где потоками кровь их лилась,

Где на Эверса грозно Боклю напирал,

   Где за родину бился Дуглас;

Но железный шелом был иссечен на нем,

   Был изрублен и панцирь и щит,

Был недавнею кровью топор за седлом,

   Но не английской кровью покрыт.

Соскочив у часовни с коня за стеной,

   Притаяся в кустах, он стоял;

И три раза он свистнул - и паж молодой

   На условленный свист прибежал.

«Подойди, мой малютка, мой паж молодой,

   И присядь на колена мои;

Ты младенец, но ты откровенен душой,

   И слова непритворны твои.

Я в отлучке был три дни, мой паж молодой;

   Мне теперь ты всю правду скажи:

Что заметил? Что было с твоей госпожой?

   И кто был у твоей госпожи?»

«Госпожа по ночам к отдаленным скалам,

   Где маяк, приходила тайком

(Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагам

   Не прокрасться во мраке ночном).

И на первую ночь непогода была,

   И без умолку филин кричал;

И она в непогоду ночную пошла

   На вершину пустынную скал.

Тихомолком подкрался я к ней в темноте;

   И сидела одна - я узрел;

Не стоял часовой на пустой высоте;

   Одиноко маяк пламенел.

На другую же ночь - я за ней по следам

   На вершину опять побежал,-

О творец, у огня одинокого там

   Мне неведомый рыцарь стоял.

Подпершися мечом, он стоял пред огнем,

   И беседовал долго он с ней;

Но под шумным дождем, но при ветре ночном

   Я расслушать не мог их речей.

И последняя ночь безненастна была,

   И порывистый ветер молчал;

И к маяку она на свиданье пошла;

   У маяка уж рыцарь стоял.

И сказала (я слышал): «В полуночный час,

   Перед светлым Ивановым днем,

Приходи ты; мой муж не опасен для нас:

   Он теперь на свиданье ином;

Он с могучим Боклю ополчился теперь:

   Он в сраженье забыл про меня -

И тайком отопру я для милого дверь

   Накануне Иванова дня».

«Я не властен прийти, я не должен прийти,

   Я не смею прийти (был ответ);

Пред Ивановым днем одиноким путем

   Я пойду... мне товарища нет».

«О, сомнение прочь! безмятежная ночь

   Пред великим Ивановым днем

И тиxa и темна, и свиданьям она

   Благосклонна в молчанье своем.

Я собак привяжу, часовых уложу,

   Я крыльцо пересыплю травой,

И в приюте моем, пред Ивановым днем,

   Безопасен ты будешь со мной».

«Пусть собака молчит, часовой не трубит,

   И трава не слышна под ногой,-

Но священник есть там; он не спит по ночам;

   Он приход мой узнает ночной».

«Он уйдет к той поре: в монастырь на горе

   Панихиду он позван служить:

Кто-то был умерщвлен; по душе его он

   Будет три дни поминки творить».

Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел,

   Он ужасен стоял при огне.

«Пусть о том, кто убит, он поминки творит:

   То, быть может, поминки по мне.

Но полуночный час благосклонен для нас:

   Я приду под защитою мглы».

Он сказал... и она... я смотрю... уж одна

   У маяка пустынной скалы».

И Смальгольмский барон, поражен, раздражен,

   И кипел, и горел, и сверкал.

«Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?

   Он, клянусь небесами, пропал!»

«Показалося мне при блестящем огне:

   Был шелом с соколиным пером,

И палаш боевой на цепи золотой,

   Три звезды на щите голубом».

«Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой;

   Сей полуночный мрачный пришлец

Был не властен прийти: он убит на пути;

   Он в могилу зарыт, он мертвец».

«Нет! не чудилось мне; я стоял при огне,

   И увидел, услышал я сам,

Как его обняла, как его назвала:

   То был рыцарь Ричард Кольдингам».

И Смальгольмский барон, изумлен, поражен

   И хладел, и бледнел, и дрожал.

«Нет! в могиле покой; он лежит под землей

   Ты неправду мне, паж мой, сказал.

Где бежит и шумит меж утесами Твид,

   Где подъемлется мрачный Эльдон,

Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам

   Потаенным врагом умерщвлен.

Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд:

   Оглушен был ты бурей ночной;

Уж три ночи, три дня, как поминки творят

   Чернецы за его упокой».

Он идет в ворота, он уже на крыльце,

   Он взошел по крутым ступеням

На площадку, и видит: с печалью в лице,

   Одиноко-унылая, там

Молодая жена - и тиха и бледна,

   И в мечтании грустном глядит

На поля, небеса, на Мертонски леса,

   На прозрачно бегущую Твид.

«Я с тобою опять, молодая жена».

   «В добрый час, благородный барон.

Что расскажешь ты мне? Решена ли война?

   Поразил ли Боклю иль сражен?»

«Англичанин разбит; англичанин бежит

   С Анкрамморских кровавых полей;

И Боклю наблюдать мне маяк мой велит

   И беречься недобрых гостей».

При ответе таком изменилась лицом

   И ни слова... ни слова и он;

И пошла в свой покой с наклоненной главой,

   И за нею суровый барон.

Ночь покойна была, но заснуть не дала.

   Он вздыхал, он с собой говорил:

«Не пробудится он; не подымется он;

   Мертвецы не встают из могил».

Уж заря занялась; был таинственный час

   Меж рассветом и утренней тьмой;

И глубоким он сном пред Ивановым днем

   Вдруг заснул близ жены молодой.

Не спалося лишь ей, не смыкала очей...

   И бродящим, открытым очам,

При лампадном огне, в шишаке и броне

   Вдруг явился Ричард Кольдингам.

«Воротись, удалися»,- она говорит.

   «Я к свиданью тобой приглашен;

Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит,-

   Не страшись, не услышит нас он.

Я во мраке ночном потаенным врагом

   На дороге изменой убит;

Уж три ночи, три дня, как монахи меня

   Поминают - и труп мой зарыт.

Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной!

   И ужасный теперь ему сон!

И надолго во мгле на пустынной скале,

   Где маяк, я бродить осужден;

Где видалися мы под защитою тьмы,

   Там скитаюсь теперь мертвецом;

И сюда с высоты не сошел бы... но ты

   Заклинала Ивановым днем».

Содрогнулась она и, смятенья полна,

   Вопросила: «Но что же с тобой?

Дай один мне ответ - ты спасен ли иль нет?.

   Он печально потряс головой.

«Выкупается кровью пролитая кровь,-

   То убийце скажи моему.

Беззаконную небо карает любовь,-

   Ты сама будь свидетель тому».

Он тяжелою шуйцей коснулся стола;

   Ей десницею руку пожал -

И десница как острое пламя была,

   И по членам огонь пробежал.

И печать роковая в столе возжжена:

   Отразилися пальцы на нем;

На руке ж - но таинственно руку она

   Закрывала с тех пор полотном.

Есть монахиня в древних Драйбургских стенах:

   И грустна и на свет не глядит;

Есть в Мельрозской обители мрачный монах:

   И дичится людей и молчит.

Сей монах молчаливый и мрачный - кто он?

   Та монахиня - кто же она?

То убийца, суровый Смальгольмский барон;

   То его молодая жена.

1822

Замок на берегу моря

«Ты видел ли замок на бреге морском?

Играют, сияют над ним облака;

Лазурное море прекрасно кругом».

«Я замок тот видел на бреге морском;

Сияла над ним одиноко луна;

Над морем клубился холодный туман».

«Шумели ль, плескали ль морские валы?

С их шумом, с их плеском сливался ли глас

Веселого пенья, торжественных струн?»

«Был ветер спокоен; молчала волна;

Мне слышалась в замке печальная песнь;

Я плакал от жалобных звуков ее».

«Царя и царицу ты видел ли там?

Ты видел ли с ними их милую дочь,

Младую, как утро весеннего дня?»

«Царя и царицу я видел... Вдвоем

Безгласны, печальны сидели они;

Но милой их дочери не было там».

28 марта 1831

Ивиковы журавли

На Посидонов пир веселый,

Куда стекались чада Гелы

Зреть бег коней и бой певцов,

Шел Ивик, скромный друг богов.

Ему с крылатою мечтою

Послал дар песней Аполлон:

И с лирой, с легкою клюкою,

Шел, вдохновенный, к Истму он.

Уже его открыли взоры

Вдали Акрокоринф и горы,

Слиянны с синевой небес.

Он входит в Посидонов лес...

Все тихо: лист не колыхнется;

Лишь журавлей по вышине

Шумящая станица вьется

В страны полуденны к весне.

«О спутники, ваш рой крылатый,

Досель мой верный провожатый,

Будь добрым знамением мне.

Сказав: прости! родной стране,

Чужого брега посетитель,

Ищу приюта, как и вы;

Да отвратит Зевес-хранитель

Беду от странничьей главы».

И с твердой верою в Зевеса

Он в глубину вступает леса;

Идет заглохшею тропой...

И зрит убийц перед собой.

Готов сразиться он с врагами;

Но час судьбы его приспел:

Знакомый с лирными струнами,

Напрячь он лука не умел.

К богам и к людям он взывает...

Лишь эхо стоны повторяет -

В ужасном лесе жизни нет.

«И так погибну в цвете лет,

Истлею здесь без погребенья

И не оплакан от друзей;

И сим врагам не будет мщенья

Ни от богов, ни от людей».

И он боролся уж с кончиной...

Вдруг... шум от стаи журавлиной;

Он слышит (взор уже угас)

Их жалобно-стенящий глас.

«Вы, журавли под небесами,

Я вас в свидетели зову!

Да грянет, привлеченный вами,

Зевесов гром на их главу»

И труп узрели обнаженный:

Рукой убийцы искаженны

Черты прекрасного лица.

Коринфский друг узнал певца.

«И ты ль недвижим предо мною?

И на главу твою, певец,

Я мнил торжественной рукою

Сосновый положить венец».

И внемлют гости Посидона,

Что пал наперсник Аполлона...

Вся Греция поражена;

Для всех сердец печаль одна.

И с диким ревом исступленья

Пританов окружил народ,

И вопит: «Старцы, мщенья, мщенья!

Злодеям казнь, их сгибни род!»

Но где их след? Кому приметно

Лицо врага в толпе несметной

Притекших в Посидонов храм?

Они ругаются богам.

И кто ж - разбойник ли презренный

Иль тайный враг удар нанес?

Лишь Гелиос то зрел священный,

Все озаряющий с небес.

С подъятой, может быть, главою,

Между шумящею толпою,

Злодей сокрыт в сей самый час

И хладно внемлет скорби глас;

Иль в капище, склонив колени,

Жжет ладан гнусною рукой;

Или теснится на ступени

Амфитеатра за толпой,

Где, устремив на сцену взоры

(Чуть могут их сдержать подпоры),

Пришед из ближних, дальних стран,

Шумя, как смутный океан,

Над рядом ряд, сидят народы;

И движутся, как в бурю лес,

Людьми кипящи переходы,

Всходя до синевы небес.

И кто сочтет разноплеменных,

Сим торжеством соединенных?

Пришли отвсюду: от Афин,

От древней Спарты, от Микин,

С пределов Азии далекой,

С Эгейских вод, с Фракийских гор.

И сели в тишине глубокой,

И тихо выступает хор.

По древнему обряду, важно,

Походкой мерной и протяжной,

Священным страхом окружен,

Обходит вкруг театра он.

Не шествуют так персти чада;

Не здесь их колыбель была.

Их стана дивная громада

Предел земного перешла.

Идут с поникшими главами

И движут тощими руками

Свечи, от коих темный свет;

И в их ланитах крови нет;

Их мертвы лица, очи впалы;

И свитые меж их власов

Эхидны движут с свистом жалы,

Являя страшный ряд зубов.

И стали вкруг, сверкая взором;

И гимн запели диким хором,

В сердца вонзающий боязнь;

И в нем преступник слышит: казнь!

Гроза души, ума смутитель,

Эринний страшный хор гремит;

И, цепенея, внемлет зритель;

И лира, онемев, молчит:

«Блажен, кто незнаком с виною,

Кто чист младенчески душою!

Мы не дерзнем ему вослед;

Ему чужда дорога бед...

Но вам, убийцы, горе, горе!

Как тень, за вами всюду мы,

С грозою мщения во взоре,

Ужасные созданья тьмы.

Не мните скрыться - мы с крылами;

Вы в лес, вы в бездну - мы за вами;

И, спутав вас в своих сетях,

Растерзанных бросаем в прах.

Вам покаянье не защита;

Ваш стон, ваш плач - веселье нам;

Терзать вас будем до Коцита,

Но не покинем вас и там».

И песнь ужасных замолчала;

И над внимавшими лежала,

Богинь присутствием полна,

Как над могилой, тишина.

И тихой, мерною стопою

Они обратно потекли,

Склонив главы, рука с рукою,

И скрылись медленно вдали.

И зритель - зыблемый сомненьем

Меж истиной и заблужденьем -

Со страхом мнит о Силе той,

Которая, во мгле густой

Скрывался, неизбежима,

Вьет нити роковых сетей,

Во глубине лишь сердца зрима,

Но скрыта от дневных лучей.

И всё, и всё еще в молчанье...

Вдруг на ступенях восклицанье:

«Парфений, слышишь?.. Крик вдали -

То Ивиковы журавли!..»

И небо вдруг покрылось тьмою;

И воздух весь от крыл шумит;

И видят... черной полосою

Станица журавлей летит.

«Что? Ивик!..» Все поколебалось -

И имя Ивика помчалось

Из уст в уста... шумит народ,

Как бурная пучина вод.

«Наш добрый Ивик! наш сраженный

Врагом незнаемым поэт!..

Что, что в сем слове сокровенно?

И что сих журавлей полет?»

И всем сердцам в одно мгновенье,

Как будто свыше откровенье,

Блеснула мысль: «Убийца тут;

То Эвменид ужасных суд;

Отмщенье за певца готово;

Себе преступник изменил.

К суду и тот, кто молвил слово,

И тот, кем он внимаем был!»

И, бледен, трепетен, смятенный,

Незапной речью обличенный,

Исторгнут из толпы злодей:

Перед седалище судей

Он привлечен с своим клевретом;

Смущенный вид, склоненный взор

И тщетный плач был их ответом;

И смерть была им приговор.

1813

Идиллия (Когда она была пастушкою...)

Когда она была пастушкою простой,

Цвела невинностью, невинностью блистала,

Когда слыла в селе девичьей красотой

И кудри светлые цветами убирала,-

Тогда ей нравились и пенистый ручей,

И луг, и сень лесов, и мир моей долины,

Где я пленял ее свирелию моей,

Где я так счастлив был присутствием Алины.

Теперь... теперь прости, души моей покой!

Алина гордая - столицы украшенье;

Увы! окружена ласкателей толпой,

За лесть их отдала любви боготворенье,

За пышный злата блеск - душистые цветы;

Свирели тихий звук Алину не прельщает;

Алина предпочла блаженству суеты;

Собою занята, меня в лицо не знает.

Май 1806

Из альбома, подаренного Ростопчиной (Пушкин)

Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе

Руки свои опустив. Голову тихо склоня,

Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем

Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза,

Было лицо его мне так знакомо, и было заметно,

Что выражалось на нем,- в жизни такого

Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья

Пламень на нем; не сиял острый ум;

Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью

Было объято оно: мнилося мне, что ему

В этот миг предстояло как будто какое виденье,

Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось:

                                           что видишь?

Начало февраля 1837

Исповедь батистового платка

Я родился простым зерном;

Был заживо зарыт в могилу;

Но бог весны своим лучом

Мне возвратил и жизнь и силу.

И долговязой коноплей

Покинул я земное недро;

И был испытан я судьбой,-

Ненастье зная, зная ведро.

Зной пек меня, бил тяжкий град,

И ветер гнул в свирепой злобе -

Так, что я жизни был не рад

И горевал о прежнем гробе.

Но было и раздолье мне!

Как веселился я, бывало,

Когда в час ночи, при луне,

Вокруг меня все засыпало!

Когда прохладный ветерок

Меня качал, ко мне ласкался,

Когда веселый мотылек,

Блестя, на колос мой спускался.

Но время юности прошло;

Созрел я - и пошла тревога!

Однако ж на земле и зло -

Не зло, а только милость Бога.

Пока я цвел и созревал

С моими сверстниками в поле -

Я ни о чем не помышлял

И думал век прожить на воле.

Но роковой ударил час!

Вдруг на поле пришли крестьянки,

И вырвали с корнями нас,

И крепко стиснули в вязанки.

Сперва нас заперли в овин

И там безжалостно сушили,

Потом, оставя ствол один,

Нас безголовых потопили -

И мяли, мяли нас потом...

Но описать все наши муки

Нельзя ни словом, ни пером!..

Вот мы ткачу достались в руки -

И обратил его челнок

Нас вдруг, для превращений новых,

В простой батистовый кусок

Из ниток тонких и суровых.

Тогда нежалостливый рок

Мне благосклонным оказался,

Я, как батистовый платок,

Княжне Урусовой достался.

По маслу жизнь моя пошла!

(С батистом масло хоть не ладно,

Но масла муза мне дала,

Чтоб мог я выразиться складно) -

О, как я счастлив, счастлив был!

Готов в том подписаться кровью:

Княжне Софии я служил

С надеждой, верой и любовью.

Но как судьба нам не верна!

За радость зло дает сторицей!

Вот что случилося: княжна

Каталась раз с императрицей -

И захотела, торопясь

Остановить она карету...

И я попал, несчастный, в грязь,

А из грязи - в карман к поэту.

И что же? Совестный поэт

Меня - мной завладеть не смея

Вдруг в лотерею отдает!..

Спаси ж меня, о лотерея!

Спеши княжне меня отдать

И, кончив тем мое мученье,

Дай свету целому познать,

Что цель твоя: благотворенье!

1831

К 16 января 1814 года

Прелестный день, не обмани!

Тебя встречаю я с волненьем.

О, если б жизни приношеньем

Я сделать мог, чтоб оны дни,

Летящи следом за тобою,

Ей все с собою принесли!..

Мой друг, кто был любим судьбою

Тебя достойней на земли?

Январь 1814

К А.Н. Арбеневой

«Рассудку глаз! другой воображенью!» -

Так пишет мне мой стародавний друг.

По совести, такому наставленью

Последовать я соглашусь не вдруг.

Не славно быть циклопом однооким!

Но почему ж славнее быть косым?

А на земле, где опытом жестоким

Мы учены лишь горестям одним,

Не лучший ли нам друг воображенье?

И не оно ль волшебным фонарем

Являет нам на плате роковом

Блестящее блаженства привиденье?

О друг мой! Ум всех радостей палач!

Лишь горький сок дает сей грубый врач!

Он бытие жестоко анатомит:

Едва пленил мечты наружный свет,

Уже злодей со внутренним знакомит...

Призрак исчез - и грация - скелет.

Оставим тем, кто благами богаты,

Их обнажать, чтоб рок предупредить;

Пускай спешат умом их истребить,

Чтоб не скорбеть от горькой их утраты.

Но у кого они наперечет,

Тому совет: держись воображенья!

Оно всегда в печальный жизни счет

Веселые припишет заблужденья!

А мой султан - султанам образец!

Не все его придворные поэты

Награждены дипломами диеты

Иль вервием... Для многих есть венец.

Удавка тем, кто ищет славы низкой,

Кто без заслуг, бескрылые, ползком,

Вскарабкались к вершине Пинда склизкой -

И давит Феб лавровым их венком.

Пост не беда тому, кто пресыщенья

Не попытал, родяся бедняком;

Он с алчностью желаний незнаком.

В поэте нет к излишнему стремленья!

Он не слуга блистательным мечтам!

Он верный друг одним мечтам счастливым.

Давно сказал мудрец еврейский нам:

Все суета! Урок всем хлопотливым.

И суета, мой друг, за суету -

Я милую печальной предпочту:

Под гибельной Сатурновой косою

Возможно ли нетленного искать?

Оно нас ждет за дверью гробовою;

А на земле всего верней - мечтать!

Пленительно твое изображенье!

Ты мне судьбу завидную сулишь

И скромное мое воображенье

Высокою надеждой пламенишь.

Но жребий сей, прекрасный в отдаленье,

Сравнится ль с тем, что вижу пред собой?

Здесь мирный труд, свобода с тишиной,

Посредственность, и круг друзей священный,

И муза, вождь судьбы моей смиренной!

Я не рожден, мой друг, под той звездой,

Которая влечет во храм Фортуны;

Мне тяжелы Ареевы перуны.

Кого судьба для славы обрекла,

Тому она с отважностью дала

И быстроту, и пламенное рвенье,

И дар: ловить летящее мгновенье,

«Препятствия в удачу обращать

И гибкостью упорство побеждать!»

Ему всегда в надежде исполненье,

Но что же есть подобное во мне?

И тени нет сих редких дарований!

Полжизни я истратил в тишине;

Застенчивость, умеренность желаний,

Привычка жить всегда с одним собой,

Доверчивость с беспечной простотой -

Вот все, мой друг; увы, запас убогий!

Пойду ли с ним той страшною дорогой,

Где гибелью грозит нам каждый шаг?

Кто чужд себе, себе тот первый враг!

Не за своим он счастием помчится,

Но с собственным безумно разлучится.

Нельзя искать с надеждой не обресть.

И неуспех тяжеле неисканья.

А мне на что все счастия даянья?

С кем их делить? Кому их в дар принесть?..

«Полезен будь!» - Так! польза - долг

     священный!

Но мне твердит мой ум неослепленный:

Не зная звезд, брегов не покидай!

И с сильным вслед, бессильный, не дерзай!

Им круг большой, ты действуй в малом круге!

Орел летит отважно в горный край!

Пчела свой мед на скромном копит луге!

И, не входя с моей судьбою в спор,

Без ропота иду вослед за нею!

Что отняла, о том не сожалею!

Чужим добром не обольщаю взор.

Богач ищи богатства быть достойным,

Я обращу на пользу дар певца -

Кому дано бряцаньем лиры стройным

Любовь к добру переливать в сердца,

Тот на земле не тщетный обитатель.

Но царь, судья, и воин, и писатель,

Не равные степенями, равны

В возвышенном к прекрасному стремленье.

Всем на добро одни права даны!

Мой друг, для всех одно здесь провидепье!

В очах сего незримого судьи

Мы можем все быть равных благ достойны;

Среди земных превратностей спокойны

И чистыми сберечь сердца свои!

Я с целью сей, для всех единой в мире,

Соединю мне сродный труд певца;

Любить добро и петь его на лире -

Вот все, мой друг! Да будет власть Творца!

16 июля 1812

К Воейкову (Добро пожаловать, певец...)

Добро пожаловать, певец,

Товарищ-друг, хотя и льстец,

В смиренную обитель брата;

Поставь в мой угол посох свой

И умиленною мольбой

Почти домашнего Пената.

Садись — вот кубок! в честь друзьям!

И сладкому воспоминанью,

И благотворному свиданью,

И нас хранившим небесам!

Ты был под знаменами славы;

Ты видел, друг, следы кровавы

На Русь нахлынувших врагов,

Их казнь и ужас их побега;

Ты, строя свой бивак из снега,

Себя смиренью научал

И, хлеб водою запивая,

«Хвала, умеренность златая!»-

С певцом Тибурским восклицал.

Ты видел Азии пределы;

Ты зрел ордынцев лютых край

И лишь обломки обгорелы

Там, где стоял Шери-Сарай,

Батыя древняя обитель;

Задумчивый развалин зритель,

Во днях минувших созерцал

Ты настоящего картину

И в них ужасную судьбину

Батыя новых дней читал.

В Сарепте зрелище иное:

Там братство христиан простое

Бесстрастием ограждено

От вредных сердцу заблуждений,

От милых сердцу наслаждений.

Там вечно то же и одно;

Всему свой час: труду, безделью;

И легкокрылому веселью

Порядок крылья там сковал.

Там, видя счастие в покое,

Ты все восторги отдавал

За нестрадание святое;

Ты зрел, как в тишине семей,

Хранимы сердцем матерей,

Там девы простотой счастливы,

А юноши трудолюбивы

От бурных спасены страстей

Рукой занятия целебной;

Ты зрел, как, вшедши в Божий храм,

Они смиренно к небесам

Возводят взор с мольбой хвалебной

И служат сердцем божеству,

Отринув мрак предрассужденья...

Что уподобим торжеству,

Которым чудо искупленья

Они в восторге веры чтут?..

Все тихо... полночь... нет движенья...

И в трепете благоговенья

Все братья той минуты ждут,

Когда им звон-благовеститель

Провозгласит: воскрес Спаситель!..

И вдруг... во мгле... средь тишины,

Как будто с горней вышины

С трубою ангел-пробудитель,

Нисходит глас... алтарь горит,

И братья пали на колени,

И гимн торжественный гремит,

И се, идут в усопших сени,

О, сердце трогающий вид!

Под тенью тополей, ветвистых

Берез, дубов и шелковиц,

Между тюльпанов, роз душистых

Ряды являются гробниц:

Здесь старцев, там детей могила,

Там юношей, там дев младых —

И Вера подле пепла их

Надежды факел воспалила...

Идут к возлюбленных гробам

С отрадной вестью воскресенья;

И все — отверзтый светлый храм,

Где, мнится, тайна искупленья

Свершается в сей самый час,

Торжественный поющих глас,

И братии на гробах лобзанье

(Принесших им воспоминанье

И жертву умиленных слез),

И тихое гробов молчанье,

И соприсутственных небес

Незримое с землей слиянье —

Все живо, полно божества;

И верных братии торжества

Свидетели, из тайной сени

Исходят дружеские тени,

И их преображенный вид

На сладку песнь: «Воскрес спаситель...»

Сердцам «воистину» гласит,

И самый гроб их говорит:

Воскреснем! жив наш искупитель!-

И сей оставивши предел,

Ты зрел, как Терек в быстром беге

Меж виноградников шумел,

Где часто, притаясь на бреге,

Чеченец иль черкес сидел

Под буркой, с гибельным арканом;

И вдалеке перед тобой,

Одеты голубым туманом,

Гора вздымалась над горой,

И в сонме их гигант седой,

Как туча, Эльборус двуглавый.

Ужасною и величавой

Там все блистает красотой:

Утесов мшистые громады,

Бегущи с ревом водопады

Во мрак пучин с гранитных скал;

Леса, которых сна от века

Ни стук секир, ни человека

Веселый глас не возмущал,

В которых сумрачные сени

Еще луч дневный не проник,

Где изредка одни олени,

Орла послышав грозный крик,

Теснясь в толпу, шумят ветвями

И козы легкими ногами

Перебегают по скалам.

Там все является очам

Великолепие творенья!

Но там — среди уединенья

Долин, таящихся в горах,-

Гнездятся и балкар, и бах,

И абазех, и камукинец,

И карбулак, и абазинец,

И чечереец, и шапсук:

Пищаль, кольчуга, сабля, лук

И конь — соратник быстроногий

Их и сокровища и боги;

Как серны, скачут по горам,

Бросают смерть из-за утеса;

Или, по топким берегам,

В траве высокой, в чаще леса

Рассыпавшись, добычи ждут.

Скалы свободы их приют;

Но дни в аулах их бредут

На костылях угрюмой лени;

Там жизнь их — сон; стеснясь в кружок

И в братский с табаком горшок

Вонзивши чубуки, как тени

В дыму клубящемся сидят

И об убийствах говорят

Иль хвалят меткие пищали,

Из коих деды их стреляли;

Иль сабли на кремнях острят,

Готовясь на убийства новы.

Ты видел Дона берега;

Ты зрел, как он поил шелковы

Необозримые луга,

Одушевленны табунами;

Ты зред, как тихими водами

Меж виноградными садами

Он, зеленея, протекал

И ясной влагой отражал

Брега, покрытые стадами,

Ряды стеснившихся стругов

И на склонении холмов

Донских богатырей станицы;

Ты часто слушал, как певицы

Родимый прославляют Дон,

Спокойствие станиц счастливых,

Вождей и коней их ретивых;

С смиреньем отдал ты поклон

Жилищу Вихря-атамана

И из заветного стакана

Его здоровье на Цимле

Пил, окруженный стариками,

И витязи под сединами

Соотчичам в чужой земле

«Ура!» кричали за тобою.

Теперь ты случая рукою

В обитель брата приведен,

С ним вспомнишь призраки златые

Невозвратимых тех времен,

Когда мы — гости молодые

У милой Жизни на пиру —

Из полной чаши радость пили

И счастье наше! говорили

В своем пророческом жару...

Мой друг, пророчество прелестно!

Когда же сбудется оно!

Еще вдали и неизвестно

Все то, что нам здесь суждено...

А время мчится без возврата,

И жизнь-изменница за ним;

Один уходим за другим;

Друг, оглянись... еще нет брата,

Час от часу пустее свет;

Пустей дорога перед нами.

Но так и быть!.. здесь твой поэт

С смиренной музою, с друзьями

В смиренном уголке живет

И у моря погоды ждет.

И ты, мой друг, чтобы мечтою

Грядущее развеселить,

Спешишь волшебных струн игрою

В нем спящий гений пробудить;

И очарованный тобою,

Как за прозрачной пеленою,

Я вижу древни чудеса:

Вот наше солнышко-краса

Владимир-князь с богатырями;

Вот Днепр кипит между скалами;

Вот златоверхий Киев-град;

И бусурманов тьмы, как пруги,

Вокруг зубчатых стен кипят;

Сверкают шлемы и кольчуги;

От кликов, топота коней,

От стука палиц, свиста пращей

Далеко слышен гул дрожащий;

Вот, дивной облечен броней,

Добрыня, богатырь могучий,

И конь его Златокопыт;

Чрез степи и леса дремучи

Не скачет витязь, а летит,

Громя Зилантов, и Полканов,

И ведьм, и чуд, и великанов;

И втайне девица-краса

За дальни степи и леса

Вослед ему летит душою;

Склоняся на руку главою,

На путь из терема глядит

И так в раздумье говорит:

«О ветер, ветер! что ты вьешься?

Ты не от милого несешься,

Ты не принес веселья мне;

Играй с касаткой в вышине,

По поднебесью с облаками,

По синю морю с кораблями —

Стрелу пернатую отвей

От друга — радости моей».

Краса-девица ноет, плачет;

А друг по долам, холмам скачет,

Летя за тридевять земель;

Ему сыра земля постель;

Возглавье щит; ночлег дубрава;

Там бьется с бабою-ягой;

Там из ручья с живой водой,

Под стражей змея шестиглава,

Кувшином черпает златым;

Там машет дубом перед ним

Косматый людоед Дубыня;

Там заслоняет путь Горыня;

И вот внезапно занесен

В жилище чародеев он;

Пред ним чернеет лес ужасный!

Сияет блеск вдали прекрасный;

Чем ближе он — тем дале свет;

То тяжкий филина полет,

То вранов раздается рокот;

То слышится русалки хохот;

То вдруг из-за седого пня

Выходит леший козлоногий;

И вдруг стоят пред ним чертоги,

Как будто слиты из огня —

Дворец волшебный царь-девицы;

Красою белые колпицы,

Двенадцать дев к нему идут

И песнь приветствия поют;

И он... Но что? куда мечтами

Я залетел тебе вослед —

Ты чародей, а не поэт;

Ты всемогущими струнами

Мой падший гений оживил...

И кто, скажи мне, научил

Тебя предречь осмью стихами

В сей книге с белыми листами

Весь сокровенный жребий мой?

Признаться ли?.. Смотрю с тоской,

С волнением непобедимым

На белые сии листы,

И мнится, перстом невидимым

Свои невидимы черты

На них Судьба уж написала.

Что б ни было... сей дар тебе

Отныне дружба завещала;

Она твоя... молись Судьбе,

Чтоб в ней наполнились страницы.

Когда, мой друг, тебе я сам

Ее в веселый час подам

И ты прочтешь в ней небылицы,

За быль рассказанные мной,

То знай, что счастлив жребий мой,

Что под надзором провиденья,

Питаясь жизнью в тишине,

Вблизи всего, что мило мне,

Я на крылах воображенья,

Веселый здесь, в тот мир летал

И что меня не покидал

Мой верный ангел вдохновенья...

Но, друг, быть может... как узнать?.

Она останется пустая,

И некогда рука чужая

Тебе должна ее отдать

В святой залог воспоминанья,

Увы! и в знак, что в жизни сей

Милейшие души моей

Не совершилися желанья.

Прими ее... и пожалей.

29 января 1814

К Гете

Творец великих вдохновений!

Я сохраню в душе моей

Очарование мгновений,

Столь счастливых в близи твоей!

Твоё вечернее сиянье

Не о закате говорит!

Ты юноша среди созданья!

Твой гений, как творил, творит.

Я в сердце уношу надежду

Ещё здесь встретиться с тобой:

Земле знакомую одежду

Не скоро скинет гений твой.

В далёком полуночном свете

Твоею музою я жил.

И для меня мой гений Гете

Животворитель жизни был!

Почто судьба мне запретила

Тебя узреть в моей весне?

Тогда душа бы воспалила

Свой пламень на твоём огне.

Тогда б вокруг меня создался

Иной, чудесно-пышный свет;

Тогда б и обо мне остался

В потомстве слух: он был поэт!

6-7 сентября / 25-26 августа 1827

К Делию

Умерен, Делий, будь в печали

И в счастии не ослеплен:

На миг нам жизнь бессмертны дали;

Всем путь к Тенару проложен.

Хотя б заботы нас томили,

Хотя б токайское вино

Мы, нежася на дерне, пили —

Умрем: так Дием суждено.

Неси ж сюда, где тополь с ивой

Из ветвей соплетают кров,

Где вьется ручеек игривый

Среди излучистых брегов,

Вино, и масти ароматны,

И розы, дышащие миг.

О Делий, годы невозвратны:

Играй — пока нить дней твоих

У черной Парки под перстами;

Ударит час — всему конец:

Тогда прости и луг с стадами,

И твой из юных роз венец,

И соловья приятны трели

В лесу вечернею порой,

И звук пастушеской свирели,

И дом, и садик над рекой,

Где мы, при факеле Дианы,

Вокруг дернового стола,

Стучим стаканами в стаканы

И пьем из чистого стекла

В вине печалей всех забвенье;

Играй — таков есть мой совет;

Не годы жизнь, а наслажденье;

Кто счастье знал, тот жил сто лет;

Пусть быстрым, лишь бы светлым, током

Промчатся дни чрез жизни луг:

Пусть смерть зайдет к нам ненароком,

Как добрый, но нежданный друг.

1809

К Ив. Ив. Дмитриеву (Нет, не прошла...)

Нет, не прошла, певец наш вечно юный,

Твоя пора: твой гений бодр и свеж;

Ты пробудил давно молчавши струны,

   И звуки нас пленили те ж.

Нет, никогда ничтожный прах забвенья

Твоим струнам коснуться не дерзнет;

Невидимо их Гений вдохновенья,

   Всегда крылатый, стережет.

Державина струнам родные, пели

Они дела тех чудных прошлых лет,

Когда везде мы битвами гремели,

   И битвам тем дивился свет.

Ты нам воспел, как «буйные Титаны,

Смутившие Астреи нашей дни,

Ее орлом низринуты, попранны;

   В прах! в прах! рекла... и где они?»

И ныне то ж, певец двух поколений,

Под сединой ты третьему поешь

И нам, твоих питомцам вдохновений,

   В час славы руку подаешь.

Я помню дни - магически мечтою

Был для меня тогда разубран свет -

Тогда, явясь, сорвал передо мною

   Покров с поэзии поэт.

С задумчивым, безмолвным умиленьем

Твой голос я подслушивал тогда

И вопрошал судьбу мою с волненьем:

   «Наступит ли и мне чреда?»

О! в эти дни как райское виденье

Был с нами он, теперь уж неземной,

Он, для меня живое провиденье,

   Он, с юности товарищ твой.

О! как при нем всё сердце разгоралось!

Как он для нас всю землю украшал!

В младенческой душе его, казалось,

   Небесный ангел обитал...

Лежит венец на мраморе могилы;

Ей молится России верный сын;

И будит в нем для дел прекрасных силы

   Святое имя: Карамзин.

А ты цвети, певец, наш вдохновитель,

Младый душой под снегом старых дней;

И долго будь нам в старости учитель,

   Как был во младости своей.

16 октября 1831

К К.М.С[оковнин]ой

Протекших радостей уже не возвратить;

Но в самой скорби есть для сердца наслажденье.

Ужели все мечта? Напрасно ль слезы лить?

Ужели наша жизнь есть только приведенье

И трудная стезя к ничтожеству ведет?

Ах! нет, мой милый друг, не будем безнадежны;

Есть пристань верная, есть берег безмятежный;

Там все погибшее пред нами оживет;

Незримая рука, простертая над нами,

Ведет нас к одному различными путями;

Блаженство наша цель; когда мы к ней придем –

Нам провидение сей тайны не открыло.

Но рано ль, поздно ли, мы радостно вздохнем:

Надеждой не вотще нас небо одарило.

Декабрь 1803

К М. Ф. Орлову (О Рейн...)

О Рейн, о Реин, без волненья

К тебе дерзну ли подступить?

Давно уж ты - река забвенья

И перестал друзей поить

Своими сладкими струями!

На «Арзамас» тряхнул усами -

И Киев дружбу перемог!

Начальник штаба, педагог -

Ты по ланкастерской методе

Мальчишек учишь говорить

О славе, пряниках, природе,

О кубарях и о свободе -

А нас забыл... Но так и быть!

На страх пишу к тебе два слова!

Вот для души твоей обнова:

Письмо от милой красоты!

Узнаешь сам ее черты!

Я шлю его через другова,

Санктпетербургского Орлова -

Чтобы верней дошло оно.

Прости! Но для сего посланья,

Орлов, хоть тень воспоминанья

Дай дружбе, брошенной давно!

1818

К Нине (О Нина, о Нина...)

О Нина, о Нина, сей пламень любви

Ужели с последним дыханьем угаснет?

Душа, отлетая в незнаемый край,

Ужели во прахе то чувство покинет,

Которым равнялась богам на земле?

Ужели в минуту боренья с кончиной -

Когда уж не буду горящей рукой

В слезах упоенья к трепещущей груди,

Восторженный, руку твою прижимать,

Когда прекратятся и сердца волненье,

И пламень ланитный - примета любви,

И тайныя страсти во взорах сиянье,

И тихие вздохи, и сладкая скорбь,

И груди безвестным желаньем стесненье -

Ужели, о Нина, всем чувствам конец?

Ужели ни тени земного блаженства

С собою в обитель небес не возьмем?

Ах! с чем же предстанем ко трону Любови?

И то, что питало в нас пламень души,

Что было в сем мире предчувствием неба,

Ужели то бездна могилы пожрет?

Ах! самое небо мне будет изгнаньем,

Когда для бессмертья утрачу любовь;

И в области райской я буду печально

О прежнем, погибшем блаженстве мечтать;

Я с завистью буду - как бедный затворник

Во мраке темницы о нежной семье,

О прежних весельях родительской сени,

Прискорбный, тоскует, на цепи склонясь,-

Смотреть, унывая, на милую землю.

Что в вечности будет заменой любви?

О! первыя встречи небесная сладость -

Как тайные, сердца созданья, мечты,

В единый слиявшись пленительный образ,

Являются смутной весельем душе -

Уныния прелесть, волненье надежды,

И радость и трепет при встрече очей,

Ласкающий голос - души восхищенье,

Могущество тихих, таинственных слов,

Присутствия сладость, томленье разлуки,

Ужель невозвратно вас с жизнью терять?

Ужели, приближась к безмолвному гробу,

Где хладный, навеки бесчувственный прах

Горевшего прежде любовию сердца,

Мы будем напрасно и скорбью очей

И прежде всесильным любви призываньем

В бесчувственном прахе любовь оживлять?

Ужель из-за гроба ответа не будет?

Ужель переживший один сохранит

То чувство, которым так сладко делился;

А прежний сопутник, кем в мире он жил,

С которым сливался тоской и блаженством,

Исчезнет за гробом, как утренний пар

С лучом, озлатившим его, исчезает,

Развеянный легким зефира крылом?..

О Нина, я внемлю таинственный голос:

Нет смерти, вещает, для нежной любви;

Возлюбленный образ, с душой неразлучный,

И в вечность за нею из мира летит -

Ей спутник до сладкой минуты свиданья.

О Нина, быть может, торжественный час,

Посланник разлуки, уже надо мною;

Ах! скоро, быть может, погаснет мой взор,

К тебе устремляясь с последним блистаньем;

С последнею лаской утихнет мой глас,

И сердце забудет свой сладостный трепет -

Не сетуй и верой себя услаждай,

Что чувства нетленны, что дух мой с тобою;

О сладость! о смертный, блаженнейший час!

С тобою, о Нина, теснейшим союзом

Он страстную душу мою сопряжет.

Спокойся, друг милый, и в самой разлуке

Я буду хранитель невидимый твой,

Невидимый взору, но видимый сердцу;

В часы испытанья и мрачной тоски

Я в образе тихой, небесной надежды,

Беседуя скрытно с твоею душой,

В прискорбную буду вливать утешенье;

Под сумраком ночи, когда понесешь

Отраду в обитель недуга и скорби,

Я буду твой спутник, я буду с тобой

Делиться священным добра наслажденьем;

И в тихий, священный моления час,

Когда на коленах, с блистающим взором,

Ты будешь свой пламень к Творцу воссылать,

Быть может тоскуя о друге погибшем,

Я буду молитвы невинной души

Носить в умиленье к небесному трону.

О друг незабвенный, тебя окружив

Невидимой тенью, всем тайным движеньям

Души твоей буду в веселье внимать;

Когда ты - пленившись потока журчаньем,

Иль блеском последним угасшего дня

(Как холмы объемлет задумчивый сумрак

И, с бледным вечерним мерцаньем, в душе

О радостях прежних мечта воскресает),

Иль сладостным пеньем вдали соловья,

Иль веющим с луга душистым зефиром,

Несущим свирели далекия звук,

Иль стройным бряцаньем полуночной арфы -

Нежнейшую томность в душе ощутишь,

Исполнишься тихим, унылым мечтаньем

И, в мир сокровенный душою стремясь,

Присутствие Бога, бессмертья награду,

И с милым свиданье в безвестной стране

Яснее постигнешь, с живейшею верой,

С живейшей надеждой от сердца вздохнешь..

Знай, Нина, что друга ты голос внимаешь,

Что он и в веселье, и в тихой тоске

С твоею душою сливается тайно.

Мой друг, не страшися минуты конца:

Посланником мира, с лучом утешенья

Ко смертной постели приникнув твоей,

Я буду игрою небесныя арфы

Последнюю муку твою услаждать;

Не вопли услышишь грозящие смерти,

Не ужас могилы узришь пред собой:

Но глас восхищенный, поющий свободу,

Но светлый ведущий к веселию путь

И прежнего друга, в восторге свиданья

Манящего ясной улыбкой тебя.

О Нина, о Нина, бессмертье наш жребий.

1808

К Нине (О Нина, о мой друг!..)

О Нина, о мой друг! ужель без сожаленья

Покинешь для меня и свет и пышный град?

И в бедном шалаше, обители смиренья,

На сельский променяв блестящий свой наряд,

Не украшенная ни златом, ни парчою,

Сияя для пустынь невидимой красою,

Не вспомнишь прежних лет, как в городе цвела

И  несравненною  в кругу Прелест слыла?

Ужель, направя путь в далекую долину,

Назад не обратишь очей своих с тоской?

Готова ль пренести убожества судьбину,

Зимы жестокий хлад, палящий лета зной?

О ты, рожденная быть прелестью природы!

Ужель, затворница, в весенни жизни годы

Не вспомнишь сладких дней, как в городе цвела

И  несравненною  в кругу Прелест слыла?

Ах! будешь ли в бедах мне верная подруга?

Опасности со мной дерзнешь ли разделить?

И, в горький жизни час, прискорбного супруга

Усмешкою любви придешь ли оживить?

Ужель, во глубине души тая страданья,

О Нина! в страшную минуту испытанья

Не вспомнишь прежних лет, как в городе цвела

И  несравненною  в кругу Прелест слыла?

В последнее любви и радостей мгновенье,

Когда мой Нину взор уже не различит,

Утешит ли меня твое благословенье

И смертную мою постелю усладит?

Придешь ли украшать мой тихий гроб цветами?

Ужель, простертая на прах мой со слезами,

Не вспомнишь прежних лет, как в городе цвела

И  несравненною  в кругу Прелест слыла?

1808

К П. А. Вяземскому (Мой милый друг...)

Мой милый друг,

Знать, недосуг

Писать к друзьям?

Пристал к мужьям!

И свысока,

Как с чердака,

На бедняков

Холостяков

Смеясь глядишь!

И говоришь:

«Вы дураки!

Как челноки,

Игрою волн!

Мой мирный челн

Нашел приют!

Старинный плут

Эрот слепой

Был кормщик мой!

Ревел Борей

И, как злодей,

Сожрать грозил!

Но верой был

От бурь, друзья,

Избавлен я!

Теперь мне смех:

Гляжу на всех

Из уголка!

Мне жизнь легка,

Вам - тяжкий груз;

Без милых уз

Что жизнь для нас!»

Ну, в добрый час!

Рад от души!

Да напиши,

Что, мужем став,

Ты старый нрав

Сберег друзьям!

Ведь по годам,

Не по часам,

Друзья растут!

Пусть Леля-плут

Или Эрот

Свое возьмет!

Но часть - и нам,

Твоим друзьям!..

Апухтин прав!

Ведь бес лукав:

Он всем вертит -

И твой пиит

Лекенем стал!

В Орле играл

В Филине он

И был смешон!

Под париком,

Как под шатром,

На двух ногах,

Как на клюках,

Он в первый раз

Для трехсот глаз

(Хоть и не рад)

Был адвокат.

Зато уж он

Не Селадон!

Роль волокит

Ему не льстит!

Апухтин врал,

Когда сказал,

Что милый взор,

Как хитрый вор,

Исподтишка,

У чудака

Полсердца сжег!

Свидетель Бог,

Что это ложь!

Не делай рож!

Я не в Орле,

Живу в селе,

Земном раю;

И жизнь свою

В труде, во сне

И в тишине,

Таясь, веду;

И только жду,

Что стукнет в дверь

Плешивый зверь

С большой косой

И скажет: «Стой!

Окончен путь;

Пора заснуть,

И - добра ночь!»

Вот я - точь-в-точь!

Ты хочешь знать,

Позволю ль ждать

Меня зимой

Или весной

В Москву?- Ответ

Короткий: нет!

1811

К Перовскому (Счастливец! Ею ты любим!..)

Счастливец! Ею ты любим!

Но будет ли она любима так тобою,

Как сердцем искренним моим,

Как пламенной моей душою!

Возьми ж их от меня - и, страстию своей,

Достоин будь своей судьбы прекрасной!

Мне ж сердце, и душа, и жизнь, и все

  напрасно,

Когда всего отдать нельзя на жертву Ей!

11 июля 1819

К Тибуллу

Он совершил свое теченье

И в бездне вечности исчез...

Могилы пепел, разрушенье,

Пучина бедствий, крови, слез -

Вот путь его и обелиски!

   Тибулл! все под луною тленно!

Давно ль на холме сем стоял

Столетний дуб, густой, надменной,

И дол ветвями осенял?

Ударил гром - и дуб повержен!

   Давно ли сей любимец Славы

Народов жребием играл,

Вселенной подавал уставы

И небо к распре вызывал?

Дохнула смерть - что он?- горсть пыли.

   Тибулл! нам в мире жить не вечно:

Вся наша жизнь - лишь только миг.

Как молнья, время скоротечно!-

На быстрых крылиях своих

Оно летит, и все с ним гибнет.

   Едва на дневный свет мы взглянем,

Едва себя мы ощутим

И жизнью радоваться станем -

Уже в сырой земле лежим,

Уж мы добыча разрушенья!

   Тибулл! нельзя, чтобы Природа

Лишь для червей нас создала;

Чтоб мы, проживши два-три года,

Прешед сквозь мрачны дебри зла,

С лица земли, как тени, скрылись!

   На что винить богов напрасно?

Себя мы можем пережить:

Любя добро и мудрость страстно,

Стремясь друзьями миру быть -

Мы живы в самом гробе будем!..

Январь 1800

К Тургеневу, в ответ на стихи

Nei giorni tuoi, felici

    Ricordati di mе!*1

В день счастья вспомнить о тебе —

На что такое, друг, желанье?

На что нам поверять судьбе

Священное воспоминанье?

Когда б любовь к тебе моя

Моим лишь счастьем измерялась

И им лишь в сердце оживлялась,-

Сколь беден ею был бы я!

Нет, нет, мой брат, мой друг-хранитель;

Воспоминанием иным

Плачу тебе: я вечно с ним;

Оно мой верный утешитель!

Во дни печали ты со мной;

И, ободряемый тобой,

Еще я жизнь не презираю;

О, что бы ни было,— я знаю,

Где мне прибежище обресть,

Куда любовь свою принесть,

И где любовь не изменится,

И где нежнейшее хранится

Участие в судьбе моей.

Дождусь иль нет счастливых дней —

О том, мой милый друг, ни слова;

Каким бы я ни шел путем —

Все ты мне спутником-вождем;

Со мной до камня гробового,

Не изменяяся, иди;

Одна мольба: не упреди!

26 марта 1814

К Филалету

Где ты, далекий друг? Когда прервем разлуку?

Когда прострешь ко мне ласкающую руку?

Когда мне встретить твой душе понятный взгляд

И сердцем отвечать на дружбы глас священный?..

Где вы, дни радостей? Придешь ли ты назад,

О время прежнее, о время незабвенно?

Или веселие навеки отцвело

И счастие мое с протекшим протекло?..

Как часто о часах минувших я мечтаю!

Но чаще с сладостью конец воображаю,

Конец всему - души покой,

Конец желаниям, конец воспоминаньям,

Конец борению и с жизнью и с собой...

Ах! время, Филалет, свершиться ожиданьям.

Не знаю... но, мой друг, кончины сладкий

Моей любимою мечтою становится;

Унылость тихая в душе моей хранится;

Во всем внимаю я знакомый смерти глас.

Зовет меня... зовет... куда зовет?.. не знаю;

Но я зовущему с волнением внимаю;

Я сердцем сопряжен с сей тайною страной,

Куда нас всех влачит судьба неодолима;

Томящейся душе невидимая зрима -

Повсюду вестники могилы предо мной.

Смотрю ли, как заря с закатом угасает,-

Так, мнится, юноша цветущий исчезает;

Внимаю ли рогам пастушьим за горой,

Иль ветра горного в дубраве трепетанью,

Иль тихому ручья в кустарнике журчанью

Смотрю ль в туманну даль вечернею порой,

К клавиру ль преклонясь, гармонии внимаю -

Во всем печальных дней конец воображаю

Иль предвещание в унынии моем?

Или судил мне рок в весенни жизни годы,

   Сокрывшись в мраке гробовом

Покинуть и поля, и отческие воды,

И мир, где жизнь моя бесплодно расцвела?

Скажу ль?.. Мне ужасов могила не являет;

И сердце с горестным желаньем ожидает,

Чтоб промысла рука обратно то взяла,

Чем я безрадостно в сем мире бременился,

Ту жизнь, в которой я столь мало насладился,

Которую давно надежда не златит.

К младенчеству ль душа прискорбная летит,

Считаю ль радости минувшего - как мало!

Нет! счастье к бытию меня не приучало;

Мой юношеский цвет без запаха отцвел.

Едва в душе своей для дружбы я созрел -

И что же!.. предо мной увядшего могила;

Душа, не воспылав, свой пламень угасила.

Любовь... но я в любви нашел одну мечту,

Безумца тяжкий сон, тоску без разделенья

И невозвратное надежд уничтоженье.

Иссякшия души наполню ль пустоту?

Какое счастие мне в будущем известно?

Грядущее для нас протекшим лишь прелестно.

Мой друг, о нежный друг, когда нам не дано

В сем мире жить для тех, кем жизнь для нас священна,

Кем добродетель нам и слава драгоценна,

Почто ж, увы! почто судьбой запрещено

За счастье их отдать нам жизнь сию бесплодну?

Почто (дерзну ль спросить?) отъял у нас творец

Им жертвовать собой свободу превосходну?

С каким бы торжеством я встретил мой конец,

Когда б всех благ земных, всей жизни приношеньем

Я мог - о сладкий сон!- той счастье искупить,

С кем жребий не судил мне жизнь мою делить!..

Когда б стократными и скорбью и мученьем

За каждый миг ее блаженства я платил:

Тогда б, мой друг, я рай в сем мире находил

И дня, как дара, ждал, к страданью пробуждаясь;

Тогда, надеждою отрадною питаясь,

Что каждый жизни миг погибшия моей

Есть жертва тайная для блага милых дней,

Я б смерти звать не смел, страшился бы могилы.

О незабвенная, друг милый, вечно милый!

Почто, повергнувшись в слезах к твоим ногам,

Почто, лобзая их горящими устами,

От сердца не могу воскликнуть к небесам:

«Все в жертву за нее! вся жизнь моя пред вами!»

Почто и небеса не могут внять мольбам?

О, безрассудного напрасное моленье!

Где тот, кому дано святое наслажденье

За милых слезы лить, страдать и погибать?

Ах, если б мы могли в сей области изгнанья

Столь восхитительно презренну жизнь кончать

Кто б небо оскорбил безумием роптанья!

1808

К Филону

Блажен, о Филон, кто харитам-богиням жертвы приносит.

Как светлые дни легкокрылого мая в блеске весеннем,

Как волны ручья, озаренны улыбкой юного утра,

Дни его легким полетом летят.

И полный фиал, освященный устами дев полногрудых,

И лира, в кругу окрыляемых пляской фавнов звеняща,

Да будут от нас, до нисхода в пределы тайного мира,

Грациям, девам стыдливости, дар.

И горе тому, кто харитам противен; низкие мысли

Его от земли не восходят к Олимпу; бог песнопенья

И нежный Эрот с ним враждуют; напрасно лиру он строит:

Жизни в упорных не будет струнах.

Январь-март 1813

К Эмме

Ты вдали, ты скрыто мглою,

Счастье милой старины,

Неприступною звездою

Ты сияешь с вышины!

Ах! звезды не приманить!

Счастью бывшему не быть!

     Если б жадною рукою

Смерть тебя от нас взяла,

Ты была б моей тоскою,

В сердце все бы ты жила!

Ты живешь в сиянье дня!

Ты живешь не для меня!

     То, что нас одушевляло,

Эмма, как то пережить?

Эмма, то, что миновало,

Как тому любовью быть!

Небом в сердце зажжено,

Умирает ли оно!

12 июля 1819

К кн. Вяземскому и В.Л.Пушкину

Друзья, тот стихотворец — горе,

В ком без похвал восторга нет.

Хотеть, чтоб нас хвалил весь свет,

Не то же ли, что выпить море?

Презренью бросим тот венец,

Который всем дается светом;

Иная слава нам предметом,

Иной награды ждет певец.

Почто на Фебов дар священный

Так безрассудно клеветать?

Могу ль поверить, чтоб страдать

Певец, от Музы вдохновенный,

Был должен боле, чем глупец,

Земли бесчувственный жилец,

С глухой и вялою душою,

Чем добровольной слепотою

Убивший все, чем красен свет,

Завистник гения и славы?

Нет! жалобы твои неправы,

Друг Пушкин, счастлив, кто поэт;

Его блаженство прямо с неба;

Он им не делится с толпой:

Его судьи лишь чада Феба;

Ему ли с пламенной душой

Плоды святого вдохновенья

К ногам холодных повергать

И на коленах ожидать

От недостойных одобренья?

Один, среди песков, Мемнон,

Седя с возвышенной главою,

Молчит — лишь гордою стопою

Касается ко праху он;

Но лишь денницы появленье

Вдали восток воспламенит —

В восторге мрамор песнь гласит.

Таков поэт, друзья; презренье

В пыли таящимся душам!

Оставим их попрать стопам,

А взоры устремим к востоку.

Смотрите: не подвластный року

И находя в себе самом

Покой, и честь, и наслажденья,

Муж праведный прямым путем

Идет — и терпит ли гоненья,

Избавлен ли от них судьбой —

Он сходен там и тут с собой;

Он благ без примеси не просит —

Нет! в лучший мир он переносит

Надежды лучшие свои.

Так и поэт, друзья мои;

Поэзия есть добродетель;

Наш гений лучший нам свидетель.

Здесь славы чистой не найдем —

На что ж искать? Перенесем

Свои надежды в мир потомства...

Увы! «Димитрия» творец

Не отличил простых сердец

От хитрых, полных вероломства.

Зачем он свой сплетать венец

Давал завистникам с друзьями?

Пусть Дружба нежными перстами

Из лавров сей венец свила —

В них Зависть терния вплела;

И торжествует: растерзали

Их иглы славное чело —

Простым сердцам смертельно зло:

Певец угаснул от печали.

Ах! если б мог достигнуть глас

Участия и удивленья

К душе, не снесшей оскорбленья,

И усладить ее на час!

Чувствительность его сразила;

Чувствительность, которой сила

Моины душу создала,

Певцу погибелью была.

Потомство грозное, отмщенья!..

И нам, друзья, из отдаленья

Рассудок опытный велит

Смотреть на сцену, где гремит

Хвала — гул шумный и невнятный;

Подале от толпы судей!

Пока мы не смешались с ней,

Свобода друг нам благодатный;

Мы независимо, в тиши

Уютного уединенья,

Богаты ясностью души,

Поем для муз, для наслажденья,

Для сердца верного друзей;

Для нас все оболыценья славы!

Рука завистников-судей

Душеубийственной отравы

В ее сосуд не подольет,

И злобы крик к нам не дойдет.

Страшись к той славе прикоснуться,

Которою прельщает Свет —

Обвитый розами скелет;

Любуйся издали, поэт,

Чтобы вблизи не ужаснуться.

Внимай избранным судиям:

Их приговор зерцало нам;

Их одобренье нам награда,

А порицание ограда

От убивающий дар

Надменной мысли совершенства.

Хвала воспламеняет жар;

Но нам не в ней искать блаженства —

В труде... О благотворный труд,

Души печальный целитель

И счастия животворитель!

Что пред тобой ничтожный суд

Толпы, в решениях пристрастной,

И ветреной, и разногласной?

И тот же Карамзин, друзья,

Разимый злобой, несраженный

И сладким лишь трудом блаженный,

Для нас пример и судия.

Спросите: для одной ли славы

Он вопрошает у веков,

Как были, как прошли державы,

И чадам подвиги отцов

На прахе древности являет?

Нет! он о славе забывает

В минуту славного труда;

Он беззаботно ждет суда

От современников правдивых,

Не замечая и лица

Завистников несправедливых.

И им не разорвать венца,

Который взяло дарованье;

Их злоба — им одним страданье.

Но пусть и очаруют свет —

Собою счастливый поэт,

Твори, будь тверд; их зданья ломки;

А за тебя дадут ответ

Необольстимые потомки.

16 октября 1814

К княгине А. Ю. Оболенской

Итак, еще нам суждено

Дорогой жизни повстречаться

И с милым прошлым заодно

В воспоминанье повидаться.

Неволею, внимая вам,

К давно утраченным годам

Я улетал воображеньем;

Душа была пробуждена —

И ей нежданным привиденьем

Минувшей жизни старина

В красе минувшей показалась.

И вам и мне — в те времена,

Когда лишь только разгоралась

Денница младости для нас,-

Одна прекрасная на час

Веселой гостьей нам являлась;

Ее живая красота,

Пленительная, как мечта

Души, согретой упованьем,

В моей душе с воспоминаньем

Всего любимого слита;

Как сон воздушный, мне предстала

На утре дней моих она

И вместе с утром дней пропала

Воздушной прелестию сна.

Но от всего, что после было,

Что невозвратно истребило

Стремленье невозвратных лет,

Ее, как лучший жизни цвет,

Воспоминанье отделило...

Идя назначенным путем,

С утехой тайной видит странник,

Как звездочка, зари посланник,

Играет в небе голубом,

Пророчествуя день желанный:

Каков бы ни был день потом,

Холодный, бурный иль туманный,-

Но он о звездочке своей

С любовью вспомнит и в ненастье.

Нашлось иль нет земное счастье —

Но милое минувших дней

(На ясном утре упованья

Нас веселившая звезда)

Милейшим будет завсегда

Сокровищем воспоминанья.

19 июля 1820

К князю Вяземскому

Ты, Вяземский, хитрец, хотя ты и поэт!

Проблему, что в тебе ни крошки дара нет,

     Ты вздумал доказать посланьем,

В котором, на беду, стих каждый заклеймен

     Высоким дарованьем!

Притворство в сторону! знай, друг, что осужден

     Ты своенравными богами

     На свете жить и умереть с стихами,

Так точно, как орел над тучами летать,

Как благородный конь кипеть пред знаменами,

Как роза на лугу весной благоухать!

Сноси ж без ропота богов определенье!

Не мысли почитать успех за оболыценье

     И содрогаться от похвал!

     Хвала друзей — поэту вдохновенье!

     Хвала невежд — бряцающий кимвал!

Страшися, мой певец, не смелости, но лени!

Под маской робости не скроешь ты свой дар;

А тлеющий в твоей груди священный жар

Сильнее, чем друзей и похвалы и пени!

Пиши, когда писать внушает Аполлон!

К святилищу, где скрыт его незримый трон,

Известно нам, ведут бесчисленны дороги;

     Прямая же одна!

И только тех очам она, мой друг, видна,

Которых колыбель парнасским лавром боги

Благоволили в час рожденья осенить!

На славном сем пути певца встречает Гений;

И, весел посреди божественных явлений,

Он с беззаботностью младенческой идет,

     Куда рукой неодолимой,

Невидимый толпе, его лишь сердцу зримый.

     Крылатый проводник влечет!

Блажен, когда, ступив на путь, он за собою

Покинул гордости угрюмой суеты

И славолюбия убийственны мечты!

Тогда с свободною и ясною душою

Наследие свое, великолепный свет,

Он быстро на крылах могущих облетает

     И, вдохновенный, восклицает,

Повсюду зря красу и благо: я поэт!

Но горе, горе тем, на коих Эвмениды,

     За преступленья их отцов,

     Наслали Фурию стихов!

Для них страшилищи и Феб и Аониды!

     И визг карающих свистков

Во сне и наяву их робкий слух терзает!

Их жребий — петь назло суровых к ним судей!

Чем громозвучней смех, тем струны их звучней,

И лира, наконец, к перстам их прирастает!

До Леты гонит их свирепый Аполлон;

Но и забвения река их не спасает!

И на брегу ее, сквозь тяжкий смерти сон,

     Их тени борются с бесплотными свистками!

     Но, друг, не для тебя сей бедственный удел!

     Природой научен, ты верный путь обрел!

     Летай неробкими перстами

     По очарованным струнам

     И музы не страшись! В нерукотворный храм

     Стезей цветущею, но скрытою от света

     Она ведет поэта.

     Лишь бы любовью красоты

И славой чистою душа в нас пламенела,

Лишь бы, минутное отринув, с высоты

     Она к бессмертному летела —

И муза счастия богиней будет нам!

Пускай слепцы ползут по праху к похвалам,

     Венцов презренных ищут в прахе

И, славу позабыв, бледнеют в низком страхе,

     Чтобы прелестница-хвала,

Как облако, из их объятий не ушла!

Им вечно не узнать тех чистых наслаждений,

Которые дает нам бескорыстный Гений,

     Природы властелин,

Парящий посреди безбрежного пучин,

     Красы верховной созерцатель

И в чудном мире сем чудесного создатель!

Мой друг, святых добра законов толкователь,

Поэт, на свете сем — всех добрых семьянин!

И сладкою мечтой потомства оживленный...

     Но нет! потомство не мечта!

Не мни, чтоб для меня в дали его священной

Одних лишь почестей блистала суета!

Пускай правдивый суд потомством раздается,

Ему внимать наш прах во гробе не проснется,

Не прикоснется он к бесчувственным костям!

Потомство говорит, мой друг, одним гробам;

Хвалы ж его в гробах почиющим невнятны!

Но в жизни мысль о нем нам спутник

  благодатный!

     Надежда сердцем жить в веках,

Надежда сладкая — она не заблужденье;

     Пускай покроет лиру прах —

     В сем прахе не умолкнет пенье

     Душой бессмертной полных струн!

     Наш гений будет, вечно юн,

     Неутомимыми крылами

Парить над дряхлыми племен и царств гробами;

И будет пламень, в нас горевший, согревать

Жар славы, благости и смелых помышлений

     В сердцах грядущих поколений;

Сих уз ни Крон, ни смерть не властны

  разорвать!

Пускай, пускай придет пустынный ветр свистать

Над нашею с землей сровнявшейся могилой —

Что счастием для нас в минутной жизни было,

То будет счастием для близких нам сердец

И долго после нас; грядущих лет певец

     От лиры воспылает нашей;

     Внимая умиленно ей,

     Страдалец подойдет смелей

     К своей ужасной, горькой чаше

И волю промысла, смирясь, благословит;

     Сын славы закипит,

     Ее послышав, бранью

И праздный меч сожмет нетерпеливой дланью...

Давно в развалинах Сабинский уголок,

И веки уж над ним толпою пролетели —

Но струны Флакковы еще не онемели!

И, мнится, не забыл их звука тот поток

     С одушевленными струями,

Еще шумящий там, где дружными ветвями

В кудрявые венцы сплелися древеса!

Там под вечер, когда невидимо роса

С роскошной свежестью на землю упадает

И мирты спящие Селена осребряет,

     Дриад стыдливых хоровод

Кружится по цветам, и тень их пролетает

     По зыбкому зерцалу вод!

Нередко в тихий час, как солнце на закате

Лиет румяный блеск на море вдалеке

И мирты темные дрожат при ветерке,

     На ярком отражаясь злате,-

Вдруг разливается как будто тихий звон,

И ветерок и струй журчанье утихает,

     Как бы незримый Аполлон

     Полетом легким пролетает —

И путник, погружен в унылость, слышит глас:

     «О смертный! жизнь стрелою мчится!

     Лови, лови летящий час!

     Он, улетев, не возвратится».

8-9 ноября 1814

К князю Вяземскому (Нам славит древность Амфиона...)

Нам славит древность Амфиона:

От струн его могущих звона

Воздвигся город сам собой...

Правдоподобно, хоть и чудно.

Что древнему поэту трудно?

А нынче?.. Нынче век иной.

И в наши бедственные леты

Не только лирами поэты

Не строят новых городов,

Но сами часто без домов,

Богатым платят песнопеньем

За скудный угол чердака

И греются воображеньем

В виду пустого камелька.

О Амфион! благоговею!

Но, признаюсь, не сожалею,

Что дар твой: говорить стенам,

В наследство не достался нам.

Славнее говорить сердцам

И пробуждать в них чувства пламень,

Чем оживлять бездушный камень

И зданья лирой громоздить.

С тобой хочу я говорить,

Мой друг и брат по Аполлону!

Склонись к знакомой лиры звону;

Один в нас пламенеет жар;

Но мой удел на свете — струны,

А твой: и сладких песней дар

И пышные дары фортуны.

Послушай повести моей

(Здесь истина без украшенья):

Был пастырь, образец смиренья;

От самых юношеских дней

Святого алтаря служитель,

Он чистой жизнью оправдал

Все то, чем верных умилял

В Христовом храме как учитель;

Прихожан бедных тесный мир

Был подвигов его свидетель;

Невидимую добродетель

Его лишь тот, кто наг, иль сир,

Иль обречен был униженью,

Вдруг узнавал по облегченью

Тяжелыя судьбы своей.

Ему науки были чужды —

И нет в излишнем знанье нужды —

Он редкую между людей

В простой душе носил науку:

Страдальцу гибнущему руку

В благое время подавать.

Не знал он гордого искусства

Умы витийством поражать

И приводить в волненье чувства;

Но, друг, спроси у сироты:

Когда в одежде нищеты,

Потупя взоры торопливо,

Она стояла перед ним

С безмолвным бедствием своим,

Умел ли он красноречиво

В ней сердце к жизни оживлять

И мир сей страшный украшать

Надеждою на провиденье?

Спроси, умел ли в страшный час,

Когда лишь смерти слышен глас,

Лишь смерти слышно приближенье,

Он с робкой говорить душой

И, скрыв пред нею мир земной,

Являть пред нею мир небесный?

Как часто в угол неизвестный,

Где нищий с гладною семьей

От света и стыда скрывался,

Он неожиданный являлся

С святым даяньем богачей,

Растроганных его мольбою!..

Мой милый друг, его уж нет;

Судьба незапною рукою

Его в другой умчала свет,

Не дав свершить здесь полдороги;

Вдовы ж наследство: одр убогий,

На коем жизнь окончил он,

Да пепел хижины сгорелой,

Да плач семьи осиротелой...

Скажи, вотще ль их жалкий стон?

О нет! Он, землю покидая,

За чад своих не трепетал,

Верней, он в час последний знал,

Что их найдет рука святая

Не изменяющего нам;

Он добрым завещал сердцам

Сирот оставленных спасенье.

Сирот в семействе Бога нет!

Исполним доброго завет

И оправдаем провиденье!

7 ноября 1814

К месяцу

Снова лес и дол покрыл

     Блеск туманный твой:

Он мне душу растворил

     Сладкой тишиной.

Ты блеснул... и просветлел

     Тихо темный луг:

Так улыбкой наш удел

     Озаряет друг.

Скорбь и радость давних лет

     Отозвались мне,

И минувшего привет

     Слышу в тишине.

Лейся, мой ручей, стремись!

     Жизнь уж отцвела;

Так надежды пронеслись;

     Так любовь ушла.

Ах! то было и моим,

     Чем так сладко жить,

То, чего, расставшись с ним,

     Вечно не забыть.

Лейся, лейся, мой ручей,

     И журчанье струй

С одинокою моей

     Лирой согласуй.

Счастлив, кто от хлада лет

     Сердце охранил,

Кто без ненависти свет

     Бросил и забыл,

Кто делит с душой родной,

     Втайне от людей,

То, что презрено толпой

     Или чуждо ей.

Конец 1817

К мимо пролетевшему знакомому гению

Скажи, кто ты, пленитель безымянной?

С каких небес примчался ты ко мне?

Зачем опять влечешь к обетованной,

Давно, давно покинутой стране?

Не ты ли тот, который жизнь младую

Так сладостно мечтами усыплял

И в старину про гостью неземную -

Про милую надежду ей шептал?

Не ты ли тот, кем всё во дни прекрасны

Так жило там, в счастливых тех краях,

Где луг душист, где воды светло-ясны,

Где весел день на чистых небесах?

Не ты ль во грудь с живым весны дыханьем

Таинственной унылостью влетал,

Ее теснил томительным желаньем

И трепетным весельем волновал?

Поэзии священным вдохновеньем

Не ты ль с душой носился в высоту,

Пред ней горел божественным виденьем,

Разоблачал ей жизни красоту?

В часы утрат, в часы печали тайной,

Не ты ль всегда беседой сердца был,

Его смирял утехою случайной

И тихою надеждою целил?

И не тебе ль всегда она внимала

В чистейшие минуты бытия,

Когда судьбы святыню постигала,

Когда лишь бог свидетель был ея?

Какую ж весть принес ты, мой пленитель?

Или опять мечтой лишь поманишь

И, прежних дум напрасный пробудитель,

О счастии шепнешь и замолчишь?

О Гений мой, побудь еще со мною;

Бывалый друг, отлетом не спеши:

Останься, будь мне жизнию земною;

Будь ангелом-хранителем души.

7 августа 1819

К младенцу

Во дни твоей весны,

Не ведая тревог,

Ты радостью цветешь,

Прекрасное дитя.

Небесная лазурь,

И свежие цветы,

И светлая роса,

И зелень молодых

Деревьев и полей,

Все, все, младенец мой,

Улыбкою любви

Приветствует тебя.

1828

К ней

Имя где для тебя?

Не сильно смертных искусство

Выразить прелесть твою!

Лиры нет для тебя!

Что песни? Отзыв неверный

Поздней молвы о тебе!

Если б сердце могло быть

Им слышно, каждое чувство

Было бы гимном тебе!

Прелесть жизни твоей,

Сей образ чистый, священный,-

В сердце - как тайну ношу.

Я могу лишь любить,

Сказать же, как ты любима,

Может лишь вечность одна!

1810-1811

К портрету Батюшкова

С ним дружен бог войны, с ним дружен

   Аполлон!

Певец любви, отважный воин,

По дарованиям достоин славы он,

По сердцу счастия достоин.

Август 1819

К портрету Гете

Свободу смелую приняв себе в закон,

Всезрящей мыслию над миром он носился.

   И в мире все постигнул он -

   И ничему не покорился.

Между 7 и 10 августа 1819

К поэзии

Чудесный дар богов!

О пламенных сердец веселье и любовь,

О прелесть тихая, души очарованье —

  Поэзия! С тобой

И скорбь, и нищета, и мрачное изгнанье —

  Теряют ужас свой!

     В тени дубравы, над потоком,

     Друг Феба, с ясною душей,

     В убогой хижине своей,

     Забывший рок, забвенный роком,-

     Поет, мечтает и — блажен!

     И кто, и кто не оживлен

     Твоим божественным влияньем?

Цевницы грубыя задумчивым бряцаньем

     Лапландец, дикий сын снегов,

Свою туманную отчизну прославляет

И неискусственной гармонией стихов,

Смотря на бурные валы, изображает

И дымный свой шалаш, и хлад, и шум морей,

  И быстрый бег саней,

Летящих по снегам с еленем быстроногим.

     Счастливый жребием убогим,

     Оратай, наклонясь на плуг,

Влекомый медленно усталыми волами,-

     Поет свой лес, свой мирный луг,

     Возы, скрипящи под снопами,

     И сладость зимних вечеров,

Когда, при шуме вьюг, пред очагом блестящим,

  В кругу своих сынов,

     С напитком пенным и кипящим,

  Он радость в сердце льет

     И мирно в полночь засыпает,

Забыв на дикие бразды пролитый пот...

Но вы, которых луч небесный оживляет,

     Певцы, друзья души моей!

В печальном странствии минутной жизни сей

Тернистую стезю цветами усыпайте

И в пылкие сердца свой пламень изливайте!

     Да звуком ваших громких лир

     Герой, ко славе пробужденный,

     Дивит и потрясает мир!

     Да юноша воспламененный

     От них в восторге слезы льет,

     Алтарь отечества лобзает

И смерти за него, как блага, ожидает!

Да бедный труженик душою расцветет

     От ваших песней благодатных!

     Но да обрушится ваш гром

     На сих жестоких и развратных,

Которые, в стыде, с возвышенным челом,

Невинность, доблести и честь поправ ногами,

Дерзают величать себя полубогами!-

Друзья небесных муз! пленимся ль суетой?

     Презрев минутные успехи —

Ничтожный глас похвал, кимвальный звон

     пустой,-

     Презревши роскоши утехи,

     Пойдем великих по следам!-

Стезя к бессмертию судьбой открыта нам!

     Не остыдим себя хвалою

Высоких жребием, презрительных душою,-

     Дерзнем достойных увенчать!

Любимцу ль Фебову за призраком гоняться?

Любимцу ль Фебову во прахе пресмыкаться

     И унижением Фортуну обольщать?

Потомство раздает венцы и посрамленье:

Дерзнем свой мавзолей в алтарь преобратить!

     О слава, сердца восхищенье!

     О жребий сладостный — в любви потомства

     жить!

Декабрь 1804

К самому себе

Ты унываешь о днях, невозвратно протекших,

Горестной мыслью, тоской безнадежной их призывая -

Будь настоящее твой утешительный гений!

Веря ему, свой день проводи безмятежно!

Легким полетом несутся дни быстрые жизни!

Только успеем достигнуть до полныя зрелости мыслей,

Только увидим достойную цель пред очами -

Все уж для нас прошло, как мечта сновиденья,

Призрак фантазии, то представляющей взору

Луг, испещренный цветами, веселые холмы, долины;

То пролетающей в мрачной одежде печали

Дикую степь, леса и ужасные бездны.

Следуй же мудрым! всегда неизменный душою,

Что посылает судьба, принимай и не сетуй! Безумно

Скорбью бесплодной о благе навеки погибшем

То отвергать, что нам предлагает минута!

1813

К сестрам и братьям

Рано от печальной

Жизни вы сокрылись.

Но об вас ли плакать?

Вы давно в могиле

Сном спокойным спите.

Вас, друзья, в лицо я

Прежде не видала,

Вас в печальной жизни

Вечно я не встречу.

Но за вами сердцем

Я из жизни рвуся;

И глубоко в сердце

Слышится мне голос:

Всё, мне говорит он,

Живо здесь любовью;

Ею к нам нисходит

Наш Создатель с неба,

И к нему на небо

Ею мы восходим.

1828

Кот в сапогах

Жил мельник. Жил он, жил и умер,

Оставивши своим трем сыновьям

В наследство мельницу, осла, кота

И... только. Мельницу взял старший сын,

Осла взял средний; а меньшому дали

Кота. И был он крепко не доволен

Своим участком. «Братья, - рассуждал он, -

Сложившись, будут без нужды; а я,

Изжаривши кота, и съев, и сделав

Из шкурки муфту, чем потом начну

Хлеб добывать насущный?» Так он вслух,

С самим собою рассуждая, думал;

А Кот, тогда лежавший на печурке,

Разумное подслушав рассужденье,

Сказал ему: «Хозяин, не печалься;

Дай мне мешок да сапоги, чтоб мог я

Ходить за дичью по болоту - сам

Тогда увидишь, что не так-то беден

Участок твой». Хотя и не совсем

Был убежден Котом своим хозяин,

Но уж не раз случалось замечать

Ему, как этот Кот искусно вел

Войну против мышей и крыс, какие

Выдумывал он хитрости и как

То, мертвым притворясь, висел на лапах

Вниз головой, то пудрился мукой,

То прятался в трубу, то под кадушкой

Лежал, свернувшись в ком; а потому

И слов Кота не пропустил он мимо

Ушей. И подлинно, когда он дал

Коту мешок и нарядил его

В большие сапоги, на шею Кот

Мешок надел и вышел на охоту

В такое место, где, он ведал, много

Водилось кроликов. В мешок насыпав

Трухи, его на землю положил он;

А сам вблизи как мертвый растянулся

И терпеливо ждал, чтобы какой невинный,

Неопытный в науке жизни кролик

Пожаловал к мешку покушать сладкой

Трухи, и он не долго ждал; как раз

Перед мешком его явился глупый,

Вертлявый, долгоухий кролик; он

Мешок понюхал, поморгал ноздрями,

Потом и влез в мешок; а Кот проворно

Мешок стянул снурком и без дальнейших

Приветствий гостя угостил по-свойски.

Победою довольный, во дворец

Пошел он к королю и приказал,

Чтобы о нем немедля доложили.

Велел ввести Кота в свой кабинет

Король. Вошед, он поклонился в пояс;

Потом сказал, потупив морду в землю:

«Я кролика, великий государь,

От моего принес вам господина,

Маркиза Карабаса (так он вздумал

Назвать хозяина); имеет честь

Он вашему величеству свое

Глубокое почтенье изъявить

И просит вас принять его гостинец».

«Скажи маркизу, - отвечал король, -

Что я его благодарю и что

Я очень им доволен». Королю

Откланявшися, Кот пошел домой;

Когда ж он шел через дворец, то все

Вставали перед ним и жали лапу

Ему с улыбкой, потому что он

Был в кабинете принят королем

И с ним наедине (и уж, конечно,

О государственных делах) так долго

Беседовал; а Кот был так учтив,

Так обходителен, что все дивились

И думали, что жизнь свою провел

Он в лучшем обществе. Спустя немного

Отправился опять на ловлю Кот,

В густую рожь засел с своим мешком

И там поймал двух жирных перепелок.

И их немедленно он к королю,

Как прежде кролика, отнес в гостинец

От своего маркиза Карабаса.

Охотник был король до перепелок;

Опять позвать велел он в кабинет

Кота и, перепелок сам принявши,

Благодарить маркиза Карабаса

Велел особенно. И так наш Кот

Недели три-четыре к королю

От имени маркиза Карабаса

Носил и кроликов и перепелок.

Вот он однажды сведал, что король

Сбирается прогуливаться в поле

С своею дочерью (а дочь была

Красавицей, какой другой на свете

Никто не видывал) и что они

Поедут берегом реки. И он,

К хозяину поспешно прибежав,

Ему сказал: «Когда теперь меня

Послушаешься ты, то будешь разом

И счастлив и богат; вся хитрость в том,

Чтоб ты сейчас пошел купаться в реку;

Что будет после, знаю я; а ты

Сиди себе в воде, да полоскайся,

Да ни о чем не хлопочи». Такой

Совет принять маркизу Карабасу

Нетрудно было; день был жаркий; он

С охотою отправился к реке,

Влез в воду и сидел в воде по горло.

А в это время был король уж близко.

Вдруг начал Кот кричать: «Разбой! разбой!

Сюда, народ!» - «Что сделалось?» - подъехав,

Спросил король. «Маркиза Карабаса

Ограбили и бросили в реку;

Он тонет». Тут, по слову короля,

С ним бывшие придворные чины

Все кинулись ловить в воде маркиза.

А королю Кот на ухо шепнул:

«Я должен вашему величеству донесть,

Что бедный мой маркиз совсем раздет;

Разбойники все платье унесли».

(А платье сам, мошенник, спрятал в куст.)

Король велел, чтобы один из бывших

С ним государственных министров снял

С себя мундир и дал его маркизу.

Министр тотчас разделся за кустом;

Маркиза же в его мундир одели,

И Кот его представил королю;

И королем он ласково был принят.

А так как он красавец был собою,

То и совсем не мудрено, что скоро

И дочери прекрасной королевской

Понравился; богатый же мундир

(Хотя на нем и не совсем в обтяжку

Сидел он, потому что брюхо было

У королевского министра) вид

Ему отличный придавал - короче,

Маркиз понравился; и сесть с собой

В коляску пригласил его король;

А сметливый наш Кот во все лопатки

Вперед бежать пустился. Вот увидел

Он на лугу широком косарей,

Сбиравших сено. Кот им закричал:

«Король проедет здесь; и если вы ему

Не скажете, что этот луг

Принадлежит маркизу Карабасу,

То он всех вас прикажет изрубить

На мелкие куски». Король, проехав,

Спросил: «Кому такой прекрасный луг

Принадлежит?» - «Маркизу Карабасу», -

Все закричали разом косари

(В такой их страх привел проворный Кот),

«Богатые луга у вас, маркиз», -

Король заметил. А маркиз, смиренный

Принявши вид, ответствовал: «Луга

Изрядные». Тем временем поспешно

Вперед ушедший Кот увидел в поле

Жнецов: они в снопы вязали рожь.

«Жнецы, - сказал он, - едет близко наш

Король. Он спросит вас: чья рожь? И если

Не скажете ему вы, что она

Принадлежит маркизу Карабасу,

То он вас всех прикажет изрубить

На мелкие куски». Король проехал.

«Кому принадлежит здесь поле?» - он

Спросил жнецов. - «Маркизу Карабасу», -

Жнецы ему с поклоном отвечали.

Король опять сказал: «Маркиз, у вас

Богатые поля». Маркиз на то

По-прежнему ответствовал смиренно:

«Изрядные». А Кот бежал вперед

И встречных всех учил, как королю

Им отвечать. Король был поражен

Богатствами маркиза Карабаса.

Вот наконец в великолепный замок

Кот прибежал. В том замке людоед

Волшебник жил, и Кот о нем уж знал

Всю подноготную; в минуту он

Смекнул, что делать: в замок смело

Вошед, он попросил у людоеда

Аудиенции; и людоед,

Приняв его, спросил: «Какую нужду

Вы, Кот, во мне имеете?» На это

Кот отвечал: «Почтенный людоед,

Давно слух носится, что будто вы

Умеете во всякий превращаться,

Какой задумаете, вид; хотел бы

Узнать я, подлинно ль такая мудрость

Дана вам?» -"Это правда; сами, Кот,

Увидите». И мигом он явился

Ужасным львом с густой, косматой гривой

И острыми зубами. Кот при этом

Так струсил, что (хоть был и в сапогах)

В один прыжок под кровлей очутился.

А людоед, захохотавши, принял

Свой прежний вид и попросил Кота

К нему сойти. Спустившись с кровли, Кот

Сказал: «Хотелось бы, однако, знать мне,

Вы можете ль и в маленького зверя,

Вот, например, в мышонка, превратиться?»

«Могу, - сказал с усмешкой людоед, -

Что ж тут мудреного?» И он явился

Вдруг маленьким мышонком. Кот того

И ждал; он разом: цап! и съел мышонка.

Король тем временем подъехал к замку,

Остановился и хотел узнать,

Чей был он. Кот же, рассчитавшись

С его владельцем, ждал уж у ворот,

И в пояс кланялся, и говорил:

«Не будет ли угодно, государь,

Пожаловать на перепутье в замок

К маркизу Карабасу?» -"Как, маркиз, -

Спросил король, - и этот замок вам же

Принадлежит? Признаться, удивляюсь;

И будет мне приятно побывать в нем».

И приказал король своей коляске

К крыльцу подъехать; вышел из коляски;

Принцессе ж руку предложил маркиз;

И все пошли по лестнице высокой

В покои. Там в пространной галерее

Был стол накрыт и полдник приготовлен

(На этот полдник людоед позвал

Приятелей, но те, узнав, что в замке

Король был, не вошли, и все домой

Отправились). И, сев за стол роскошный,

Король велел маркизу сесть меж ним

И дочерью; и стали пировать.

Когда же в голове у короля

Вино позашумело, он маркизу

Сказал: «Хотите ли, маркиз, чтоб дочь

Мою за вас я выдал?» Честь такую

С неимоверной радостию принял

Маркиз. И свадьбу вмиг сыграли. Кот

Остался при дворе, и был в чины

Произведен, и в бархатных являлся

В дни табельные сапогах. Он бросил

Ловить мышей, а если и ловил,

То это для того, чтобы немного

Себя развлечь и сплин, который нажил

Под старость при дворе, воспоминаньем

О светлых днях минувшего рассеять.

Котик и козлик

Там котик усатый

По садику бродит,

А козлик рогатый

За котиком ходит;

И лапочкой котик

Помадит свой ротик;

А козлик седою

Трясет бородою.

1851

Кто слёз на хлеб свой не ронял...

Кто слёз на хлеб свой не ронял,

Кто близ одра, как близ могилы,

В ночи, бессонный, не рыдал,-

Тот вас не знает, вышни силы!

На жизнь мы брошены от вас!

И вы ж, дав знаться нам с виною,

Страданью выдаёте нас,

Вину преследуете мздою.

Начало 1816

Лалла Рук

Милый сон, души пленитель,

   Гость прекрасный с вышины,

Благодатный посетитель

   Поднебесной стороны,

Я тобою насладился

   На минуту, но вполне:

Добрым вестником явился

   Здесь небесного ты мне.

Мнил я быть в обетованной

   Той земле, где вечный мир;

Мнил я зреть благоуханный

   Безмятежный Кашемир;

Видел я: торжествовали

   Праздник розы и весны

И пришелицу встречали

   Из далекой стороны.

И блистая и пленяя -

   Словно ангел неземной,-

Непорочность молодая

   Появилась предо мной;

Светлый завес покрывала

   Отенял ее черты,

И застенчиво склоняла

   Взор умильный с высоты.

Все - и робкая стыдливость

   Под сиянием венца,

И младенческая живость,

   И величие лица,

И в чертах глубокость чувства

   С безмятежной тишиной -

Все в ней было без искусства

   Неописанной красой!

Я смотрел - а призрак мимо

   (Увлекая душу вслед)

Пролетал невозвратимо;

   Я за ним - его уж нет!

Посетил, как упованье;

   Жизнь минуту озарил;

И оставил лишь преданье,

   Что когда-то в жизни был!

Ах! не с нами обитает

   Гений чистой красоты;

Лишь порой он навещает

   Нас с небесной высоты;

Он поспешен, как мечтанье,

   Как воздушный утра сон;

Но в святом воспоминанье

   Неразлучен с сердцем он!

Он лишь в чистые мгновенья

   Бытия бывает к нам

И приносит откровенья,

   Благотворные сердцам;

Чтоб о небе сердце знало

   В темной области земной,

Нам туда сквозь покрывало

   Он дает взглянуть порой;

И во всем, что здесь прекрасно,

   Что наш мир животворит,

Убедительно и ясно

   Он с душою говорит;

А когда нас покидает,

   В дар любви у нас в виду

В нашем небе зажигает

   Он прощальную звезду.

15/27 января-7/19 февраля 1821

Лесной царь

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?

Ездок запоздалый, с ним сын молодой.

К отцу, весь издрогнув, малютка приник;

Обняв, его держит и греет старик.

«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?»

«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:

Он в темной короне, с густой бородой».

«О нет, то белеет туман над водой».

«Дитя, оглянися; младенец, ко мне;

Веселого много в моей стороне;

Цветы бирюзовы, жемчужны струи;

Из золота слиты чертоги мои».

«Родимый, лесной царь со мной говорит:

Он золото, перлы и радость сулит».

«О нет, мой младенец, ослышался ты:

То ветер, проснувшись, колыхнул листы».

«Ко мне, мой младенец; в дуброве моей

Узнаешь прекрасных моих дочерей:

При месяце будут играть и летать,

Играя, летая, тебя усыплять».

«Родимый, лесной царь созвал дочерей:

Мне, вижу, кивают из темных ветвей».

«О нет, все спокойно в ночной глубине:

То ветлы седые стоят в стороне».

«Дитя, я пленился твоей красотой:

Неволей иль волей, а будешь ты мой».

«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;

Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».

Ездок оробелый не скачет, летит;

Младенец тоскует, младенец кричит;

Ездок погоняет, ездок доскакал...

В руках его мертвый младенец лежал.

1818

Летний вечер

Знать, солнышко утомлено:

За горы прячется оно;

Луч погашает за лучом

И, алым тонким облачком

Задернув лик усталый свой,

Уйти готово на покой.

Пора ему и отдохнуть;

Мы знаем, летний долог путь.

Везде ж работа: на горах,

В долинах, в рощах и лугах;

Того согрей; тем свету дай

И всех притом благословляй.

Буди заснувшие цветы

И им расписывай листы;

Потом медвяною росой

Пчелу-работницу напой

И чистых капель меж листов

Оставь про резвых мотыльков.

Зерну скорлупку расколи

И молодую из земли

Былинку выведи на свет;

Пичужкам приготовь обед;

Тех приюти между ветвей;

А тех на гнездышке согрей.

И вишням дай румяный цвет;

Не позабудь горячий свет

Рассыпать на зеленый сад,

И золотистый виноград

От зноя листьями прикрыть,

И колос зрелостью налить.

А если жар для стад жесток,

Смани их к роще в холодок;

И тучку темную скопи,

И травку влагой окропи,

И яркой радугой с небес

Сойди на темный луг и лес.

А где под острою косой

Трава ложится полосой,

Туда безоблачно сияй

И сено в копны собирай,

Чтоб к ночи луг от них пестрел

И с ними ряд возов скрыпел.

Итак, совсем немудрено,

Что разгорелося оно,

Что отдыхает на горах

В полупотухнувших лучах

И нам, сходя за небосклон,

В прохладе шепчет: «Добрый сон».

И вот сошло, и свет потух;

Один на башне лишь петух

За ним глядит, сияя, вслед...

Гляди, гляди! В том пользы нет!

Сейчас оно перед тобой

Задернет алый завес свой.

Есть и про солнышко беда:

Нет ладу с сыном никогда.

Оно лишь только в глубину,

А он как раз на вышину;

Того и жди, что заблестит;

Давно за горкой он сидит.

Но что ж так медлит он вставать?

Все хочет солнце переждать.

Вставай, вставай, уже давно

Заснуло в сумерках оно.

И вот он всходит; в дол глядит

И бледно зелень серебрит.

И ночь уж на небо взошла

И тихо на небе зажгла

Гостеприимные огни;

И все замолкнуло в тени;

И по долинам, по горам

Все спит... Пора ко сну и нам.

Январь-март 1818

Листок

От дружной ветки отлученный,

Скажи, листок уединенный,

Куда летишь?.. «Не знаю сам;

Гроза разбила дуб родимый;

С тех пор по долам, по горам

По воле случая носимый,

Стремлюсь, куда велит мне рок,

Куда на свете все стремится,

Куда и лист лавровый мчится,

И легкий розовый листок.»

1818

Любовь

На воле природы,

На луге душистом,

В цветущей долине,

И в пышном чертоге,

И в звездном блистанье

Безмолвныя ночи -

Дышу лишь тобою.

Глубокую сладость,

Глубокое пламя

В меня ты вливаешь;

В весне животворной,

В цветах благовонных

Меня ты объемлешь

Спокойствием неба,

Святая любовь!

1828

Людмила

«Где ты, милый? Что с тобою?

С чужеземною красою,

Знать, в далекой стороне

Изменил, неверный, мне,

Иль безвременно могила

Светлый взор твой угасила».

Так Людмила, приуныв,

К персям очи приклонив,

На распутии вздыхала.

«Возвратится ль он,- мечтала,-

Из далеких, чуждых стран

С грозной ратию славян?»

Пыль туманит отдаленье;

Светит ратных ополченье;

Топот, ржание коней;

Трубный треск и стук мечей;

Прахом панцыри покрыты;

Шлемы лаврами обвиты;

Близко, близко ратных строй;

Мчатся шумною толпой

Жены, чада, обрученны...

«Возвратились незабвенны!..»

А Людмила?.. Ждет-пождет...

«Там дружину он ведет;

Сладкий час - соединенье!..»

Вот проходит ополченье;

Миновался ратных строй...

Где ж, Людмила, твой герой?

Где твоя, Людмила, радость?

Ах! прости, надежда-сладость!

Всё погибло: друга нет.

Тихо в терем свой идет,

Томну голову склонила:

«Расступись, моя могила;

Гроб, откройся; полно жить;

Дважды сердцу не любить».

«Что с тобой, моя Людмила?-

Мать со страхом возопила.-

О, спокой тебя творец!» -

«Милый друг, всему конец;

Что прошло - невозвратимо;

Небо к нам неумолимо;

Царь небесный нас забыл...

Мне ль он счастья не сулил?

Где ж обетов исполненье?

Где святое провиденье?

Нет, немилостив творец;

Всё прости, всему конец».

«О Людмила, грех роптанье;

Скорбь - создателя посланье;

Зла создатель не творит;

Мертвых стон не воскресит».-

«Ах! родная, миновалось!

Сердце верить отказалось!

Я ль, с надеждой и мольбой,

Пред иконою святой

Не точила слез ручьями?

Нет, бесплодными мольбами

Не призвать минувших дней;

Не цвести душе моей.

Рано жизнью насладилась,

Рано жизнь моя затмилась,

Рано прежних лет краса.

Что взирать на небеса?

Что молить неумолимых?

Возвращу ль невозвратимых?» -

«Царь небес, то скорби глас!

Дочь, воспомни смертный час;

Кратко жизни сей страданье;

Рай - смиренным воздаянье,

Ад - бунтующим сердцам;

Будь послушна небесам».

«Что, родная, муки ада?

Что небесная награда?

С милым вместе - всюду рай;

С милым розно - райский край

Безотрадная обитель.

Нет, забыл меня спаситель!»

Так Людмила жизнь кляла,

Так творца на суд звала...

Вот уж солнце за горами;

Вот усыпала звездами

Ночь спокойный свод небес;

Мрачен дол, и мрачен лес.

Вот и месяц величавой

Встал над тихою дубравой;

То из облака блеснет,

То за облако зайдет;

С гор простерты длинны тени;

И лесов дремучих сени,

И зерцало зыбких вод,

И небес далекий свод

В светлый сумрак облеченны...

Спят пригорки отдаленны,

Бор заснул, долина спит...

Чу!.. полночный час звучит.

Потряслись дубов вершины;

Вот повеял от долины

Перелетный ветерок...

Скачет по полю ездок,

Борзый конь и ржет и пышет.

Вдруг... идут... (Людмила слышит)

На чугунное крыльцо...

Тихо брякнуло кольцо...

Тихим шепотом сказали...

(Все в ней жилки задрожали)

То знакомый голос был,

То ей милый говорил:

«Спит иль нет моя Людмила?

Помнит друга иль забыла?

Весела иль слезы льет?

Встань, жених тебя зовет».-

«Ты ль? Откуда в час полночи?

Ах! едва прискорбны очи

Не потухнули от слез.

Знать, тронулся царь небес

Бедной девицы тоскою.

Точно ль милый предо мною?

Где же был? Какой судьбой

Ты опять в стране родной?»

«Близ Наревы дом мой тесный.

Только месяц поднебесный

Над долиною взойдет,

Лишь полночный час пробьет -

Мы коней своих седлаем,

Темны кельи покидаем.

Поздно я пустился в путь.

Ты моя; моею будь...

Чу! совы пустынной крики.

Слышишь? Пенье, брачны лики.

Слышишь? Борзый конь заржал.

Едем, едем, час настал».

«Переждем хоть время ночи;

Ветер встал от полуночи;

Хладно в поле, бор шумит;

Месяц тучами закрыт».-

«Ветер буйный перестанет;

Стихнет бор, луна проглянет;

Едем, нам сто верст езды.

Слышишь? Конь грызет бразды,

Бьет копытом с нетерпенья.

Миг нам страшен замедленья;

Краткий, краткий дан мне срок;

Едем, едем, путь далек».

«Ночь давно ли наступила?

Полночь только что пробила.

Слышишь? Колокол гудит».-

«Ветер стихнул; бор молчит;

Месяц в водный ток глядится;

Мигом борзый конь домчится».-

«Где ж, скажи, твой тесный дом?» -

«Там, в Литве, краю чужом:

Хладен, тих, уединенный,

Свежим дерном покровенный;

Саван, крест и шесть досток.

Едем, едем, путь далек».

Мчатся всадник и Людмила.

Робко дева обхватила

Друга нежною рукой,

Прислонясь к нему главой.

Скоком, лётом по долинам,

По буграм и по равнинам;

Пышет конь, земля дрожит;

Брызжут искры от копыт;

Пыль катится вслед клубами;

Скачут мимо них рядами

Рвы, поля, бугры, кусты;

С громом зыблются мосты.

«Светит месяц, дол сребрится;

Мертвый с девицею мчится;

Путь их к келье гробовой.

Страшно ль, девица, со мной?» -

«Что до мертвых? что до гроба?

Мертвых дом - земли утроба».-

«Чу! в лесу потрясся лист.

Чу! в глуши раздался свист.

Черный ворон встрепенулся;

Вздрогнул конь и отшатнулся;

Вспыхнул в поле огонек».-

«Близко ль, милый?» - «Путь далек».

Слышат шорох тихих теней:

В час полуночных видений,

В дыме облака, толпой,

Прах оставя гробовой

С поздним месяца восходом,

Легким, светлым хороводом

В цепь воздушную свились;

Вот за ними понеслись;

Вот поют воздушны лики:

Будто в листьях повилики

Вьется легкий ветерок;

Будто плещет ручеек.

«Светит месяц, дол сребрится;

Мертвый с девицею мчится;

Путь их к келье гробовой.

Страшно ль, девица, со мной?» -

«Что до мертвых? что до гроба?

Мертвых дом - земли утроба».-

«Конь, мой конь, бежит песок;

Чую ранний ветерок;

Конь, мой конь, быстрее мчися;

Звезды утренни зажглися,

Месяц в облаке потух.

Конь, мой конь, кричит петух».

«Близко ль, милый?» - «Вот примчались».

Слышут: сосны зашатались;

Слышут: спал с ворот запор;

Борзый конь стрелой на двор.

Что же, что в очах Людмилы?

Камней ряд, кресты, могилы,

И среди них божий храм.

Конь несется по гробам;

Стены звонкий вторят топот;

И в траве чуть слышный шепот,

Как усопших тихий глас...

Вот денница занялась.

Что же чудится Людмиле?

К свежей конь примчась могиле,

Бух в нее и с седоком.

Вдруг - глухой подземный гром;

Страшно доски затрещали;

Кости в кости застучали;

Пыль взвилася; обруч хлоп;

Тихо, тихо вскрылся гроб...

Что же, что в очах Людмилы?..

Ах, невеста, где твой милый?

Где венчальный твой венец?

Дом твой - гроб; жених -мертвец.

Видит труп оцепенелый:

Прям, недвижим, посинелый,

Длинным саваном обвит.

Страшен милый прежде вид;

Впалы мертвые ланиты;

Мутен взор полуоткрытый;

Руки сложены крестом.

Вдруг привстал... манит перстом.

«Кончен путь: ко мне, Людмила;

Нам постель - темна могила;

Завес - саван гробовой;

Сладко спать в земле сырой».

Что ж Людмила?.. Каменеет,

Меркнут очи, кровь хладеет,

Пала мертвая на прах.

Стон и вопли в облаках;

Визг и скрежет под землею;

Вдруг усопшие толпою

Потянулись из могил;

Тихий, страшный хор завыл:

«Смертных ропот безрассуден;

Царь всевышний правосуден;

Твой услышал стон творец;

Час твой бил, настал конец».

14 апреля 1808

М.М.Хераскову (Еще, Херасков, друг Минервы...)

Еще, Херасков, друг Минервы,

Еще венец ты получил!

Сердца в восторге пламенеют